ЛЮДИ И СУДЬБЫ

АННА КОЛОНИЦКАЯ

Бессмертная любовь

Анна Ахматова и Исайя Берлин

Я был счастлив, я был горд, я был очень глубоко тронут. Я о ней думаю постоянно.

Исайя Берлин

Много лет тому назад я побывала в прекрасном городе Лондоне. В то время выехать из страны было непросто, и мне оформила приглашение моя приятельница, англичанка Делла Томсон. Она преподавала русский язык в Оксфорде. Рассказывая о своей работе, она упомянула имя сэра Исайи Берлина (1909—1997). Он читал у них в университете лекции. Сэр Исайя — политолог, философ, историк. Главная тема его работ и тема его жизни — свобода. Именно она принесла ему известность и успех. Родом из Риги, с 1916 по 1919 год он жил в Петрограде, затем вместе с родителями эмигрировал из Риги в Англию, во время Второй мировой войны работал обозревателем прессы в британской службе информации в Вашингтоне. По окончании войны вернулся в Англию и сразу же получил место второго секретаря британского посольства в Москве. В Москве — до поездки в Ленинград — он пишет доклад для британского МИДа «Литература и искусство в РСФСР». В нем говорится об «эпохе Пастернака, Ахматовой», но об Анне Андреевне сообщается лишь, что она «„замолчала“ в 1923 году». При этом добавляется: «Ахматова и Пастернак были слишком популярны, чтобы избежать подозрений». В это время Исайя Берлин уже общается с Пастернаком и, конечно, о судьбе Ахматовой знает.

Академическая его жизнь связана преимущественно с Оксфордом. С 1974-го по 1978-й сэр Исайя Берлин — президент Британской академии наук. Затем ушел со всех многочисленных постов, много писал, лишь изредка читая лекции в том же Оксфордском университете, где погружал студентов в мир русской литературы.

Но меня интересовал несколько иной, очень конкретный взгляд на литературу, воплотившийся в лучших стихах. Тем более Берлин утверждал: поэзия Ахматовой «в высшей степени автобиографична, а потому обстоятельства ее жизни проясняют смысл ее стихов больше, нежели это бывает у многих других поэтов».

Считается, что весь поздний цикл Анны Ахматовой «Шиповник цветет» («Сожженная тетрадь») в разных вариациях — от двенадцати до двадцати стихотворений, а также «Cinque» («Пятерица») и многие строки «Поэмы без героя» посвящены Исайе Берлину. Таким образом, одни из лучших, по моему мнению, в русской поэзии любовных стихов адресованы этому русско-английскому историку и философу.

Я, конечно, читала воспоминания Исайи Берлина о встречах с Ахматовой — очень интересные, но в них приглушается все личное, лирически значимое.

Как пишет сам Исайя Берлин, в Москве у него занятия были необременительные, преимущественно чтение и анализ советской прессы. И ему очень быстро удалось осуществить свою мечту — побывать в Ленинграде, городе его отрочества.

Так этот «Гость из будущего», каким он остался в ахматовских стихах, появляется в мрачном послевоенном городе. «Город был ужасно искалечен, но еще в 1945 году оставался неописуемо прекрасным…» — пишет он. Даже тот покинутый «убогий дворик» дома, в котором он жил в 1919 году.

Несколько дней на берегах Невы он провел без всяких видимых препятствий или недоразумений. Большой любитель книг, он почти сразу зашел в Книжную лавку писателей на Невском и появлялся потом в ней несколько раз. Здесь он и встретил литературоведа В. Н. Орлова, с которым завязалась беседа. По-русски Берлин говорил свободно. Речь зашла о писателях, выживших во время войны. «Я почему-то назвал Ахматову, — вспоминал он. — Не только назвал, но еще и спросил: „А что, Ахматова еще жива?“».¹ Британский дипломат слукавил: Ахматову он знал как одного из двух (второй — Пастернак) гениев русской поэзии, о чем сам неоднократно говорил, и сейчас спросил никак не «почему-то». Орлов сильно удивился: «Анна Андреевна живет тут совсем рядом. Хотите, к ней можно пойти?» И сэр Исайя сказал: «О, да, очень хочу».

И они пошли к Ахматовой во флигель Фонтанного Дома, где она тогда жила. Этот дом находился в ту пору под присмотром гэбэшников, следящих за подозрительными жильцами. У дома до сих пор как памятник стоит скамейка, на которой они восседали. Окно Анны Андреевны было как раз над ней. В самом Шереметевском дворце располагался в ту пору закрытый для посторонних визитеров Институт Арктики. Ахматова жила в настоящей нищете в одной из комнат квартиры Николая Николаевича Пунина, ее бывшего мужа.

Берлин рассказал только об этой их встрече. 15 ноября 1945 года с Орловым он пробыл у Ахматовой всего минут пятнадцать, тут же отвлеченный сыном Уинстона Черчилля Рэндольфом, разыскивавшим его в Шереметевском дворце. Он вынужден был сразу же уйти и вернулся только вечером. Исследователи установили, что встреч с Ахматовой в Ленинграде в тот приезд у Берлина было не меньше трех (15—16, 17—18 и, возможно, 19 ноября).² Особенно отмечается еще одна «невстреча» в 1956-м.

Несомненное значение имеет также свидание, когда Исайя Берлин заходил к Ахматовой перед отъездом домой через Финляндию — маршрут, на котором он настоял в посольстве, чтобы иметь возможность еще раз заехать в Ленинград. Это было 4 или 5 января 1946 года. Тогда она подарила ему довоенный сборник «Из шести книг», записав на форзаце стихотворение «Истлевают звуки в эфире…». Оно вошло позже в «Cinque» — с распознанными им, конечно, строками о «ночном разговоре». «Ничего более потрясающего в моей жизни не было», — напишет Берлин через месяц своему приятелю.

Днем и вечером 15 ноября 1945-го Ахматова была не одна. В какую-то из этих встреч с Берлиным заходил только что демобилизованный ее сын Лева, присутствовали и Софья Островская, роль которой при Ахматовой известна, и ученица ассириолога Шилейко, второго мужа Ахматовой, Антонина Оранжиреева, вдова расстрелянного по «делу лицеистов» Николая Оранжиреева и, увы, сама давшая показания против Хармса… «Ассириологическая дама», как называет ее Берлин, ушла в тот вечер последней — около двенадцати ночи, и он остался с Анной Андреевной наедине.

Ушел Исайя Берлин в одиннадцать утра. Ушел, по его выражению, в чаду. В ту ночь Ахматова, по-королевски величественная, всегда сдержанная и строгая, рассказывала ему, явившемуся из другого мира, об ужасах своей жизни. «В ее глазах стояли слезы», — пишет Берлин. И он, потрясенный, спросил: «Вы напишете все это?» — «Вся моя биография в моих стихах, — ответила Анна Андреевна, — а стихи никогда не лгут». Еще она говорила о Мандельштаме, «самом прекрасном поэте нашего времени, которого я любила и который любил меня». И тут, как пишет Берлин, снова «слезы не дали возможность ей продолжать».

Вернувшись в гостиницу, Берлин, по свидетельству своей секретарши, падает на диван со словами: «Я влюблен, я влюблен».

Сэр Исайя темы своего визита в СССР касался и в своих печатных, и в неопубликованных при его жизни заметках и письмах. Интереснее всего — о встречах в послевоенных Москве и Ленинграде с русскими писателями. О визите к Ахматовой говорил сначала как о «случайном». Оценку самой Ахматовой этой встречи полагал чрезмерной: «Кажется, она видела во мне рокового, несущего страшные вести посланца конца света…» — переводит из его «Встреч с русскими писателями…» Анатолий Найман.³ В тех или иных выражениях, но Ахматова определенно высказывалась в том духе, что их встреча обернулась для всей страны жестким противостоянием с Западом… Еще и в 1965 году, встретившись с сэром Исайей в Оксфорде, она повторила, что сам по себе простой факт их встречи означал начало холодной войны и тем самым изменение «истории человечества».

15 ноября 1945 года оба они говорили более конкретно — о судьбах погибших друзей и о тех, с кем она рассталась полвека назад. Она читала свои стихи, свой «Реквием», выношенный ею в очередях к окошку «Крестов». Он дарит ей Кафку. «Это мой писатель, — говорила она не раз, — он писал только для меня одной». Всплывают имена Толстого, Достоевского, Чехова…

И все же говорят это люди, влюбленные и увлеченные друг другом:

Ни отчаянья, ни стыда

Ни теперь, ни потом, ни тогда.

Но, живого и наяву,

Слышишь ты, как тебя зову.

И ту дверь, что ты приоткрыл,

Мне захлопнуть не хватит сил.

На прощанье она дарит ему дивное стихотворение. Разве оно может кого-то обмануть?

Не дышали мы сонными маками,

И своей мы не знаем вины.

Под какими же звездными знаками

Мы на горе себе рождены?

И какое кромешное варево

Поднесла нам январская тьма?

И какое незримое зарево

Нас до света сводило с ума?

Ей в ее стране на самом деле «было очень страшно жить». И эта встреча с Исайей Берлиным, «иностранным шпионом», по выражению Сталина, очень дорого ей обошлась:

И запомнит Крещенский вечер,

Клен в окне, венчальные свечи

И поэмы смертный полет…

Но не первую ветвь сирени,

Не кольцо, не сладость молений —

Он погибель мне принесет.

Погибель ждать себя не заставила. Летом 1946 года в «Постановлении о журналах „Звезда“ и „Ленинград“» Ахматову обозвали «взбесившейся барынькой». Ее поэзию объявили безыдейной и чуждой народу, исключили из Союза писателей, лишили пенсии и хлебных карточек в голодное послевоенное время (впрочем, карточки и пенсию через некоторое время вернули). Это было прелюдией перед наступлением Сталина на Ленинград. Ее могли и посадить — банально за общение с иностранцем. За «шпионаж», который ей тогда бы приписали. Знакомые обходили ее стороной. Это была гражданская казнь, которая длилась десять лет. Никакой связи с Берлиным у нее уже не могло быть:

За тебя я заплатила

Чистоганом,

Ровно десять лет ходила

Под наганом,

Ни направо, ни налево

Не глядела,

А за мной дурная слава

Шелестела.

1955-й. Ровно десять лет после встречи.

Но и еще через десять лет — то же самое. 5 января 1965 года Анна Андреевна запечатлевает в записной книжке едва ли не с еще большей силой: «20 лет одной разлуки». И связывает этот день с Богоявлением, праздником королей (волхвов): Le Jour des Rois.

И 5 января 1965 года помечено «Третье и последнее» посвящение к «Поэме без героя».

В 1956 году Берлин приехал в Москву, был у Пастернака, хотел встретиться с Ахматовой, но Пастернак сказал, что ей не стоит с ним видеться — только что вернулся из ссылки ее сын. Она за него боялась и от драгоценной для нее встречи отказалась.

Таинственной невстречи

Пустынны торжества,

Несказанные речи,

Безмолвные слова.

Нескрещенные взгляды

Не знают, где им лечь.

И только слезы рады,

Что можно долго течь.

Шиповник Подмосковья,

Увы! при чем-то тут…

И это все любовью

Бессмертной назовут.

Ахматова в это время была в Москве, и, по совету Пастернака, Исайя Берлин позвонил ей из телефонной будки. Вот реконструкция их разговора. На приветствие Ахматова отвечает:

«— Пастернак сказал мне, что вы в Москве, вместе с женой.

— Это так.

— Я не могу увидеться с вами по причинам, вам отлично известным. Мы можем разговаривать, как сейчас, потому что они (курсив Берлина. — А. К.)знают. Давно ли вы женаты?

— Недавно.

— А если точнее, то с каких пор?

— Я женился в феврале этого года.

— Она — англичанка или, быть может, американка?

— Нет, она — полуфранцуженка, полурусская.

— Понятно.

Она долго молчала, потом сказала:

— Сожалею, что мы не можем встретиться <…>. Кто знает, может, мы еще встретимся в этой жизни… Вы позвоните мне еще раз?»

Этот диалог вспомнен сэром Исайей через много лет.⁴ Он обещал позвонить, но вскоре Анна Андреевна вернулась в Ленинград, куда Пастернак звонить отсоветовал. Но о разговоре помнил всегда. Через много лет отозвался о нем так: «Разговор был холодный и короткий. Я понял, что не имел права жениться. Должен был жить только для нее, а она — для меня. Не простила измены…»

Невстреча оказалась едва ли не печальней возможной встречи.

Я этот разговор знала из книги Лидии Чуковской «Записки об Анне Ахматовой». Анна Андреевна передавала его Лидии Корнеевне с усмешкой. Явно не так, как написано в воспоминаниях Берлина. Он был очень задет. Пытался конфидентке что-то объяснить, но неудачно.

Еще через годы он осознал его в иных измерениях: «…я вошел в ее мифологию <…>, попал нечаянно в этот самый миф, в котором она жила. <…> Но жениться — это такая вульгарная вещь. Я этого права не имел».⁵

Мне было больно за Анну Андреевну. Я верю ей. Конечно, разное было положение, разные жизни. Точнее говоря, у нее жизни не было. Но солгать она никак не могла. Она писала про них обоих. Я верю в любовь. Понимаю, что, может быть, ему нельзя было писать об этом и он не захотел, боялся причинить ей вред. И всю жизнь мне хотелось узнать, понимал ли Исайя Берлин суть обращенных к нему стихов и что за ними крылось на самом деле.

Общаться они не могли. Никак. Хотя через много лет, в июне 1965 года, встретились в Лондоне, точнее в Оксфорде, куда Анна Ахматова приехала для получения оксфордского звания доктора honoris causa. Сэр Исайя в этом присуждении, несомненно, сыграл важную роль.

За прошедшее с первой встречи время Берлину предлагали массу должностей. Сам Джон Кеннеди советовался с ним. Королева Великобритании отметила его рыцарским титулом (1957). Он по-прежнему читал лекции в университете. И в личной жизни у него произошла решающая — для Ахматовой — перемена: в 1956-м он женился. Хотя и у него тоже все было как-то непросто. Леди Алина ради него оставила своих сыновей. После смерти их отца сэр Исайя усыновил всех троих.

И вот я в Лондоне, лето 1995 года. Очень хочу встретиться с сэром Исайей, но не знаю, как это сделать. Мне посоветовали обратиться к известинскому корреспонденту в Лондоне Саше Кривопалову. Если бы он согласился взять интервью у Берлина, я бы присоединилась, чтобы спросить о своем. Но сэр Исайя вежливо отказался от встречи — все сказано, все написано.

В местной газете даже напечатана первоапрельская шутка: сэр Исайя дает интервью. Настолько это стало редкостью.

За два дня до возвращения в Москву я решилась. Набрала телефонный номер (мне его дал Саша Кривопалов). Позвонила и говорю что-то вроде:

— Извините меня, пожалуйста, мне известны ваши работы, но больше всего мне интересна ваша встреча с Ахматовой…

Сэр Исайя с большой естественностью прерывает:

— Больше я не даю никаких интервью. Я теперь просто болтаю… Ну что Ахматова, ну что она обо мне напридумывала!..

— Но как же так, а «Шиповник Подмосковья»? — начинаю я. — «Шиповник Подмосковья, / Увы, при чем-то тут… / И это всё любовью / Бессмертной назовут»?

— Ну я, знаете, получил незаслуженное бессмертие, — говорит Берлин. — Я как-то не очень на него способен. Да придумала она всё. Она и Анрепу писала стихи. Сплошная нереальность. Она, видите ли, обиделась, когда я сказал, что женился.

Я понимаю, что разговор не получается, надо прощаться. И в обиде за Ахматову говорю:

— Ну конечно, вы-то ведь жили в Лондоне, а она в тюрьме практически. Да и на ком можно было жениться после Ахматовой? — говорю, содрогаясь от собственной дерзости. — И потом вы не так сказали.

— А как? — неожиданно спрашивает он.

— Вы приехали, позвонили ей из телефонной будки и сказали: «Я только в этом году женился».

И он вдруг замолчал. Я думала, что бросил трубку. Ужасно испугалась.

— Ну, не совсем так. Я позвонил и сказал, что приехал с женой. Она долго молчала, а потом произнесла: «Ах вот как? Когда же это случилось?» Я ответил: «Только в этом году».

И тут, после паузы, неожиданно снова раздался его голос:

— А где вы находитесь?

— В Лондоне.

— Ну, если бы были в Оксфорде…

Я проявила немедленную готовность тут же оказаться в Оксфорде.

— Нет-нет, не надо вам приезжать, я сам завтра буду в Лондоне. В клубе «Афины», в пять часов. У меня будет минут пятнадцать-двадцать, так что, пожалуйста, если…

Я просто обалдела от радости. Пересказала беседу Кривопалову. Саша говорит:

— Ну считай, что ты взяла у него интервью.

Но мне-то этого было недостаточно. На следующий день почему-то захотелось стать похожей на Ахматову. Я очень волновалась. Нашла этот клуб в Лондоне — на Athens street. В пять часов вошла… Мне вежливо указали на диван, где сидел сэр Исайя. Рядом с ним — князь Голицын, как он мне потом сказал. Я подошла, поздоровалась. Князь, очень старенький, распрощался и отошел. Я села, и мы стали разговаривать. Сэр Исайя по-русски говорил великолепно. Вообще это был очень симпатичный господин с живыми карими глазами.

Я все не перестаю беспокоиться об отпущенных мне минутах, ведь надо успеть быстрее спросить его о главном, о его встрече с Ахматовой. И я, промямлив что-то, сразу выпалила:

— Скажите, это была любовь?

И он вдруг совершенно просто отвечает:

— Да, конечно, любовь.

От неожиданно прямого ответа я совершенно растерялась и молчу. Но он, как-то очень по-доброму улыбаясь, снова рассказывает о звонке 1956 года. И потом о встрече в Оксфорде:

— Вы знаете, что она тут устроила? Вы не представляете, как она отнеслась к моей жене. Она пришла ко мне на ужин со своей внучкой par alliance Аней Пуниной и переводчицей Амандой Хейт. Был еще князь Оболенский. С моей супругой она не разговаривала, отвернулась, сидела молча, гордо, чопорно.

Я решила несколько изменить тему и спросила:

— А здесь, в Оксфорде, знают эту историю, она кого-нибудь интересует?

— Нет. Но когда я приехал в Петербург, мне говорили: «Дайте до вас дотронуться, вы действительно существуете, вы ведь из зазеркалья».

Мы просидели с ним в этом клубе целый час, а потом я провожала его на вокзал, к поезду на Оксфорд. Он немного прихрамывал. По дороге мы присели на скамейку. Он много говорил, я не очень все помню, но запомнила вот что: Пастернак считал, что Ахматова преувеличила гнев Сталина на нее из-за встречи с Берлином. Возможно, и сэру Исайе хотелось бы так думать, это конечно, его мучило.

Но я верила Ахматовой. Пастернаку просто больше повезло, с ним все случилось немного позже, при Хрущеве. Ведь был же всем теперь известный разговор, когда Сталин позвонил Пастернаку и, не закончив беседы, бросил трубку. Пастернак потом не мог простить себе, что не все сказал.

Мне хотелось немного смягчить такой неприятный, как мне показалось, разговор с сэром Исайей, и я прочитала: «…Лучше кликну Чакону Баха, / А за нею войдет человек… Он не станет мне милым мужем, / Но мы с ним такое заслужим, / Что смутится Двадцатый Век». И еще что-то ахматовское, любимое. Сэр Исайя слушал и, мне кажется, был тронут…

Анатолий Найман, секретарь Анны Ахматовой, встречался с Берлиным в последние годы его жизни. То, что сэр Исайя стал героем лучших ахматовских стихов, в его жизни было одним из центральных литературных размышлений. Найман полагал, что Ахматова и Берлин были увлечены друг другом, может и влюблены, но не в том смысле… Их отношения нельзя рассматривать в привычной плоскости банального любовного романа… И на самом деле ничего в литературе сильнее и достовернее воображения поэта нет. Тем более такого гениального, как Анна Ахматова.

И все же питаться это вдохновение может вполне естественной тягой двоих друг к другу, той, что человечество зовет «любовью». Иначе что же такое тогда любовь? Разве стихи Ахматовой пронизаны не этим чувством:

Истлевают звуки в эфире,

И заря притворилась мглой.

В навсегда онемевшем мире

Два лишь голоса: твой и мой.

Возвращаюсь к нашему разговору. Сэр Исайя говорил очень быстро:

— Я пригласил ее в свой дом. Она пришла, сидела за столом молча, гордо, она отвернулась от жены, не отвечала на ее вопросы. Она была уверена, что Сталин с ней так поступил из-за нашей с ней встречи. Но разве Сталин этим занимался, кто мы такие для него были?

— Да Сталин только этим и занимался, — парировала я.

Берлин вроде бы соглашался, видимо, не один раз говорил и думал об этом, но все равно его продолжали одолевать сомнения…

— Да, но все-таки странно она сказала: «Мы с вами исторические люди. Мы начали холодную войну». Но ведь это странно… Вы думаете, что с ней можно было разговаривать так, как мы с вами сейчас? Нет, никогда.

— Вам можно написать, если что? — спросила я.

— Я не пишу по-русски, я только разговариваю.

— Ну тогда я вам позвоню, можно?

И мы очень тепло расстались. Я не сказала ему, зачем я так интересовалась его отношениями с Ахматовой. А он и не спросил. Я не позвонила сразу — всё что-то, как-то… Когда позвонила, телефон не отвечал. Я узнала, что он умер. Вспоминаю его слова: «Я думаю, как же мне повезло, что в такой страшный век я прожил такую счастливую жизнь».

Так что, смею надеяться, никаких особенных дел у сэра Исайи в Лондоне не было. Приехал он в первую очередь, чтобы встретиться со мной.

Может быть, этой своей любовью к Ахматовой ему не с кем было поделиться. Захотел вдруг все рассказать мне. Хотел, чтобы Ахматова отпустила его. Он выговаривался. Больше эта тайна не должна была его держать. Она его мучила, она была его совестью. Он чувствовал, что виноват перед Анной Андреевной и их общей тайной. Мне кажется, что он таким образом исповедовался…

Мне это в голову не приходило. Когда я вернулась в Москву, я не писала об этом, потому что была уверена, что это его личная тайна. Он ничего обо мне не знал и мной не интересовался.

И была еще одна знаменательная «невстреча» с сэром Берлиным. В следующий приезд в Англию я на день заехала в Оксфорд. Делла вышла замуж за многолетнего бойфренда и поселилась с ним неподалеку от университета, в доме, похожем на сувенирную игрушку.

Мы проболтали всю ночь, а утром перед моим отъездом пошли прогуляться по городку, по новым и для Деллы местам. Возвращались по лесочку, неожиданно закончившемуся огромным полем. Перед одним из его участков увидели столбик с табличкой «Еврейское кладбище». Это была часть Wolvercote Cemetery, оксфордского кладбища без деревьев и памятников, только трава и могильные плиты. Не знаю, почему я пошла по его дорожкам. Но вдруг остановилась как вкопанная — увидела на плите надпись: «Sir Isaiah Berlin»… Господи, что это? Я ведь совсем сюда не собиралась. Так не бывает. И все же ничего случайного в жизни нет. Возможно, он хотел мне еще что-то сказать, простите мою самоуверенность. Я стояла потрясенная и ничего не могла ни сказать, ни подумать. Кроме того, что «значит, ему это было надо».

1. Берлин И. Встречи с русскими писателями в 1945 и 1956 годах / Пер. Н. И. Толстой // Звезда. 1990. № 2. С. 147.

2. См.: Копылов Л., Позднякова Т., Попова Н. «И это было так». Анна Ахматова и Исайя Берлин. СПб., 2009.

3. Найман А. Рассказы о Анне Ахматовой. М., 1989. С. 282.

4. Берлин И. Встречи с русскими писателями в 1945 и 1956 годах. С. 153.

5. Цит. по: Копылов Л., Позднякова Т., Попова Н. «И это было так». Анна Ахматова и Исайя Берлин. С. 101.