ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ
Уважаемая редакция!
В 8—10 номерах вашего журнала за нынешний год печатаются мемуары Лидии Слонимской «Блокада». Они ценны как воспоминания очевидца, написанные по горячим следам. В живой рассказ включены документы домашнего архива (справки, повестки, дневниковые записи, газетные вырезки). Особенно ценны письма той поры, которые, по словам А. Герцена, «больше, чем воспоминанья: на них запеклась кровь событий, это — само прошедшее, как оно было, задержанное и нетленное».
«Я пишу все это летом 1945 года. И тороплюсь выложить из памяти всё, всё — пройдет время, кое-что забудется, а „мелочей“ для меня тут нет».
Лидия Леонидовна права. Прошло почти 80 лет, и многое забылось. Поэтому возросло и значение комментариев, в которых тоже не может быть мелочей. Здесь хотелось бы сделать некоторые поправки и дополнения к ним.
Л. Слонимская пишет: «Вторая мечта была о дуранде».
Сноска 69 поясняет: «Первый год блокады в ленинградских магазинах еще продавался жмых — спрессованные бруски отходов, оставшихся от производства муки. Такие куски жмыха называли „дурандой“».
Толковые словари дают несколько другое значение этого слова: «Остатки семян масличных растений после выжимания из них масла, избоина. Льняные и подсолнечные жмыхи обычно идут на корм скоту».
Далее мемуаристка вспоминает об интереснейшем факте: «…в январе или в феврале (1942 г. — Т. Д.) я написала письмо Коле в Америку, совсем не надеясь, что оно дойдет, потому что я описала в нем все, что мы переживаем. Но оно каким-то чудом дошло, хотя, видимо, с купюрами, потому что он потом все спрашивал, „сгорел ли домик на Петровском?“. Это мое письмо он берег как святыню и всё просил меня писать еще и еще, но я больше не написала ни разу».
Сразу встает вопрос, кто же этот таинственный Коля?
Сноска 4 обескураживает: «Неустановленное лицо».
Ясно, что в первую очередь надо искать среди родственников. Семья Слонимских достаточно известна. Братья Александр (муж автора воспоминаний) и Михаил — писатели, чьи книги издавались в советское время. У них брат Николай, американский музыковед, композитор, который переписывался со старшим братом Александром, приезжал к братьям неоднократно, а самое главное, оставил воспоминания. Они изданы в Америке (дважды) и в России (Слонимский Н. Л. Абсолютный слух: история жизни. СПб., 2006).
В них читаем:
«Я родился в 1894 году в Санкт-Петербурге. В 1918 году уехал уже из Петрограда. В 1935 году снова приехал — в Ленинград. В течение всех своих скитаний за границей я часто переписывался со старшим братом Александром, который продолжал жить в нашем дважды переименованном родном городе. Он находился там и во время ужасной блокады в 1941—1942 годах, а затем переехал в Москву. <…>
В 1935 году, оснащенный только что полученным американским паспортом, я смог приехать в Россию как турист. Я нашел, что Россия мало изменилась с дореволюционных времен. По Ленинграду и Москве все еще разъезжали конные экипажи, на их козлах восседали бородатые извозчики и размахивали тяжеленными кнутами над замызганными лошадьми. Такси водились в малом количестве, и их трудно было найти. Личные автомобили отсутствовали вовсе. Невозможно было вообразить, что через пару десятилетий Россия войдет в историю как страна, запустившая первый искусственный спутник Земли, а в Москве построят самый красивый метрополитен в мире. <…> Во время первого путешествия в мое русское прошлое меня не интересовали политические и социальные проблемы: я хотел увидеться с братьями. Старший, Александр, был страстным пушкинистом. По какому-то странному капризу судьбы его жена Лида была прямым потомком сестры Пушкина Ольги. <…>
Сын Александра Владимир умер от туберкулеза в возрасте двадцати лет. Александр был безутешен в своем горе. Он направил мне подробную хронику жизни и смерти Вовы, или, как он с нежностью называл его, Вовочки. В хронику входило шесть писем. Из некоторых советской цензурой были изъяты целые куски: война все еще бушевала на западном русском фронте».
Отрывки из этих писем опубликованы в книге.
В мемуарах Л. Слонимской перед нами проходит множество людей. Хотелось бы остановиться на одной из них — Евлалии Павловне Казанович, «друге» и «очень талантливом человеке», как отзывается о ней Лидия Леонидовна.
Сноска 27 дает краткую биографию этой незаурядной женщины. Но в ней нет одного, быть может, самого главного эпизода; важного не только для Евлалии Павловны, но для всей русской литературы. В своем дневнике она пишет:
«1921 г. 5 февраля. Звонила к Блоку, прося его написать что-нибудь в альбом, который я предназначаю Пушкинскому Дому; один я уже завела, и в нем уже есть записи некоторых московских литераторов и ученых, и наших здешних. Но для поэтов и художников я отыскала другой, тоже старинный, но лучше первого. Блок обещал, и думаю, что не для того только, чтобы отделаться.
20 марта. Никак не ожидала, чтобы Блок так быстро исполнил мою просьбу о стихах в альбом. Оказывается, в тот самый вечер, когда я с ним говорила по телефону, он написал специальные для моего альбома стихи, посвященные Пушкинскому Дому! Какой милый. Мы условились, что я зайду с альбомом, но до вчерашнего дня я, по обыкновению, не выбралась, а вчера узнала, что стихи давно написаны и ждали меня».
Так благодаря скромной сотруднице Пушкинского Дома появилось замечательное стихотворение «Пушкинскому Дому», один из шедевров лирики Блока.
Думаю, значение комментариев трудно переоценить. Они расширяют границы текста, дают более полную, объемную картину событий, заставляют почувствовать дух эпохи, увы, неотвратимо уходящей от нас в далекое прошлое.
Татьяна Дворецкая
