Елена Ушакова

* * *

Научишься порядку наконец,

Возьмешь ключи, не думая, вслепую,

Перчатки, папку, справки образец,

Освоишь в совершенстве непростую

Клавиатуру быта: поясок

Висит на перекладине настенной

В шкафу; за дверью — клещи, молоток…

О, я руковожу своей вселенной!

Она послушна, как, возможно, там

Послушны облака своим законам;

Небесные, так благосклонны к нам,   

К дубам, еще одетым, голым кленам!

И с полки в ванной левою рукой

Беру шампунь и тюбик пасты мятной,
Из баночки я смесью щелочной

Чернильные и масляные пятна

Умею выводить… Я раб? — я царь!

Привычно хаоса непостоянство,

И странно, что пугал когда-то встарь

Ребячий ужас темного пространства

Подсобных мест, где шевелился хлам!

Я здесь? И я устроилась? добилась?..

Не привыкай! Побудь отчасти там,

Чуть-чуть чужою, что бы ни случилось!

* * *

На берегу в восьмом часу утра

Приезжий человек глядит на воду.

Как было людно, празднично вчера

И шумно! И застав теперь природу

Одну и обнаженную, — смущен.

Здесь время и пространство ночевало,

К ним, не проснувшимся, примкнул и он,

Душа его участье принимала

В мистерии… И был так не похож

На жизнь его смиренный вид залива,

На листьях пальмы солнечная дрожь,

Ползучая листва так прихотлива,

Что, вслушиваясь в мокрые шлепки

О пляжный кафель — плиткой все покрыто, —

Он думает, смотря из-под руки,

Что, может быть, вина его забыта.

* * *

Не только невиновных нет,

Но есть еще вина такая —

Наследственная, родовая,

Как звезд умерших долгий след,

Ее несут, ее не зная,

И держат за нее ответ.

И мальчик неблагополучный,

Стыд унижения приняв,

Себе внушает, что он прав,

Он выше правил и он — лучший,

Он не добытчик, а попутчик

И сам себе чинит устав.

Какими предками заочно

Передана ему вина

И для расплаты вручена

По генетической цепочке?

Не спрашивай! В процесс проточный

Судьба, как пленник, включена.

* * *

С лопатою в руке при входе в психбольницу

Она копала: им ручной полезен труд,

И доктор – он потом уехал за границу –

Печально отбывал свое дежурство тут.

В глазах блуждающих оттенка голубики

Не ночевала мысль. Казалось, что вокруг

Сужались сумерки, сгущаясь в этом лике

Непроницаемом… Но, повернувшись вдруг,

Взглянув осмысленно, она спросила громко:

«Как жизнь проходит-то, а?» – это «а» гвоздем

Его болезненно царапнуло по кромке

Сердечной мышцы и засело крепко в нем.

Он не успел сказать и слова в утешенье,

Как погрузилась в сон загадочный она.

О, сколько раз в нужде, в досаде, в нетерпенье

Кощунственно желал себе такого сна!

Но удивительным покажется другое.

Каким бы бедственным ни представлялся миг,

Приглядываясь к тем, кто счастья и покоя

Каким-то образом невидимым достиг,

Он даже мысленно бы не хотел судьбою

Меняться с кем-либо, терзаемый тоской…

Судьба таинственно повязана с душою,

С ней не расстаться. Как! Не быть самим собой?

* * *

Задумчиво сказал бывалый гость:

Все, кто остались в этих чистках живы,

Характер выковали, словно гвоздь –

Стальной, негнущийся, трудолюбивый.

Из тюрем вышедшие, – он сказал, –

Сказал, что специально вел подсчеты, –

Нашли себя, никто не потерял

Ни разума, ни воли, ни охоты…

И тут проснулось, ожило во мне

Знакомое и радостное знанье:

Работа прерванная копит, как во сне,

Энергию, и силы, и желанье.

Три месяца писала я статью,

Урывками вычитывала гранки,

Казалось, вырывали жизнь мою

Из горла по кускам (эффект Каштанки).

«Эффект незавершенности» – вот так

Гештальт-психологи его назвали.

Я счастлива была! Тогда и мрак,

И холод мне, казалось, помогали.

Да здравствуют помехи всех мастей!

Нет, не тюрьма! – но долг, дела и спешка,

Бессонница, обиды на друзей

И времени коварная побежка.

Всё, всё – и как там? – «на главу мою

Обрушилося…», но она в порядке,

И потому я не тебя люблю,

Режим благоприятствованья краткий!

* * *

Тышлера  рисунком карандашным

Мы с тобой привыкли дорожить.

В платье старомодном и домашнем

Та, что научила говорить

Женщин, у которой и мужчины

Не стыдясь учились… Поутру,

Опасаясь пыльной паутины,

Аккуратно тряпочкой протру.

Челка чудная, спина прямая,

Нос своей подправила рукой,

Чтоб на героиню «Белой стаи»

Походить уже не молодой.

И снимая трубку с телефона,

Взглядом внутренним, полуслепым,

Я любуюсь образом с картона,

Подсознательно следя за ним.

Милый образ, все равно нам вечно

Не бывать, жизнь коротка и мне —

Мне хотелось, как и вам, беспечно

Прошвырнуться бы по rue Chenier.

Устрицами острыми не грежу,

Просто жжет российская тоска.

Может быть, заморский ветер свежий

Тучи разведет и облака?

Лучшее лекарство — заграница,

Зощенко советовал езду.

Я готова с вами распроститься

За хорошую, конечно, мзду.

Лондон или Ниццы берег знойный

Как бы получить от вас в кредит.

Может быть, «я этого достойна»,

Как реклама глупая твердит?

* * *

Этот город, знакомый до слез,

Он для слез и пригоден, и создан,

Для наивных несбыточных грез,

Растворенных в тумане беззвездном.

О, как царственны, как хороши

Над водою дворцовые виды

Для саднящей тоски, для души

Уязвленной, для горькой обиды!

И как будто самой красоте

Фонарей и чугунных решеток

Служат вечные беды и те,

Кто несет их безропотно-кроток.

В мире нет им пространства верней,

Нет участливей этих фронтонов,

Рвущих повод горячих коней,

Соглядатаев-львов и грифонов.

Видишь, — мой переулок, и тот,

Зацветая персидской сиренью,

Злую боль под защиту берет,

Накрывая цветочною тенью.