ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ

Григорий Князев. Последнее лето: Стихи.

СПб.: Сборка, 2024

Новая книга стихов Григория Князева с грустным названием «Последнее лето» стала во многом безрадостным промежуточным итогом его жизни. Подзаголовок — «Памяти родных» — говорит сам за себя. Многие тексты звучат как эпитафия самым близким людям. Но удивляешься дару автора не терять присутствия духа и не таить обиду на Бога и Его промысел, думая только об одном: как сохранить в душе и в мире «частицу света, каплю света». Подобный дар не что иное, как подлинная любовь к жизни:

Но, что бы ни случилось на пути,

Твой замысел неведомый приму я,

Моля: «Прости меня и защити!»,

Все радости и горести рифмуя.

Художественный мир Князева — сад, в котором легко и радостно дышится. Здесь печаль по-пушкински светла, а любой, даже самый тяжелый жизненный опыт преображается в поэзию. Потому что поэзия — единственно возможный способ бытования для автора.

Четыре части книги — «Дожить бы, душа, до весны!», «Куда бы ни вела дорога…», «От детства в наследство» и «Нас было четверо…» — история жизни и становления лирического героя Григория. Трогательная исповедь здесь сочетается с непосредственной радостью жизни и удивлением от нее.

Старая дача — сквозной образ в книге — стала олицетворением детских и юношеских лет, главным нравственным ориентиром. Это место духовной силы, но в то же время и давних детских страхов, иногда напоминающих о себе в настоящем:

Всякий раз поздним летом на даче

На пороге осеннего дня

Ночи цвет, то вороний, то грачий,

И влечет, и пугает меня. <…>

Но за внятными звуками следом

Проступает, упрям и упруг,

Тем страшней, что во мраке неведом,

Еле слышный таинственный звук.

Князев по-тютчевски тревожно вслушивается в «таинственную ночи повесть» — перед ним тоже обнажается бездна «с своими страхами и мглами». Но чаще всего ночное время — повод поразмышлять о глубоко личном, уже пережитом или уготованном в будущем.

Безмятежность дачной темы разрушается горечью первых утрат. Проникновенно звучит поэтическое посвящение умершему коту Тимоше, чья «морда кошачья подобьем лица / Казалась — в сравненье со львом или с тигром». Таково первое столкновение с жестокой реальностью: «Так тяжко душе беззащитной одной / Осмыслить реальность жестокую эту».

Тревожным предчувствием будущих потрясений звучит одноименное с названием книги, замыкающее ее первую часть стихотворение «Последнее лето»:

Пусть все еще живы,

Пусть все еще вместе,

Пути-перспективы —

В печальном разъезде.

Смятение-смута.

Одни силуэты.

И вправду как будто

Последнее лето.

Последнее лето…

«Пути-перспективы», нескончаемые дороги становятся для лирического героя попыткой самостоятельного выхода из детского мирка в большой мир. «Дорога в Ферапонтово», «Марёво в мареве», «среднерусские городки», «гиб­лое место» — лишь условные географические перемещения. Конкретные места «вочеловечены» памятью, наполнены индивидуальным содержанием. Наиболее пронзительно тема памяти звучит в стихах из цикла «Петербургские кладбища». Здесь своеобразная точка катарсиса, в которой личные воспоминания неотделимы от истории рода и человечества:

Отзовитесь, мой дед и мой прадед,

Власть родимых корней и кровей.

Неуютно — знобит-лихорадит:

— Мама-мама, не прямо — левей!

Дорога в художественной интерпретации Князева обрастает множеством смыслов: это и жизненный и духовный путь, и поиск себя, и даже встреча с собой. Лирический герой книги может перемещаться в разных направлениях: от дома к чужбине, от настоящего к будущему или прошлому, от реального к воображаемому. Это «фантасмагория пространства», путешествие по разным измерениям. Но главная цель — обрести ту единственную тропу, которая ведет в «забытый рай, заросший рай, / Что мы когда-то потеряли».

Третья и четвертая части книги объединены темой смерти, горькой утраты. Не так давно ушли из жизни два самых близких Григорию Князеву человека: тяжело болевший отец и любимая жена. Два поэтических цикла («Прощальный…», посвященный отцу, и «Памяти Насти») — возможно, лучшее из того, что когда-либо было написано поэтом. Эти стихи являются доказательством того, что подлинного бессмертия возможно достичь двумя путями: в любви и в творчестве, которые сильнее смерти. Автор сокрушается по поводу своих утрат, но не впадает в уныние, а просто учится жить по-новому и в новых условиях:

Казалось бы, ничто не предвещало,

Могли бы вместе столько мы успеть,

Но жизнь прошла — всему учись сначала:

Ходить, смотреть, дышать, любить и петь.

Жизнь Григория, как упавшая «в саду, перед верандою» слива на его даче, лишь временно лишается опоры, чтобы потом подняться и расцвести с новой силой. Путь может быть «тернист и тяжел», но главное — довериться ему и принять как неповторимый опыт жизни:

Рвутся ниточки, которыми

Я привязан был к Земле.

Что служило мне опорами,

То лежит в сырой земле.

Словно в воздухе подвешенный,

Я живу коротким днем.

Опыт мой, смешной и смешанный,

Много ль миру пользы в нем?

Но, лишь стоит мне отважиться

И довериться пути,

Каждый узелок развяжется,

И послышится: лети!

Елена Севрюгина