ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ

Алексей Скалдин. Странствия и приключения Никодима Старшего.

СПб.: Нестор-История, 2024

«Роман-предшественник „Мастера и Маргариты“» — эту рекламную вывеску, размещенную на обложке, пожалуй, не стоит воспринимать всерьез. Говорить о романе Скалдина как о предтече булгаковского хита — безусловно, преувеличение. Но Институту русской литературы Российской академии наук, издавшему роман и снабдившему издание биографическими и фотографическими материалами, этот маркетинговый ход простителен — не только из-за уважения к «имени Пушкинского Дома», но прежде всего исходя из того, что издавать произведения Скалдина и пытаться привлечь внимание современного читателя к его творчеству — дело весьма и весьма благородное. Это своего рода моральный долг нашего поколения перед писателем трагической судьбы — писателем не то чтобы непонятым, но попросту непрочитанным. Подлинный трагизм жизни Скалдина состоит не столько в том, что он сгинул в лагерном аду (эта участь постигла многих), а в том, что огромная часть его наследия оказалась бесследно утраченной. Что может быть хуже для литератора!

Первое впечатление от «Странствий и приключений Никодима…» — роман плохо написан. И тем не менее довольно интересен. Интересен как сам по себе, так и в качестве литературного явления, несущего то ли отблеск прощальной зари «серебряного века», то ли рассветные лучи грядущих литературных школ и течений — обэриутства, абсурдизма, сюрреализма. В любом случае бесспорно, что явление это — пограничное. Примечательно, что опубликован роман был осенью 1917 года (и на фоне грандиозных событий остался не замеченным современниками — еще одна трагическая черта писательской биографии!).

Что позволяет считать роман «плохо написанным»? Довольно плоский, маловыразительный язык, местами сухой, как протокол: «…не видно было птиц, людей, животных, и очень скудно произрастали растения». Обилие сюжетных натяжек (например, внезапных встреч героев, объяснить которые можно, лишь сочтя пространство романа сновидением). Частые обрывы повествовательных линий. Отсутствие явных мотиваций в действиях героев да и в действиях самого автора: начиная со странного выбора имени для молодого европеизированного дворянина — Никодим. Однако все это, поначалу раздражая, ближе к середине романа начинает восприниматься уже иначе — видимо, потому что мышление читающего перестраивается на особый лад, не предполагающий привычной логики и канонической литературности.

Да и биография автора, крестьянского сына, талантливого самоучки, своим трудом и умом поднявшегося по социальной лестнице и вошедшего в высшие литературные круги предреволюционной России, удерживает от скоропалительных оценок. Скалдин был человеком деловым и умным. И безусловно, художественно одаренным. Дружил с Вячеславом Ивановым, с Мейерхольдом, был собеседником Блока и Георгия Иванова, оппонентом Василия Розанова. Роман его хоть и плох, но плох все-таки не так, как другие плохие романы, — иначе.

Ключ к пониманию романа заключается в том, что Скалдин был близок к символистам, интересовался розенкрейцерством и оккультизмом. Именно как символистский текст и стоит читать «Странствия и приключения Никодима…». Во всяком случае — как текст, буквально нашпигованный символами, скрытыми или явными. Как, например, в случае с белой голубкой (хрестоматийный символ Святого Духа), гибнущей в медной трубе автомобильного клаксона, имеющего форму змея — «Медного змия» (ср. зловещий образ авто у Александра Грина в рассказе «Серый автомобиль»). В свете сказанного и выбор имени главного героя уже не кажется странным — на память приходит фарисей Никодим, тайный ученик Христа.

Сближать романы Булгакова и Скалдина на том основании, что в обоих действуют некие потусторонние силы, а также потому, что в них при желании можно обнаружить сюжетные и прочие переклички (красавица-ведьма, в которую влюблен главный герой, загадочный господин W и т. д.), пожалуй, не стоит. И типологически, и стилистически эти романы представляют собой совершенно разные литературные явления. Если московские главы «Мастера и Маргариты» по стилю и жанровым особенностям ближе к прозе Ильфа и Петрова (конспирологические спекуляции на тему авторства «Двенадцати стульев» не случайны), то сомнамбулические «Странствия и приключения Никодима Старшего» тяготеют скорее к Новалису, Майринку, Гофману, Федору Сологубу. И — к Кафке с его алогичными нарративами, с повседневной обыденностью абсурда.

И все-таки не исключено, что Булгаков с этим текстом был знаком и испытал некоторое его влияние. Например, известные стилистические параллели можно усмотреть в названиях глав («Коляска незнакомца», «Переписка Ираклия с неизвестными», «Господин Марфушин в действии»), в изобретении причудливых имен и фамилий героев (Феоктист Селивёрстович, Федул Иванович, Лейзер Шмеркович Вексельман, Арчибальд, Мейстерзингер, Никулаш-Недвигайлов и проч.). Некоторые общие черты имеют отдельные персонажи Скалдина и Булгакова — например, фразы мелкого беса Марфушина иногда напоминают комично-галантные излияния кота Бегемота (кстати, говорящий кот, Мастер и загадочный маг со странной походкой фигурируют в одном из чудом уцелевших текстов Скалдина — «Рассказе о господине Просто»). К мысли о литературном влиянии на Булгакова, видимо, должна подталкивать нас и глава «Содомская долина», в которой описано путешествие Никодима в Святую землю — в Иерусалим, к Мертвому морю. Не это ли мотивировало Михаила Афанасьевича к написанию ершалаимских глав? Кто знает…

Как бы то ни было, чем больше подобных вопросов, тем занимательнее читать эту странную книгу, в которой повседневность носит черты то ли галлюцинации, то ли ночного кошмара. Фабрика по производству людей, отрезанные головы странствующих монахов, домик китайского торговца на островке посреди лесного озера, ожившая деревянная статуя красавицы-ведьмы, долина на месте Содома, населенная женщинами-мужеубийцами — казалось бы, все это должно было уводить российского читателя от тревожной действительности переломного 1917 года в какую-то иную, параллельную реальность. Вместе с тем при всей отвлеченности «Странствий и приключений Никодима…» от текущего политического момента этот мрачно-тревожный роман для своего времени был вполне злободневным и даже пророческим. По крайней мере полным странных совпадений. «Старый ипатьевский дом…» — так начинается он, и эти слова не могут не вызвать у современного читателя секундной оторопи. Понятно, что упоминание «ипатьевского дома» за год до расстрела царской семьи — чистое совпадение, не более. Но каждый день мимо этого дома, мимо родового гнезда дворян Ипатьевых огромной толпой проходят тысячи «чудовищ» — человекоподобных существ, похожих на фабричных рабочих. Не провидение ли это грядущей пролетарской «массы», которая зальет собой все и всяческие «ипатьевские дома», сделав их местом казни для Никодима, Николая и всех им подобных?

И еще одно интересное совпадение: Алексей Скалдин надписал свой роман Александру Блоку за несколько дней до начала Октябрьской революции. Интересно, нашел ли поэт, увлеченный музыкой революции, время прочитать эту книгу, которую спустя сто с лишним лет издаст воспетый им в последнем стихотворении Пушкинский Дом?

Александр Вергелис