ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ

Ганс Эрих Каминский. Селин в коричневой рубашке, или Болезнь нашего времени. Патрик Лепети. Путешествие на край мерзости. Луи Фердинанд Селин, антисемит и антимасон.

М.: Черный квадрат, 2023

Это тот самый случай, когда по названию книги можно безошибочно определить ее содержание. Здесь перед нами сразу два заглавия, и оба нацелены на человека, чья фотография (то ли из паспорта, то ли из уголовного дела) помещена на обложке — ​словно в центре мишени. «Анти-Селин» — ​так можно было бы для краткости переименовать эту небольшую книжку, составленную из написанных двумя французскими авторами диатриб, содержащих, как предостерегает нас издатель, ненормативную лексику и антифашистскую критику.

В наши «окаянные дни», когда взаимные обвинения в фашизме или нацизме стали расхожим риторическим приемом в ходе практически любых (не только политических) дискуссий, фигура Луи Фердинанда Селина обретает особую значимость и «знаковость». Признание в любви к его прозе может трактоваться чуть ли не как идеологический каминг-аут. Ведь после первых двух резонансных романов «Путешествие на край ночи» и «Смерть в кредит» им были написаны вещи куда более скандальные — ​откровенно антисемитские памфлеты, сочиненные то ли ради провокации и, как сейчас принято говорить, «троллинга» читательской аудитории, то ли абсолютно всерьез, в соответствии с убеждениями, по зову души. Впрочем, биография Селина (и в частности его сотрудничество с нацистами, бегство из Франции, судебное преследование за коллаборационизм, отрицание Холокоста) не оставляет сомнений в том, что написанные в 1930‑х годах прошлого века мизантропические опусы были сочинены писателем отнюдь не только ради стремления привлечь к себе внимание публики. Это и пытаются засвидетельствовать писатель-анархист Каминский и поэт-сюрреалист Лепети. Один — ​из далеких тридцатых, второй — ​с высоты нашего времени.

Впрочем, полностью отрицать, что целью антисемитских и — ​шире — ​античеловеческих выпадов Селина был именно эпатаж, все-таки не удается. Каминский начинает свою антиселиновскую брошюру с беллетризованного описания зимнего вечера, когда окарикатуренный писатель, обретший громкую славу и раздосадованный тем, что «жизнь становилась слишком легкой», ищет возможность как-нибудь взбудоражить публику: «Я их спровоцирую. Заставлю меня ненавидеть. Не хочу впасть в посредственность, которая означала бы конец и забвение…» Встреча с писателем Полем Мораном, будущим вишистом, наталкивает его на верный путь: «Я нашел наконец свою тему! Она позволит мне спровоцировать всех, навлечь на себя всеобщую ненависть и заработать миллионы».

Опус Каминского посвящен главным образом вышедшей в 1937 году книге Селина «Безделицы для погрома». «Нагромождение ругательств, оскорблений, брани, пустословия и лживых обвинений» — ​так аттестует ее критик. Только перечень того, что и кого Селин ненавидит, занимает у Каминского пять страниц (в этом перечне, разумеется, нашлось место русским). Среди немногих хвалимых — ​Наполеон, по мнению Селина, свергнутый евреями за то, что предпринял «последнюю попытку арийского объединения Европы».

«Вся книга — ​не что иное, как подстрекательство к убийству, прославление погрома», — ​резюмирует Каминский. Написанная им работа частично представляет собой сатирическую повесть о путешествии Селина в гитлеровскую Германию, о его встречах со Штрайхером, Герингом, вдовой генерала Людендорфа и, наконец, с самим Гитлером. Шаржированный Селин в восторге от увиденного. Между тем страна победившего национал-социализма в брошюре Каминского предстает воплощенной антиутопией в духе Оруэлла. Гротескные описания подчеркивают абсурд повседневной действительности Третьего рейха. Не обошлось и без явных передергиваний: так, например, автор партийного гимна НСДАП Хорст Вессель назван «сутенером», убитым сотоварищами во время разборки (как известно, ставший сакральной жертвой и одним из центральных персонажей нацистской мифологии поэт-штурмовик умер в результате нападения группы коммунистов).

Пафос Каминского, современника предвоенных событий, эмоциональный накал его памфлета понятны, а учитывая его крайне левую политическую ориентацию, объяснимы и некоторые спорные, мягко говоря, утверждения вроде того, что вся антисемитская литература, легшая в основу «мракобесных писаний» нацистов, «завезена в Германию русским Розенбергом… и другими „белыми“ из России» и исходит от царской охранки. Или такой, например, пассаж, достойный краткого курса ВКП(б): «Когда политика царизма заходила в тупик, правительство организовывало погромы». Подобные проговорки не случайны, они вполне вписываются в рамки левого политического дискурса. В этой связи любопытны некоторые идейные параллели. Например, будучи немецким евреем, Каминский пишет, что не считает евреев «народом, нацией или расой» в силу отсутствия единой истории, территории, языка и проч. Это неожиданно перекликается с канонической статьей Сталина «Марксизм и национальный вопрос» 1913 года, где изложены примерно те же доводы. Сталину при этом автор отнюдь не симпатизирует и о создании государства Израиль в результате мощного национального (или, если угодно, националистического) порыва (при его, Сталина, ключевой роли) через каких-нибудь десять лет, вероятно, и помыслить себе не может. Как бы то ни было, в его памфлете есть отчетливое предощущение скорой европейской войны и осознание, что война эта будет страшной.

В отличие от Каминского Патрик Лепети смотрит на фигуру Селина из другой эпохи. Его задача — ​помешать реабилитации писателя, или, точнее, его избирательному прочтению. Он полемизирует с многочисленными литературоведами, превозносящими художественные достоинства романов Селина (а заодно и гуманитарные заслуги «доброго доктора Детуша», «врача для бедных») и сознательно закрывающими глаза на его юдофобию. По мнению автора, литературное наследие Селина «постоянно подвергалось переоценке добрыми душами, которые, чтобы успешнее продать публике его талант, систематически обеляли или вовсе замалчивали скрытую ипостась его произведений, его темную сторону, антисемитские памфлеты». «Антимилитаризм или даже пацифизм, антиколониализм, антикапитализм Селина начала тридцатых годов многих ввел в заблуждение и побудил зачислить в категорию тех, кого тогда принято было считать писателями с определенной позицией левопопулистской направленности», — ​пишет Лепети. «На самом деле Селин просто бунтовщик, или, точнее, одержимый тем, что Горький назвал „нигилизмом отчаяния“», — ​развивает автор свою мысль, сетуя, что Селин «совершенно не верит в добродетели пролетариата как класса». В доказательство автор приводит примеры уничтожающих высказываний Селина относительно бедняков и людей вообще. Подобные примеры приводил в своем памфлете и Каминский — ​вот, например, что цитируют оба эксперта относительно женщин: «Женщина — ​сука, прирожденная изменница…» Примечательно, что мизогиния в текстах Селина распространяется и на страну:
«Франция — ​нация-самка, всегда готовая превратиться в потаскуху». Достается от Селина и «арийцам», которые суть «стелющаяся по земле пластичная безмозглая масса, огромное арийство, состоящее из ограниченных, простодушных, разобщенных скотов <…> бескрайние просторы пьяного мяса, вселенский ковер, с ворчанием копошащийся под ногами евреев». При этом евреи, по Селину, — «чудовища, мутанты, неудачники, ни то ни се и должны исчезнуть…». Любопытны расологические выкладки Селина, согласно которым «никакой семитской расы не существует… еврей — ​всего лишь помесь негров с азиатскими варварами».

«Нигилизм отчаяния» — ​пожалуй, этот горьковский диагноз, поставленный автору «Путешествия на край ночи», наиболее точен, причем не только в отношении конкретно Селина, но и многих других представителей потерянного поколения. Таков дух эпохи, уместившейся в два десятилетия между мировыми войнами — ​сплошной «распад атома», если воспользоваться формулировкой другого парижского литератора и пессимиста Георгия Иванова. Впрочем, не каждый отчаявшийся превращался в юдофоба, расиста и шел на сближение с нацистами.

Не каждый, но очень и очень многие. Разговор о Селине и его общественной позиции неизбежно подталкивает к вопросу, откуда во Франции 1930—1940‑х годов было столь огромное количество правых интеллектуалов, которые с началом войны сделали выбор в пользу коллаборационизма. Страницы книжки буквально пестрят ссылками и комментариями, в которых петитом набраны бесчисленные фамилии писателей, журналистов, общественных деятелей, отметившихся не только крайним национализмом и враждебностью к евреям, но зачастую — ​открыто прогерманской позицией в период оккупации. «В тридцатые годы антисемитизм во Франции представлял собой давнюю традицию, как и ксенофобия вообще», — ​между делом отмечает Патрик Лепети. Однако это — ​лишь констатация, которая ничего не объясняет.

И еще один непраздный вопрос: можно ли читать и почитать того или иного писателя без оглядки на его внелитературные поступки, закрывая глаза на «общественную позицию» автора? Допустимо ли вообще рассматривать феномен художника отдельно от личности человека в его, так сказать, социально-этической ипостаси? Отделимо ли одно от другого? Так или иначе, в наше время вопрос этот снова обретает актуальность.

Александр Вергелис