ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Илья Оганджанов

Оптический обман

Рассказ

Открылась дверь, и она вошла в комнату голая, с красным галстуком на шее.

— Вуаля! — всплеснула она руками и, смутившись, поджала губы.

Он поднялся из-за стола, громыхнув стулом, снял очки и неуверенно шагнул к ней. Она слегка расплывалась у него перед глазами.

Пальцы не слушались, и она помогла ему расстегнуть рубашку.

Он потянул ее на кровать.

Кровать была жесткая и скрипучая. Изголовье застучало о стену. «Хорошо все-таки, что сняли дом, — мелькнуло у него в голове, — никаких соседей…»

Она затихла, приподняла веки и посмотрела на него затуманенным взглядом, словно издалека.

— С Новым годом, дорогой! — прошептала она, сняла галстук и надела ему на шею.

По телевизору шел «Голубой огонек», там шутили и пели. Можно было подумать, что они в доме не одни.

Она прижалась к нему и быстро уснула. Растрепанные волосы, потекшая тушь, размазанная помада. Как будто он ее изнасиловал и задушил.

Он встал с кровати. Снял галстук и бросил его на спинку стула.

Галстук был шелковый и, наверное, модный. Он галстуков не носил. Только в школе — пионерский. И еще раз — на выпускном, мать тогда дала ему старый отцовский. «Папа гордился бы тобой», — всхлипнула мать и поправила ему узел на вороте белой рубашки. На выпускном он напился, подрался с лучшим другом из-за девчонки из параллельного класса — она потом вышла замуж за их физрука, — всю ночь шлялся по району, а утром заявился домой с фингалом, в порванной рубашке и без галстука.

Он оделся. Выключил телевизор. Накинул куртку и вышел на крыльцо покурить. Казалось, эта ночь никогда не кончится…

Он приехал немного раньше, чем они договаривались. По привычке — как на переговоры. До полудня было минут пятнадцать.

Припарковался у подъезда общаги. Вышел на мороз, не глуша двигатель. Закурил. Протер запотевшие очки и нашел глазами окно ее комнаты. «Вон то, с краю, на четвертом», — показала она, когда он подвозил ее вечером после кино и ресторана.

Окна общаги были мутные и пыльные. Некоторые в гирляндах. На ее окне тоже были гирлянды, а на стекла наклеены снежинки.

Он отправил сообщение, что приехал.

Она раздвинула гирлянды, выглянула и помахала ему. Следом за ней показались две девушки. Они приникли к стеклу, посмотрели на него, засмеялись и исчезли.

У входа в общежитие стоял снеговик. Снизу у него торчала морковь в натянутом презервативе, вместо носа была воткнута недокуренная сигара, глаза сделаны из пивных пробок, а голова утыкана окурками.

— Вот тебе и Институт культуры, — буркнул он и вдавил свой окурок в снег, так что под ногой хрустнуло.

Она сбежала по рыжим от песка обледенелым ступеням. В розовом пуховике, вязаной шапочке и высоких сапожках. С дорожной сумкой в руке.

— Прости, девочки задержали. Замучили расспросами. Ты им понравился…

— На таком расстоянии каждый покажется принцем, — сказал он, открывая перед ней дверцу своего старого «опеля».

Он сел за руль. Взял у нее сумку и положил на заднее сиденье. Она потянулась к нему и поцеловала в щеку, окутав приторным ароматом:

— С наступающим!

Из Москвы они выбрались быстро, но на шоссе стали в пробку.

Надо было ехать вчера, как он предлагал, но у нее было занятие по сценречи, а там строгий препод, и потом — парикмахерская, маникюр.

Было солнечно и морозно. Ветки покрылись инеем, и деревья стояли, словно кружевные.

— «Мороз и солнце; день чудесный!» — продекламировала она поставленным голосом.

— Да, погода сегодня замечательная, — сказал он и опустил козырек на лобовом стекле, чтобы солнце не слепило.

В машине было жарко. Она расстегнула пуховик, сняла шапку. Встряхнула головой и поправила прическу.

Волосы были завиты и лежали пышной копной. Наверное, гримерша постаралась с параллельного курса.

— Хорошая стрижка, тебе идет, — сказал он.

— Спасибо. — Она кокетливо улыбнулась.

Он посмотрел на часы и забарабанил пальцами по дужке руля.

Она положила руку ему на колено. Маникюр у нее был розовый, с блестками.

— Не волнуйся. Мы же никуда не опаздываем?

На подъезде к Александрову он должен был позвонить хозяйке дома.

— По навигатору — три часа, — сказал он и проверил, длинная ли пробка. — От Александрова недалеко, поселок примерно в десяти километрах.

— Ты всё купил по списку?

— Да, и не по списку тоже.

— Отлично, устроим пир. Приготовлю тебе мой фирменный салат с сельдереем. Запеку курицу в фольге. Ты взял фольгу?

Он кивнул.

— А духовка там есть?

— Наверное.

Он не был уверен, что это хорошая идея. Но идти куда-то в гости не хотелось, да и особо некуда. А сидеть одному в пустой квартире… Можно было позвать ее к себе. Но это попахивало семейным праздником, к такому он был не готов. А так, за городом, на нейтральной территории — вполне романтично, в духе современной молодежи. И ей понравилось: «Ой, там и лес есть?! Вот здо`рово! Никогда так не встречала Новый год».

Пробка рассосалась, и он прибавил газу.

Он стал рассказывать ей про Александровскую слободу. Как бывал там, еще студентом, в какой-то прошлой жизни. В слободу из Москвы уехал Иван Грозный со своими опричниками, это она, конечно, знает. Говорят, боялся, что его отравят. Жил там, как в столице, и оттуда правил страной. И территория России при нем выросла чуть ли не вдвое. Теперь его принято ругать — мол, тиран, деспот. А что ему было делать? Если даже ближайший друг Курбский предал. Да и Грозным он стал по ошибке — так отца его называли, а к нему приклеилось. После в слободе монастырь устроили, кажется, женский. Завтра они обязательно пойдут смотреть слободу. Она небольшая, стены невысокие, вросшие в землю. Но как это удивительно, что вот такая огромная история, такой грозный царь, а сейчас и слобода, и крепостные стены — все выглядит почти игрушечным, будто ничего грандиозного тут и не происходило.

Он заметил, что слушает она невнимательно, и замолчал.

Она смотрела на бежавшие за окном заснеженные поля, леса, поселки и думала, как у них все сложится. Ирка говорила: «Ну и правильно, что согласилась: раз пригласил встречать Новый год — значит, серьезные намерения, но резинки-то возьми, чтоб не залететь с первого раза». — «Как же, знаю я их намерения, — перебила Тонька. — Так мне сказать, что ты отказываешься? Подумай, деньги хорошие, и люди приличные. Поносишь девять месяцев — и всё. Ты молодая — и не заметишь. Зато потом при бабках и ни от кого не зависишь. А то промыкаешься по массовкам, как я, до тридцати пяти, и побитой собакой свалишь в свой Мухосранск, в занюханный Дом культуры — вести театральный кружок для прыщавых подростков. И это еще если повезет…»

Она проснулась оттого, что ее будто толкали. Машина ехала по ухабистой проселочной дороге.

В доме было холодно.

— Газовый котел полетел. А электричеством топить — никаких денег не напасешься. Воду в трубах я слила, в подполе обогреватель — держу около плюс двух, чтоб насос не замерз. Так-то муж отопление по уму сделал — и газ, и электричество, и печка — на все случаи жизни перестраховался. А оно вон как вышло — в одночасье… Первый этаж я летом сдаю, тут две комнаты и кухня, душ и биотуалет. А на втором сама живу — с мая по сентябрь.

Хозяйка была немолодая, но крепкая, энергичная, и голос звонкий, совсем девичий. Она показывала им дом, будто покупателям.

— Место хорошее, тихое, участок большой, соседей не видно, не слышно. Сруб почти новый, для себя строили. Думали, на пенсии… — Она вздохнула и махнула рукой. — Я зимой-то не сдаю, но подруга посоветовала — на Новый год, говорит, ажиотаж. Вот чистое белье. Печку натóпите — будет тепло, дрова в сарае. В общем, разберетесь, не маленькие. — И с тоской посмотрела на них.

Он вытащил из кармана сигареты.

— В доме не курить! — строго сказала хозяйка. — Да, если елку захотите, можно в лес сходить, пока не стемнело, там недалеко есть небольшие, лесхоз высаживал.

Они остались одни в пустом холодном доме.

Он подошел к высокой, до потолка, голландке. Под ногами скрипнула половица, точно крякнула утка.

— Давай я затоплю, — сказал он, прикоснувшись ладонью к ледяной белой плитке, которой была обложена печь, — принесу вещи, пакеты и схожу за елкой. А ты пока разберешься с продуктами.

— Можно я с тобой, а? Не хочется оставаться одной.

За домом, через овраг, начинался смешанный лес. Солнце садилось за верхушки деревьев, по небу растянулись золотисто-розоватые облака, и на снегу резче проступили тени.

Они шли по тропинке, как объясняла хозяйка. Он впереди с топором, она сзади.

— Ой, смотри — следы!

Он посмотрел, куда она указывала рукой в белой варежке.

— Это заячьи. Видишь, два маленьких — это передние лапки и два побольше — задние.

— Откуда ты знаешь?

— Отец показывал, когда я пацаном был.

— Он у тебя охотник?

— Нет, почему? Был физик-атомщик. Просто природу любил.

Они вышли к низкому ельнику. Все елки были примерно одного роста. Опушенные снегом. Стояли ровными рядами и жались друг к дружке, как детдомовцы на линейке.

— Жалко рубить такую красоту, — вздохнула она.

— Ничего, они для того и растут, чтобы их рано или поздно срубили.

— Тогда давай возьмем вот эту, с шишечками, — быстро согласилась она.

Он ухватился за тонкий колючий ствол где-то у середины и сильно ударил у основания топором. Куртку и шапку осыпало снегом с ветвей. Он встряхнул елку и поднял ее над головой, как охотник добычу.

— Ура-ура! У нас будет настоящая живая елка! — она захлопала в ладоши, и белые варежки показались ему бьющимися в воздухе крыльями.

Вернулись они затемно.

— Хорошо, что я оставил в доме свет, а то бы плутали в темноте, — сказал он и воткнул елку в сугроб у крыльца.

Он затопил печь. В трубе загудело, словно завьюжило, березовые поленья быстро занялись и затрещали.

— Ну вот, скоро будет Сахара.

— Скорей бы, — она стояла на кухне в свитере и вытаскивала из пакетов продукты.

— Ночью обещали мороз, надо бы аккумулятор снять, занести в дом, а то сядет, — сказал он, точно советуясь с ней.

— Девочки сказали, тебе пора менять машину. На такой кандидату и начальнику отдела ездить несолидно. Если в салоне дорого, можно найти подержанную в Интернете. Мой однокурсник Глеб, кстати, недавно так присмотрел себе почти новую «бэху». Осталось, говорит, только денег накопить.

Он хотел сказать, что сейчас вся жизнь в Интернете, и даже знакомства, как у них… а к машине он привык, пусть она и старая… Но вместо этого сказал:

— Да, пора менять, ты права.

Он пошел в сарай, взял пустое ведро и насыпал туда песка из пожарного ящика, видимо, тоже оставшегося от предусмотрительного хозяина. Срубил у елки нижние ветки, заострил ствол и глубоко воткнул его в песок.

— А вот и елка, — сказал он, входя в комнату.

Она обернулась и сдунула челку со лба. В руках у нее были нож и недочищенная картошка, с которой серпантином свисала кожура.

— Надо же, как ты здорово придумал с ведром. Сразу видно — настоящий инженер.

На плите что-то кипело и скворчало. И от этих звуков дом будто ожил.

Он поставил елку в угол. Заглянул в дохнувшую жаром топку. Там адски рдели угли и подрагивали огненными языками недогоревшие поленья. Он подкинул еще дров. Включил телевизор и присел в кресло у печки.

За окном повалил снег, завыл ветер. Вдруг сквозь снежную завесу проглянула луна, словно к окну приникло чье-то мертвенное лицо. На снегу появилась строчка заячьих следов. Они убегали к горизонту и терялись в ночном небе, где среди звезд хлопал белыми крыльями почтовый голубь и позвякивал привязанный к его лапке колокольчик.

Он открыл глаза: она ставила на стол тарелки, приборы, и они тонко позвякивали.

— Так Новый год проспишь, — сказала она и, топоча по доскам, поспешила в кухню.

Пахло жареной курицей, вареной картошкой, соленьями. И еще, как в детстве, — живой елкой.

Он потянулся и встал. Посмотрел на часы. До Нового года оставалось чуть больше часа.

Дрова прогорели. Он закрыл заслонку в дымоходе. Сделал громче телевизор.

— Я когда-нибудь тоже буду выступать в «Голубом огоньке», — сказала она, проходя с тарелкой салата. — Просыпайся и помоги мне. Пора садиться и провожать старый год.

Она оставила его открывать бутылки, а сама пошла переодеться к столу.

Он открыл шампанское и водку. Снял свитер. Расстегнул ворот рубашки.

Она вышла ярко накрашенная, в облегающем платье и туфлях на шпильке.

Они сели за стол. Он налил шампанского, и они чокнулись.

— Пусть все плохое останется в старом году, а в новом будет только хорошее, — сказала она и выпила шампанское до дна.

Он проголодался и ел с аппетитом.

— Как тебе мой фирменный салат?

— Вкусно, — сказал он с набитым ртом.

— А на горячее будет курица, запеченная в фольге и в соли, по особому рецепту.

Она позвонила маме и пожелала ей, чтобы все плохое осталось в старом году, а в новом было только хорошее. И передала привет и поцелуи папе.

Ему тоже надо было позвонить. Не маме, она несколько лет назад умерла, в областной больнице, одна, среди чужих людей. Но, наверное, лучше позвонить после боя курантов.

— Посмотри, какой синий снег за окном, просто чудо! — воскликнула она, заметив, что он о чем-то задумался.

Он хотел сказать, что это так по-особому преломляется свет и что оптический обман сопровождает нас на каждом шагу, и что еще в школе из-за неважного зрения он задумал сделать лечебные очки, и затем в институте… и что его диссертация… Но ничего этого не сказал, а только кивнул:

— Да, очень красиво.

Они прослушали поздравление президента, куранты пробили двенадцать, они чокнулись, выпили и поцеловались.

— Ты загадал желание?

— Не успел. В следующем году.

— Обязательно надо загадывать.

— Они все равно не сбываются.

— Просто у тебя к этому неправильное отношение. Тут нужен позитивный настрой — это главное. И ты должен ясно представить, чего хочешь. И тогда все получится.

— Ладно, настроюсь и представлю в следующий раз. А пока посмотри под елку.

Под елкой лежала коробочка в золотистой обертке.

— Это мне?!

Она взяла коробочку и разорвала обертку.

— Часы! Такие, как я хотела. Спасибо-спасибо! — она поцеловала его. — Но я же просто так про них говорила, а ты… Какой ты!..

— Это Дед Мороз.

Пока она надевала на руку и рассматривала часы, он встал из-за стола и вышел в соседнюю комнату позвонить.

— Привет, это я. С Новым годом!

— Привет, — прозвучал в мобильнике недовольный женский голос.

— Как Соня? Дай ей, пожалуйста, телефон, я хочу ее поздравить.

— Мог бы и раньше вспомнить, она так ждала. А сейчас уже поздно — посмотри на часы, пятилетние дети давно спят в такое время.

— Действительно, я не подумал.

— Как всегда.

— Тогда можно я завтра…

— Как хочешь… Иду-иду, дорого`й!.. Это я не тебе. Ну всё, мне пора. С Новым годом, с новым счастьем.

Он вернулся к столу.

— Что-то случилось? — спросила она, заглядывая ему в глаза.

— Нет, всё в порядке, — он попытался улыбнуться. — Звонил дочке поздравить, а она уже спит.

— Конечно, маленьким детям в такое время положено спать. Ты обещал показать ее фотографию.

Он принес фотографию. Постановочную, из детского сада. Нарядная, как кукла, девочка стояла с искусственным ананасом в руках на фоне заставки — море и пляж с пальмами. Точно из рекламы турфирмы.

— Какая хорошенькая! На тебя похожа.

— А все говорят — на жену. То есть на мать.

Они замолчали. В телевизоре взрослые голоса затянули, как на детском утреннике: «В лесу родилась елочка…»

— Что это как будто щелкает, слышишь? — спросила она.

Он убавил громкость, прислушался, оглядел комнату.

— Так это шишки — они от тепла стали раскрываться.

— Как здорово! У нас самая красивая елка — с настоящими шишками. Правда?

— Правда, — согласился он.

— Налей мне еще шампанского.

Он налил ей полный бокал. И она осушила его залпом.

— А у меня для тебя тоже есть подарок, — сказала она и хитро прищурилась. — С сюрпризом, для солидных мужчин. Подожди, я скоро…

Он взял со стола фотографию дочери. В прошлом году они еще все вместе собирались на море, и Соня хлопала в ладоши и смешно повторяла «Поедем на моле, на моле», и спрашивала, сколько кукол можно взять с собой в самолет. И было хорошо и весело. И зачем только он так рано ушел с работы в тот день?.. Он вгляделся в лицо дочери и погладил фотографию. Налил себе водки и выпил.

Открылась дверь, и она вошла в комнату голая, с красным галстуком на шее…

Она проснулась среди ночи. Скрипела половица, будто крякала утка. Он ходил по комнате, прикусив кулак, тяжело дыша, и прижимал к груди фотографию.

Она отвернулась к стене. На обтесанных бревнах сруба ей привиделся Грозный, как в фильме Эйзенштейна — тощий, остролицый, с вздернутой козлиной бородкой, похожий на Мефистофеля, каким его изображал на новогоднем капустнике Глеб.

Глеб был самый талантливый на их курсе, так говорили Ирка с Тонькой, и самый симпатичный — все девки на него вешались, и звал ее встречать Новый год — в ночном клубе.

Она с головой закуталась в одеяло, уткнулась носом в подушку и заплакала.