ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Борис Парамонов

БОГ

Порой порывом ветра,

порой споткнув в ходьбе,

порой гармошкой спектра

напомнит о Себе.

Он свиток или книги?

Черноволос иль сед?

У Бога нет религий,

Махатма Ганди said.

Играючи в игрушки,

одолевает — гроб,

и Папа мнет подушки,

и ловит рыбу поп.

Он никому не виден,

сказать точней — незрим,

чтоб не держать в обиде

Второй и Третий Рим.

Играет он без правил:

палитра — на холсте,

Сосо в Кремле оставил,

а Сына — на кресте.

Благословил букашку —

поэта-стервеца,

и я пишу бумажку,

и нет стиху конца.

……………………

Я Богу помолился

и спать спокойно лег,

и простыней укрылся,

и мне приснился Бог.

* * *

Пейзажи иссякающих годов

скорей засушливы, чем склизки.

Я знаю слишком много русских слов,

чтоб изъясняться по-английски.

Среди извилин, пазух, дыр и нор,

низин и середины с вышкой —

так мяч, накачан воздухом сверх норм,

взрывает камеру с покрышкой.

Просторно мыслям — значит, череп пуст.

Слова толпятся, в лексиконе тесно,

а потому — сорвавшиеся с уст —

они тем более телесны.

Пространство мчится — мили, два вершка,

в нем места нет словам, а только вою.

Меня подмоет нянька, сняв с горшка,

а Инглиш пуст, как небо голубое.

* * *

Как был бы я медведь, я подружился б с зайцем,

и было б в самый раз — не жидок и не крут,

но консистенцией уподобляясь яйцам

в мешочек — шутники мошонкой назовут.

Зело добро на вкус — лесное злое зелье,

привычный антураж — и елка и сосна.

Ты приглашен на пир, но, пробудясь с похмелья,

проверь, на месте ли платежная мошна.

Ах, милый Тэдди бэр, твои угодья — лес ли?

Не заверяй зверей: я с вами, ваш, люблю ж…

Утратили кредит, проплешиной полезли

твой правовой диплом и твой медвежий плюш.

* * *

Разбить амфибрахий на доли

с цезурой-цензурой в стопе

и Поленьку-полюшко-поле

пустить на фальшивое «пе».

Родные места под арестом

и кровная кровля кровать.

Смешать ностальгию с инцестом

и Ольгу Лолитой назвать.

О чем бы меня ни спросили,

я прежние звуки ловлю.

Почти позабыл о России,

но Олю и Лелю люблю.

* * *

Зачем меня выгнали гады из дому,

загнали в тоску и повергли в истому?

Зачем же я, робкий, зачем же я, бедный,

на крае земли наклонился над бездной,

в которой Чичерин, посол-чичероне,

засовывал перья в аналы вороне?

Ворона ж горазда — на то и горласта —

картавыми «кар» покарать педераста.

Обсевок в роду любопытного скифа,

носивший прозванье то Мока, то Кифа, —

тебе не высиживать яйца слоновьи,

а разве держать пузырек в изголовье.

Ни в Римини мира, ни Гоголя в Риме,

ни Папе поплакать, ни бабке Арине.

И в темных теснинах на узкоколейке

играть ре минором на скрипке-жалейке.

* * *

Патагонцы не сводят балансы,

не сличают ноэз и ноэм,

никогда не слыхали о танце,

не слагают стихов и поэм.

И не знают ни ноты музы́ки,

ни отличия света и тьмы,

но зато говорят на язы́ке,

на котором безмолствуем мы.

Никогда не посмотрят из щели —

а взаправду ли полдень таков? —

но рисуют на стенах пещеры

приготовленных к жертве быков.

Патагонцы мои, потогонцы,

семь потов с износившихся шкур.

Вам невнятны ни луны, ни солнцы,

ни стрелу устремивший Амур.

Что б расстаться с туземным обычьем,

за который этнограф корит,

но обняться с величеством бычьим

и Европой умчаться на Крит?

* * *

Всяк живой — невежда

в заокольной дали,

но живет надежда,

будто недодали.

Будет света вдоволь,

просияет падаль.

Но душа готова ль?

но психея рада ль?

Зелень винограда!

Незнаком, да лаком.

Будет нам награда

смерти с мягким знаком.

* * *

Литература есть словеса,

что ни страница, то полоса.

А живописец бредет c холстом,

тычет в око перстом.

Естествознание есть предмет

для испытателей средних лет.

Алгебра — функция, аргумент.

Физика — силы момент.

Кем назначаются ночь и день,

как сочетаются свет и тень

фраз без начала и без конца,

глаз твоих в пол-лица?