ЭССЕИСТИКА И КРИТИКА

СЕРГЕЙ СТРАТАНОВСКИЙ

 

Об авторе:

Сергей Георгиевич Стратановский (род. в 1944 г.) — поэт, эссеист, автор книг: «Стихи» (СПб., 1993), «Тьма дневная» (М., 2000), «Рядом с Чечней» (СПб., 2002), «На реке непрозрачной» (СПб., 2005), «Оживление бубна» (М., 2009), «Смоковница» (СПб., 2010), «Граффити» (СПб., 2011), «Иов и араб» (СПб., 2013), «Молотком Некрасова» (СПб., 2014), «Нестройное многоголосие» (СПб., 2016), «Изборник» (СПб., 2019), «Человек асфальта»  (СПб.—М., 2021). Шесть книг изданы за границей: одна на английском, две на итальянском, две на польском и одна на французском. Лауреат одиннадцати литературных премий. Живет в С.-Петербурге.

 

 

«Из букв и букв героика глагола…»

Памяти Алексея Шельваха

 

17 июля 2024 года ушел из жизни поэт и прозаик Алексей Максимович Шельвах, Леша, как звали его друзья. Я не был близким к нему человеком — познакомился с ним на ЛИТО Виктора Сосноры в ныне несуществующем Доме культуры пищевиков, потом встречал его у общих знакомых и раза два был у него дома. Мы симпатизировали друг другу, и он дарил мне свои книги с теплыми дружескими надписями. Книги, однако, у него появились лишь в 1990-е годы, в советское время его не печатали, если не считать публикаций в школьные годы в пионерских газетах и случайной публикации 1978 года в журнале «Нева» (1978, № 8). В общем, он принадлежал нашей, так называемой «второй культуре» (слово «андеграунд» мы не употребляли), хотя и не был активным ее деятелем, а был на периферии. Почему так получилось, объясняется особенностями его биографии. Вот что он пишет о себе в автобиографическом очерке, помещенном в издании «Лица петербургской поэзии. 1950—1990-е» (СПб., 2011), замечательной книге, собранной литературоведом Юлией Мелисовной Валиевой:

«Я родился 14 января 1948 года в Ленинграде. По материнской линии могу, наверное, считаться коренным жителем — в Санкт-Петербурге жил еще мой прадедушка. Моя мама, Милица Владимировна Шельвах, всю жизнь работала чертежницей в ЦНИИ лесосплава. Про отца ничего не знаю, от него у меня только отчество. Впрочем, об этом я написал в своем романе „Приключения англичанина“, отчасти автобиографическом.

До войны наше многочисленное семейство жило на Васильевском острове (район Гавани), в большом деревянном доме, в который потом попала бомба — к счастью, не разорвавшаяся. Домик, однако, развалился, словно карточный. Маму взяли к себе жить ее дядя Валериан Феликсович Шельвах с женой, в квартиру на улице Гагаринской, они и помогали ей растить меня. У В. Ф. была большая библиотека, пользоваться которой мне не возбранялось.

Первая книга, которая произвела на меня впечатление и которую я люблю до сих пор, — это „Остров сокровищ“ Р.-Л. Стивенсона. До этого в школе подсовывали всё какую-то муру вроде „Васек Трубачев и его товарищи“ или Гайдара, которого я всегда терпеть не мог. Затем я начал запоем читать Жюля Верна, Майн Рида, Купера, чуть позднее — Александра Грина. И вот после чтения Грина мне тоже захотелось придумать собственную страну, я и придумал некую another England, нарисовал карту и впервые взялся за перо — решил написать историю этой вымышленной страны. Даже что-то и написал, но до конца не довел, и труды сии не сохранились. А затем почему-то возникло желание создать литературу этой самой another England, и я быстренько сочинил антологию „британских поэтов“: придумал имена и фамилии, снабдил каждого автора двумя-тремя стихотворениями (все про парусные корабли и пиратов), живописал также суровые северные пейзажи (скорее шотландские, чем английские, — ну конечно, на самом-то деле вдохновлялся пейзажами Карельского перешейка). Стихи эти я показал приятелю, а тот — своему отцу, капитану дальнего плавания, человеку решительному. Недолго думая и не предупредив меня, он послал тетрадку с моими сочинениями в редакцию газеты „Ленинские искры“, откуда вскоре пришло приглашение заниматься в литкружке при этой газете. Ну, я и начал заниматься и с 1963 года даже печататься, причем довольно часто. Принимал участие в городских поэтических турнирах, где соперниками нашего ЛИТО были юные поэты из клуба „Дерзание“ при Дворце пионеров (в частности Сергей Стратановский и Геннадий Григорьев).

В 1964 году мне представился случай познакомиться с Булатом Шалвовичем Окуджавой (он жил тогда в Ленинграде): он отнесся к моим сочинениям благосклонно, я стал бывать у него. Благодаря Б. О. я узнал таких поэтов, как Киплинг, ранний Заболоцкий и, конечно, Франсуа Вийон.

Да, несколько раньше, а точнее в 1962-м, я познакомился с поэзией Виктора Сосноры, которая оказала на меня большое влияние. Возможно, продолжает оказывать и по сей день.

После восьмого класса пошел работать на завод токарем, среднее образование получил уже в школе рабочей молодежи. Попытался поступить на филфак, не поступил и отправился отбывать двухгодичную воинскую повинность в строительных батальонах».[1]

Продолжим рассказ Алексея. После армии у него была вторая попытка поступить на филфак — и снова неудачная. Он продолжал трудиться на заводе и одновременно пытался найти своих, то есть войти в литературную среду. Он посещал секцию прозы при журнале «Звезда», а также ЛИТО при научно-производственном объединении «Позитрон», руководимое Соснорой. Вот как впоследствии вспоминал о Шельвахе участник этого ЛИТО Михаил Армалинский, в 1976 году уехавший в США, а в 1988 году выпустивший в своем издательстве первый сборник Шельваха «Черновик отваги»:

«Но вот на занятии на третьем появился человек, не видимый ранее, ему было лет 25 и руки у него были рабочие. Он сел у самого входа, вдали, курил, не пытаясь заговаривать и ждал прихода Сосноры, как и мы. Опоздав, как всегда, минут минимум на 15, Соснора приветствовал пришедшего по имени и перебросился с ним парой фраз, из чего я понял, что они знают друг друга давно и хорошо. В течение всего занятия незнакомец, к которому я стал чувствовать ревность, молча курил, не участвуя в обсуждениях, а в конце Соснора сказал: „Алеша, почитай чего-нибудь“. Леша вытащил листы, но, не глядя на них, стал читать по памяти, смотря куда-то в сторону. И с первых слов я почувствовал струю свежего воздуха, будто кто-то выбил окно в непроветриваемой годами комнате. Многое я не мог уловить из-за его невнятного и монотонного чтения, но четкое общее ощущение явственного таланта, наполняло радостью мои внутренности. Когда начали расходиться, я подошел к нему и сказал: „Ваши стихи — это самое лучшее, что я здесь слышал, — и затем не удержался и самоутвердился, добавив: — за исключением моих“. Он улыбнулся, сказал спасибо и разговора продолжать не стал, и мы разошлись. Позже, когда я спросил Соснору, кто это и как это он умудряется писать такие талантливые стихи, Соснора рассказал, что Алеша был еще вундеркиндом в пионерском возрасте и стихи его публиковали не то „Пионерская правда“, то ли „Ленинские искры“, что Соснора дружит с ним давно и всячески советует мне сблизиться с ним. Вне зависимости от этого совета нам удалось найти общий язык, чего мне не удавалось ни с кем из встречавшихся мне поэтов. Я объясняю эту удачу Лешиной добротой и отсутствием у него попыток вставать в менторскую позу. Алеша боится кого-нибудь обидеть, и это всегда выливается в тактичность, предупредительность, а часто и в застенчивость. Многие малознакомые быстро пытались назвать Соснору по имени, но Алеша всегда звал его по имени-отчеству и без всяких попыток панибратства».[2]

Судя по его собственным высказываниям, работа на заводе тяготила Шельваха. В стихотворении «Возвращение с производства в декабре» он писал:

 

…не догнал черепаху, не одолел дракона,

женился на, прости Господи, алеутке, —

за станком токарным стою покорно,

превозмогая боли в желудке —

это от злоупотребления алкоголем

или от курения натощак полжизни,

или от прожигания этой жизни глаголом

по ночам в безмятежно спящей Отчизне…[3]

 

О том же свидетельствует и Армалинский:

«Леша работал токарем и все искал работу, которая бы не отнимала столько сил, но давала бы необходимые деньги. Ему что-то обещали, планы возникали, но все лопалось одно за другим, а вследствие своей мягкости его нельзя было назвать энергичным. Однако отсутствие энергичности в бытовых вопросах не мешало ему найти достаточно сил и желания, чтобы выучить самому английский и польский языки и поглощать огромное количество книг, не забывая и о русском. Он делал блестящие переводы из современных польских поэтов — благо оригиналы по дешевке продавались в магазине „Книг<и> стран нар<одной> демокр<атии>“».[4]

Далее Армалинский рассказывает о широкой эрудиции поэта:

«Он никогда не бравировал своими знаниями, но знал он неимоверно много, особенно русскую поэзию, и все это обнаруживалось невзначай и на деле, когда, например, на ЛИТО у Дара в клубе „Прогресс“, просуществовавшем месяца два и закрытом парторганизацией за безыдейность или что-то в этом роде, Давид Яковлевич устроил что-то вроде „угадайки“ — он нашел малоизвестные стихотворения известных русских поэтов и просил узнать — кто это, и только Леша узнал тотчас Фета и еще кого-то».[5]

Шельвах два раза участвовал в так называемых «конференциях молодых писателей Северо-Запада» — в 1973-м и в 1976 году. Такие конференции устраивались Ленинградским отделением Союза писателей вроде бы для выявления молодых талантов, а в действительности только «для галочки». Писатели ведь в большинстве своем вовсе не были заинтересованы в появлении на их уютном пароходе каких-то новых пассажиров. И хотя Алексей вроде бы считался представителем уважаемого класса-гегемона, печатать его не собирались. Только в 1978 году, через два (!) года после упомянутой конференции напечатали всего два его стихотворения в журнале «Нева». В нем не видели своего — ведь он не писал ни о «героике трудовых и армейских буден», ни о «романтике трудных дорог», а писал нечто совсем иное:

 

Окна и погасли, и потухли.

Значит, стало и темно, и поздно.

Все отринули штаны и туфли,

на жену поглядывают грозно.

 

Вот легли в затылок на подушку,

как солдаты Древнего Египта.

Спи, дружок, и не буди подружку

до утра, до радио, до гимна.

                        («Колыбельная»)

 

На конференции 1973 года произошло важное для поэта знакомство с Юлией Вознесенской, в чьем доме (а точнее, в большой комнате коммунальной квартиры на Жуковского, 19) было нечто вроде литературного салона. (Слово «салон», естественно, не употреблялось — говорили «открытый дом».) У Юлии Вознесенской проходили литературные вечера, выставки, ее дом посещали поэты и художники, к ней приходил «последний обэриут» Игорь Бахтерев. Именно в ее доме и было принято решение о составлении сборника стихов неофициальных поэтов под названием «Лепта». Это не было самиздатом — сборник предназначался для издания в «большой» печати. Была образована редколлегия (Ю. Вознесенская, Б. Иванов, В. Кривулин, К. Кузьминский, Е. Пазухин), которая просмотрела стихи около 100 авторов. В результате были отобраны тексты 32 авторов, среди них был и Шельвах. Судьба «Лепты» была, однако, печальной: после интенсивной бомбардировки секретариата Союза писателей письмами с предложением издать сборник, он был официально направлен (в апреле 1975 года) в издательство «Советский писатель». Там были заказаны две так называемые внутренние рецензии; одна из них, написанная поэтом Майей Борисовой, оказалась положительной, зато вторая, автором которой был заведующий университетской кафедрой советской литературы Петр Выходцев, — разгромной. Она и стала основанием для отвержения «Лепты». Отвержение это, однако, имело и положительные последствия, оно стало толчком к появлению самиздатской периодики — журналов «37» и «Часы», а впоследствии, уже в 1980-е годы, — «Обводного канала» и других изданий. Стихи Шельваха публиковались в «Часах» (1982, № 37), в «Обводном канале» (1986, № 8), а также в «Митином журнале» (1985, № 13; 1989, № 25—27; 1992, № 43; 1993, № 50). Он вступил в известный «Клуб‑81», бывший плодом тактического компромисса между независимыми литераторами и властью. Результатом деятельности этого клуба был изданный в 1985 году сборник «Круг». В этом сборнике у Шельваха, как и в 1978 году в «Неве», были опубликованы два стихотворения, и это была его вторая публикация на родине — не в самиздате, а в «большой» печати. Вскоре, однако, началась перестройка, и его стихи стали появляться в журналах — в рижском «Роднике» (1988, № 8), в «Звезде» (1991, № 10), в «Вестнике новой литературы» (1991, № 3), в «Огоньке» (1993, № 2). В 1995 году его повесть «Случай из жизни сэра Эдгара Слабоумного», опубликованная в «Митином журнале» (1994, № 52), выдвигалась на премию «Русский Букер» (впоследствии она вошла в его роман «Приключения англичанина»).

Но, как я уже сказал выше, первая книга Шельваха вышла не у нас, а в США, в Миннеаполисе (штат Миннесота), в издательстве Михаила Армалинского. Сам Алексей так писал об этом:

«В 1988 году поэт Михаил Армалинский на свои деньги выпустил в США мою книгу „Черновик отваги“ — к сожалению, я не имел возможности составить ее так, как мне хотелось бы, поэтому в книгу вошло много стихотворений неотделанных, „сырых“… Тем не менее я благодарен М. А. за участие в моей литературной судьбе».[6]

В 1992 году у него вышла другая книга под тем же названием «Черновик отваги» в издательстве «Призма‑15». Она не повторяет первую — другая композиция, другие названия разделов, некоторые стихи исправлены. В том же 1992 году он уходит с завода и устраивается редактором в этом самом издательстве. Параллельно занимается переводами, но, поскольку все это не давало стабильного заработка, в 1996 году он становится оператором газовой котельной. (Профессия, кстати, весьма распространенная среди неофициальных литераторов.) В 2000 году в Петербурге у него выходит книга «Новые стихотворения», а в 2009 — «Стихотворения» (без указания издательства, тираж — 50 нумерованных экземпляров). В 2009 году в издательстве «Амфора» публикуется его роман «Приключения англичанина».[7] Роман этот Алексей писал долго, и с него, пожалуй, следует начать разговор о его творчестве.

Корни этой своеобразной прозы в юношеских фантазиях о another England. Но в этом романе, или «ирои-комической поэме», как назвал ее сам Шельвах, фантазия вплетена в рассказ автора о своей жизни. Конечно, герой романа не вполне тождественен автору, но он тоже работает на заводе, ездит на работу в переполненном автобусе, а в свободное время ходит в гости к друзьям, выпивает и пишет стихи, напечатать которые ему не удается. При этом у него есть свой секрет. В тринадцать лет он обнаружил во время квартирного ремонта на антресолях толстую клеенчатую тетрадь. Это оказалась рукопись его отца, которого он не знал и не знал даже, кем он был. Рукопись была в большей своей части на английском языке и состояла из жизнеописаний предков некоего сэра Оливера М., а в конце была и автобиография этого Оливера. Постепенно, изучая рукопись, герой романа догадывается, что его отец и есть этот Оливер и что он, ленинградский парень, работающий на заводе, происходит из древнего, англо-шотландского рода. Так в «ирои-комической поэме» появляются англичане и шотландцы, и в повествование о современности вплетаются новеллы о средневековых рыцарях, о мореплавателе, грабящем по заданию Адмиралтейства испанские галеоны (это XVII век), о шотландских националистах. Завершает эту череду новелл рассказ о жизни предполагаемого отца героя, социалиста и незадачливого литератора, вынужденного из-за скандала бежать из Великобритании и оказавшегося в Советском Союзе. В общем, почти все предки героя оказались неудачниками и аутсайдерами. Сам он говорит об этом так:

«Древнейший мой предок Флинс пренебрег должностью королевского советника ради возможности размышлять в нортумберлендском уединении о беспомощности своей перед всевластием рока.

Сэр Тристрам хотя и посражался какое-то время в рядах европейского рыцарства за Гроб Господень, но более был озабочен проблемой, как отличить явь от сна, бывшее от небывшего.

Сэр Ричард, уж на что, казалось бы, немудрящий рубака, и тот к сорока годам притомился на воинской службе, каковая подразумевает ведь постоянное пребывание в коллективе со всеми вытекающими минусами. Ну да, собирался еще помочь баронам отстоять Хартию, но в глубине-то души было ему уже все это по барабану.

Ну а сэр Эдгар, сызмальства объятый экзистенциальным ужасом, вообще сторонился людей» (с. 322).

Алексей не случайно назвал свой роман «ирои-комической поэмой», все «английские» фрагменты этого произведения пронизаны иронией. Ирония там прежде всего на уровне языка: современные слова и обороты употребляются при описании дел давно минувших дней и в преданиях старины глубокой. И они вступают во взаимодействие с архаическими словами и оборотами. Вот несколько примеров:

«Тут из нощного воздуха является рыцарь с пламенем вкруг серебряного шлема, и предлинные иглы из шлема торчат, и в длани жезл звучащий: „Пи-пи-пи!“

И грозит жезлом: „Опомнись, Тристрамище! Что же ты творишь, падло?“» (с. 56).

А вот как изъясняется с сэром Тристрамом пытающаяся его соблазнить девица:

«Ах, сэр философический рыцарь, чем пустословить, испытаем лучше друг дружку по части совместимости и прочих важных в супружестве проблем, а леди твоя жила без тебя три года — проживет и еще тридцать три» (с. 63).

Еще пример. Здесь речь идет уже о другом рыцаре — сэре Ричарде:

«Рыцарскую школу закончил с отличием. Отверг, однако, распределение в престижную свиту. Был горд (беден)» (с. 72).

Как я уже сказал выше, и проза и поэзия Шельваха принадлежат к так называемой «второй», или неофициальной культуре. Начиная с перестройки распространилось достаточно поверхностное представление об этой самой культуре. Мол, сидели в своих котельных, было много свободного времени, поэтому писали, общались — и вообще было весело. Весело иногда действительно было, но в целом было невесело. Ведь для писателя важна не только внутренняя, но и внешняя реализация. Вряд ли был прав Мандельштам, накричавший однажды на молодого поэта, пожаловавшегося ему, что его не печатают. Писатель нуждается в читателе, так же как художник — в зрителе, а музыкант — в слушателе, поскольку культура по природе своей диалогична. Скажут: но были же квартирные чтения, квартирные выставки, самиздатские журналы. Но, во‑первых, все это появилось не сразу, во‑вторых, создавало лишь узкую элитарную среду, а писатель хочет, чтобы его произведения прочитало как можно больше людей. Шельвах остро переживал это отсутствие внешней реализации, иногда ему казалось, что он пишет стихи никому:

 

Уже болит в душе полип,

зовите доктора Годо.

Кто в самом деле петь велит?

В самом дурацком деле — кто?

 

Ну был бы я дежурный мэтр

и в жирном жанре (жанр «виват»)

вещал куда подует ветр

и продавался нарасхват.

 

Или богемный был бы монстр,

стереотипно бородат,

и лыжами на запад востр,

и бабам друг и брат, и бард.

 

Но мне иначе повезло:

под эти дудки не пляшу.

Из двух я выбрал третье зло

и буквы никому пишу…

 

В романе «Приключения англичанина» герою, то есть как бы самому автору, его знакомый Аккуратов дает такой совет:

«А я тебе советую описать нынешнее свое состояние, не заботясь нимало о красотах слога и не стесняясь подробностей, даже самых непривлекательных, перечислить все до единой причины своих неудач в жизни и творчестве, словом, завести историю собственной болезни. Я читал, что такого рода психотерапия помогает разобраться в себе. Боюсь только, что ирония твоя рефлекторная все испортит» (с. 26).

В общем-то Аккуратов дает достаточно дельный совет — за двумя исключениями. «Забота о красотах слога», то есть о стиле, — первейшая забота писателя, и она — существенная часть той психотерапии, о которой он говорит. Столь же психотерапевтической может быть и ирония. Блок (статья «Ирония», 1908) находил в ней разрушительное начало, симптом некой болезни духа, хотя признавал, что существует и созидательная ирония. Для нас в 1970—1980-е годы ирония играла не разлагающую, а оздоровляющую роль. Искрометная ирония Уфлянда, сарказм Пригова — все это помогало как бы отстраниться от действительности, посмотреть на нее незамутненными глазами. Ирония Шельваха, однако, несколько иная, чем в стихах Уфлянда или Пригова, поскольку основная интенция его творчества — исповедальная, а не ироническая. О том, насколько важна для него ирония, поэт сам сказал в замечательном стихотворении, посвященном памяти польского поэта Рафала Воячека[8]:

 

…нашу дневную бессонницу в стане слепых,  

наше позорное бегство на сивых кобылах,

 

наше отечество без пророчеств, — все в прошлом, —

наше четырежды и — никуда — перекрестков,

 

наше ничто человеческое — желчь желаний,

наших мэтров с руками, умно умытыми,

 

нашу египетскую немоту — мумии звуков,

мел бумаг — мел предсмертных рубах,

 

мертвую душу мою без покупателя,

                                  наш

век, наш страх, юного голода муки

 

только ты понимала, Ирония,

подлая мама.

 

Ирония в стихах Шельваха проявляется разными способами. Чаще всего в создании необычных гротескных образов. Вот несколько примеров: «И на ложе сна отнюдь не в розах — / дева, словно черная дыра…»; «Через природу фиолетовую / крадется красная лисица…»; «А гений рыщет, как гиена, / в глухую пору дня и ночи»; «Голубым бревном луча / в лоб младенцу бьет Луна!»; «Дозреет песнь, как помидор, / в бездонном ящике стола…» Также он обыгрывает устойчивые языковые клише: «Поэтом буду — не забуду / прозрачную, как водка, ночку!» Или в стихотворении «Еще колыбельная»:

 

Небо голубое.

Черная сосна.

А над головою

желтая Луна.

 

В жизни или смерти,

а бывает и

хорошо на свете,

страшные мои.

 

Иронией пронизаны все сюжетные стихотворения Шельваха. Из его произведений этого рода хочется выделить бурлескную поэму «Поход грибов», написанную дисметрическим свободным стихом, так называемым фразовиком. У этой поэмы есть фольклорный прототип — русская народная сказка-потешка «Война грибов». Сказка эта была записана в 80-е годы XIX века художницей и писательницей Е. Д. Поленовой и была издана ею в 1889 году со своими иллюстрациями. Существует множество ее вариантов: в одних из них грибы собираются воевать с царем Горохом, в других — с ягодами, а в варианте Поленовой — неизвестно с кем. Во всех вариантах, однако, нет ни похода, ни сражения — ее содержание сводится к отказу почти всех грибов, за исключением груздей, идти на войну, вопреки призывам гриба-боровика, «полковника над грибами». Иное у Шельваха: у него описывается военный поход, но поход против неизвестного врага, существующего лишь в воображении «генерала белых грибов». И когда выступившее в поход войско не обнаруживает никакого противника, то это оказывается для генерала полной неожиданностью:

 

Генерал белых грибов

ушам своим не верил.

 

Полурыдая,

как ребенок, топнул сапогом:

«Где же враг? Почему тихо?»

 

С целью найти врага «генерал белых грибов» посылает «на разведку передовых вражеских позиций» маслят, а красным грибам поручает вылазку в тыл. В результате оба отряда сталкиваются друг с другом, принимают друг друга за противника и уничтожают друг друга.

В своей иллюстрации к «Войне грибов» Поленова изобразила боровика, «полковника над грибами», под навесом, на котором воздвигнут какой-то языческий идол. У Шельваха тоже грибы поклоняются некой богине:

 

О Грибоматерь, —

горячими губами шепчут грибы, —

будь наставницей завтрашнего наступления,

оберегая корни батальонов

от рваных, колотых, резаных ран!

 

Здесь мы видим ироническое переосмысление поэтом архетипического образа Великой Матери. Такая же игра с архетипами коллективного бессознательного — в основе другого его стихотворения, на котором стоит остановиться подробнее. Это стихотворение впервые появилось в самиздатском журнале «Обводный канал» (1986, № 8) под названием «Русская сказка». (Впоследствии Алексей снял это название.) Привожу его текст:

 

В яме экзистенциальной

гроб качается хрустальный,

богатырь храпит в гробу,

и пентакль горит во лбу.

 

Стережет его сестрица,

у нее в руках синица, —

чтобы не восстал в тоске,

лупит ею по башке.

 

Целый век она хлопочет…

Богатырь во сне хохочет:

снится воздух голубой,

красный конь и вечный бой.

 

Это стихотворение заслуживает подробного анализа, но я сосредоточусь лишь на одном образе, а именно на образе красного коня. Это архетипический образ, входящий в состав столь же архетипического образа всадника на красном коне. Образ этот появился в поэзии и живописи в эпоху русской революции и Гражданской войны, и связан он с тотальной символизацией красного цвета в то время, и с такими словосочетаниями, как Красная армия, красная кавалерия, красная конница. Вариантами этого архетипа в поэзии можно считать выражения «красный всадник» («конник») и «алый всадник».[9] Очень рельефно он явлен в поэме Цветаевой «На красном коне» (1921). Что касается живописи, то тут вспоминается прежде всего «Купание красного коня» Петрова-Водкина. Хотя картина эта была написана в 1912 году, ее можно воспринять как неосознанное предчувствие революции.[10] Зато в написанной уже в советское время картине «Фантазия» (1926) связь красного коня с революцией и утопией совершенно ясна. На этой картине красный сказочный конек скачет по голубым холмам, но всадник на нем — не красноармеец в буденовке и не атлетически сложенный нагой юноша, как в «Купании красного коня», а то ли фольклорный Емеля, то ли платоновский «душевный бедняк». Он явно испуган тем, что конек мчит его неизвестно куда, и оглядывается назад. Так что утопия у Петрова-Водкина — со знаком вопроса. Интересующий нас архетип нашел воплощение также в картине Малевича «Скачет красная конница», которую он писал с 1928-го по 1932 год, и «читается» она как некая греза, как воспоминание об ушедшей революционной эпохе.

Возвратимся, однако, к Шельваху. Его красный конь отсылает к утопическому порыву времени русской революции, порыву к голубой глубине.[11] Голубой цвет — это цвет утопии, а красный — бунта, мятежа, революции. (Неслучайно в «Фантазии» Петрова-Водкина всадник скачет по голубым холмам.) Богатырь у Шельваха — это русский богатырь, совершивший революцию, он же — красный конник, буденновец с красной звездой (пентаклем) на шлеме. Совершив свой подвиг, он почил в «хрустальном гробу». И ему снится не только красный конь, но и вечный бой. Здесь явный иронический намек на блоковскую строчку из цикла «На поле Куликовом»: «И вечный бой! Покой нам только снится…» Я помню, что из всего Блока у советских «деятелей культуры» была популярна именно эта строка — она как бы поддерживала в обществе состояние постоянной мобилизованности.[12] Шельвах в этом стихотворении иронически обыгрывает архетипические образы и клише советского сознания. Не чужд он был и игре с образами русской классической литературы. Так в одном своем стихотворении он помещает в современность пушкинского «бедного Евгения»:

 

Евгений, на судьбу в обиде,

позорит пьяным шагом город.

Мент, видя и возненавидя,

хватает ни за что за ворот.

     («Вот лев из мраморного мыла...»)

 

Пушкинский «бедный Евгений» начинает череду персонажей так называемого «петербургского текста русской литературы», гонимых судьбой и проигравших жизнь. Сюда относятся гоголевский Акакий Акакиевич, Голядкин и Раскольников у Достоевского, террорист Дудкин из «Петербурга» Андрея Белого — ряд можно продолжить. Все эти образы суть манифестации того, что принято называть петербургским мифом, и поэзия Шельваха тоже причастна этому мифу. Вот как он у него проявляется:

 

Зори здесь от влаги лазурны.

Страшен всадник из черной меди.

На скамеечке возле урны

дремлет старец в сторону смерти.

 

Вечереет и холодает,

и летает мокрая вата,

и морская птица рыдает,

как сестра о гибели брата.

 

Петербургскую эту повесть

с малолетства знал наизусть я,

как полжизни к жизни готовясь,

спал Евгений в сторону устья…

 

Жизнь как жизнь — как сон беспробудный!

И напрасно палила пушка.

Океанский вал изумрудный

у гранитного плещет спуска.

 

В этом тексте — никакой игры, никакой иронии. Проекция на знаменитую поэму высвечивает здесь экзистенциальную тему, тему неудавшейся жизни. Ирония, «подлая мама», была необходима поэту, она была его самозащитой, но основной вектор его поэзии — экзистенциальный. Лучшие его стихи те, где он говорит прямо. Особенно следует выделить одно позднее его стихотворение, которое я бы назвал молитвой:

 

Это мы как мы —

и не обессудь.

В самый смертный миг

с нами был и будь.

 

В миг насущных жажд.

И надежд. И нужд.

Внемли, виждь и даждь.

Не останься чужд.

 

Этот миг — уже.

Бьет будильник смерть.

Помоги душе

сметь или не сметь.

 

Ты в моем мозгу

наяву, во сне.

Помоги врагу

моему и мне.

 

Поэт, как и всякий впрочем творческий человек, не может сказать о себе, что его жизнь не удалась. Уже то, что ему дана возможность сказать о своей неудаче, сказать для всех и так, как не может никто другой, — это само по себе удача. Шельвах реализовал внутреннего человека в себе, и это главное. То, что внешняя реализация (книги, публикации, выступления) была неполной, — не его вина. Он и сам, несмотря на все сомнения, чувствовал, что главное в его жизни — удалось. И не только ему, но и другим поэтам его поколения:

 

Именно мы — и варвары и дети —

и были поэтическая школа.

Щиты из кожи и мечи из меди.

Из букв и букв героика глагола.

 

Пехота юная в одеждах алых!

От воздуха мечи дрожат, как свечи!

Смотри, не высыхает соль на скалах.

И воины воскреснут в устной речи.

 


1. Лица петербургской поэзии. 1950—1990-е. Автобиографии. Авторское чтение. СПб., 2011. С. 347.

2. Армалинский М. Несмотря на смерть // «Жил себе и умер себе»: Переписка Алексея Шельваха и Михаила Армалинского 1984—1992 годов. Minneapolis, 2024. С. 5—6.

3. Это стихотворение цитируется по сборнику «Черновик отваги» (СПб., 1992). Другие цитаты по изданию: Шельвах А. Стихотворения. СПб., 2009.

4. Армалинский М. Указ. соч. С. 6. Чуть раньше «Черновик отваги» вышел машинописным приложением к «Митиному журналу».

5. Там же. С. 7.

6. Лица петербургской поэзии. С. 348.

7. Далее номера страниц по этому изданию даются в тексте после цитат.

8. Посвящение памяти Воячека есть только в миннеаполисском «Черновике отваги». В петербургском (и в книге «Стихотворения») оно заменено инициалами «R. W.». Рафал Миколай Воячек (1945—1971) был, как характеризует его «Википедия», «образцовым „про`клятым поэтом“, алкоголиком и провокатором». Покончил с собой, отравившись. Самоубийцей был и другой польский поэт, которого Шельвах тоже переводил, — Эдвард Стахура (1937—1979). Видимо, неслучайно его внимание привлекали именно такие, конфликтовавшие с повседневностью фигуры.

9. Как пример приведу строки из стихотворения Валерия Брюсова «К русской революции» (1920):

 

Ломая кольцо блокады,

Бросая обломки ввысь,

Всё вперед, за грань, за преграды

Алым всадником — мчись…

 

10. Впрочем, возможно, это уже послереволюционная интерпретация. Сам Петров-Водкин и первые зрители так эту картину не воспринимали. В своем письме к матери от 24 октября 1912 художник сочувственно цитирует стихотворение Рюрика Ивнева о своей картине, а в нем речь идет не о революции, а о каком-то райском «новом дне»:

 

Зрачки расширились… Стою в святом волнении

И слышу запах волн, поющих о весне,

И слышу шепот душ, измученных в горении,

И, юноша, твой плач на огненном коне.

Там, где лежит туман, где степь непроходимая

Зелено-ярких вод, — поют о новом дне,

И нас туда влечет мольба неизгладимая,

И там мы будем жить, а здесь мы, как во сне…

 

(Цит. по: Петров-Водкин К. С. Письма. Статьи. Выступления. Документы. М., 1991. С. 158.)

 

11. Так назывался единственный поэтический сборник Андрея Платонова (Краснодар, 1920).

12. Приведу несколько примеров книжных заглавий: Порфирьев Б. А. И вечный бой… Повесть. Киров, 1961; Мишаткин Ю. И. Сигнал бедствия (И вечный бой…). Рассказы о красоте душевной. М., 1966; Демидов В. И. И вечный бой… Очерки. Донецк, 1969; Николаев А. М. И вечный бой… Книга новых стихов. М., 1977; Рыбалко Н. А. И вечный бой… Стихи. Киев, 1979 и т. д.

Владимир Гарриевич Бауэр

Цикл стихотворений (№ 12)

ЗА ЛУЧШИЙ ДЕБЮТ В "ЗВЕЗДЕ"

Михаил Олегович Серебринский

Цикл стихотворений (№ 6)

ПРЕМИЯ ИМЕНИ
ГЕННАДИЯ ФЕДОРОВИЧА КОМАРОВА

Сергей Георгиевич Стратановский

Подписка на журнал «Звезда» оформляется на территории РФ
по каталогам:

«Подписное агентство ПОЧТА РОССИИ»,
Полугодовой индекс — ПП686
«Объединенный каталог ПРЕССА РОССИИ. Подписка–2024»
Полугодовой индекс — 42215
ИНТЕРНЕТ-каталог «ПРЕССА ПО ПОДПИСКЕ» 2024/1
Полугодовой индекс — Э42215
«ГАЗЕТЫ И ЖУРНАЛЫ» группы компаний «Урал-Пресс»
Полугодовой индекс — 70327
ПРЕССИНФОРМ» Периодические издания в Санкт-Петербурге
Полугодовой индекс — 70327
Для всех каталогов подписной индекс на год — 71767

В Москве свежие номера "Звезды" можно приобрести в книжном магазине "Фаланстер" по адресу Малый Гнездниковский переулок, 12/27

Михаил Толстой - Протяжная песня
Михаил Никитич Толстой – доктор физико-математических наук, организатор Конгрессов соотечественников 1991-1993 годов и международных научных конференций по истории русской эмиграции 2003-2022 годов, исследователь культурного наследия русской эмиграции ХХ века.
Книга «Протяжная песня» - это документальное детективное расследование подлинной биографии выдающегося хормейстера Василия Кибальчича, который стал знаменит в США созданием уникального Симфонического хора, но считался загадочной фигурой русского зарубежья.
Цена: 1500 руб.
Долгая жизнь поэта Льва Друскина
Это необычная книга. Это мозаика разнообразных текстов, которые в совокупности своей должны на небольшом пространстве дать представление о яркой личности и особенной судьбы поэта. Читателю предлагаются не только стихи Льва Друскина, но стихи, прокомментированные его вдовой, Лидией Друскиной, лучше, чем кто бы то ни было знающей, что стоит за каждой строкой. Читатель услышит голоса друзей поэта, в письмах, воспоминаниях, стихах, рассказывающих о драме гонений и эмиграции. Читатель войдет в счастливый и трагический мир талантливого поэта.
Цена: 300 руб.
Сергей Вольф - Некоторые основания для горя
Это третий поэтический сборник Сергея Вольфа – одного из лучших санкт-петербургских поэтов конца ХХ – начала XXI века. Основной корпус сборника, в который вошли стихи последних лет и избранные стихи из «Розовощекого павлина» подготовлен самим поэтом. Вторая часть, составленная по заметкам автора, - это в основном ранние стихи и экспромты, или, как называл их сам поэт, «трепливые стихи», но они придают творчеству Сергея Вольфа дополнительную окраску и подчеркивают трагизм его более поздних стихов. Предисловие Андрея Арьева.
Цена: 350 руб.
Ася Векслер - Что-нибудь на память
В восьмой книге Аси Векслер стихам и маленьким поэмам сопутствуют миниатюры к «Свитку Эстер» - у них один и тот же автор и общее время появления на свет: 2013-2022 годы.
Цена: 300 руб.
Вячеслав Вербин - Стихи
Вячеслав Вербин (Вячеслав Михайлович Дреер) – драматург, поэт, сценарист. Окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии по специальности «театроведение». Работал заведующим литературной частью Ленинградского Малого театра оперы и балета, Ленинградской областной филармонии, заведующим редакционно-издательским отделом Ленинградского областного управления культуры, преподавал в Ленинградском государственном институте культуры и Музыкальном училище при Ленинградской государственной консерватории. Автор многочисленных пьес, кино-и телесценариев, либретто для опер и оперетт, произведений для детей, песен для театральных постановок и кинофильмов.
Цена: 500 руб.
Калле Каспер  - Да, я люблю, но не людей
В издательстве журнала «Звезда» вышел третий сборник стихов эстонского поэта Калле Каспера «Да, я люблю, но не людей» в переводе Алексея Пурина. Ранее в нашем издательстве выходили книги Каспера «Песни Орфея» (2018) и «Ночь – мой божественный анклав» (2019). Сотрудничество двух авторов из недружественных стран показывает, что поэзия хоть и не начинает, но всегда выигрывает у политики.
Цена: 150 руб.
Лев Друскин  - У неба на виду
Жизнь и творчество Льва Друскина (1921-1990), одного из наиболее значительных поэтов второй половины ХХ века, неразрывно связанные с его родным городом, стали органически необходимым звеном между поэтами Серебряного века и новым поколением питерских поэтов шестидесятых годов. Унаследовав от Маршака (своего первого учителя) и дружившей с ним Анны Андреевны Ахматовой привязанность к традиционной силлабо-тонической русской поэзии, он, по существу, является предтечей ленинградской школы поэтов, с которой связаны имена Иосифа Бродского, Александра Кушнера и Виктора Сосноры.
Цена: 250 руб.
Арсений Березин - Старый барабанщик
А.Б. Березин – физик, сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе в 1952-1987 гг., занимался исследованиями в области физики плазмы по программе управляемого термоядерного синтеза. Занимал пост ученого секретаря Комиссии ФТИ по международным научным связям. Был представителем Союза советских физиков в Европейском физическом обществе, инициатором проведения конференции «Ядерная зима». В 1989-1991 гг. работал в Стэнфордском университете по проблеме конверсии военных технологий в гражданские.
Автор сборников рассказов «Пики-козыри (2007) и «Самоорганизация материи (2011), опубликованных издательством «Пушкинский фонд».
Цена: 250 руб.
Игорь Кузьмичев - Те, кого знал. Ленинградские силуэты
Литературный критик Игорь Сергеевич Кузьмичев – автор десятка книг, в их числе: «Писатель Арсеньев. Личность и книги», «Мечтатели и странники. Литературные портреты», «А.А. Ухтомский и В.А. Платонова. Эпистолярная хроника», «Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование». br> В новый сборник Игоря Кузьмичева включены статьи о ленинградских авторах, заявивших о себе во второй половине ХХ века, с которыми Игорь Кузьмичев сотрудничал и был хорошо знаком: об Олеге Базунове, Викторе Конецком, Андрее Битове, Викторе Голявкине, Александре Володине, Вадиме Шефнере, Александре Кушнере и Александре Панченко.
Цена: 300 руб.
Национальный книжный дистрибьютор
"Книжный Клуб 36.6"

Офис: Москва, Бакунинская ул., дом 71, строение 10
Проезд: метро "Бауманская", "Электрозаводская"
Почтовый адрес: 107078, Москва, а/я 245
Многоканальный телефон: +7 (495) 926- 45- 44
e-mail: club366@club366.ru
сайт: www.club366.ru

Почта России