БЫЛОЕ И КНИГИ

Александр Мелихов

Уроки извлеченные и неизвлеченные

Карл Хенрик Мейнандер — известный финский историк, и его книга «Финляндия, 1944: война, общество, настроения» (перевод со шведского Зинаиды Линден; М., 2014) посвящена году выхода Финляндии из войны с СССР. «Цель настоящей книги — свести воедино существующие знания о войне, обществе и настроениях 1944 г. в синтез, который покажет роль Финляндии и Балтийского региона в завершающей стадии Второй мировой войны», — пишет автор в обращении «К русскому читателю». «Терпеливый читатель узнает, каковы были, на мой взгляд, уроки, которые наши народы и государства извлекли после поворотного пункта, когда кровавый конфликт сменился длительным примирением, и поныне царящим в наших добрососедских отношениях».

«Народ Финляндии волей-неволей осознал, что нужно всерьез учитывать стремление восточного соседа обезопасить Ленинград. Кремлевские властители, в свою очередь, получили доказательство того, что в Финляндии им дорого обойдется желание добиваться своих целей при помощи насилия. Эти взаимные уроки оказались полезными для обеих стран вплоть до наших дней».

Я не могу сказать, что уроки истории ничему не учат, нет, они не учат только тех, кто в первую очередь и нуждается в этих уроках, — фанатиков и авантюристов, которые и запускают неостановимые лавины войн. Когда-то я прочел в социологическом исследовании А. Г. Амбрумовой, что главной психологической особенностью личностей, склонных к насильственным преступлениям, является не агрессивность, а гипероптимизм: когда обычные люди испытывают страх, эти избранники судьбы ощущают бодрость. А потому история дает нам противоположные уроки.

Самое интересное для российского читателя в «Финляндии, 1944…» — какой виделась картина по другую сторону фронта Войны-продолжения. Президент Финляндии Тарья Халонен во время одного из своих зарубежных визитов в 2005 году заявила, что Финляндия во Второй мировой войне вообще не участвовала, а вела свою отдельную войну, и финские политики, а затем и историки с самого начала старались дистанцироваться от гитлеровской Германии, что делает честь их политическому вкусу и дальновидности. Примерно с этого Мейнандер и начинает: если бы не начатое зимой 1940/1941 года тайное сотрудничество с Германией, то Финляндию вполне могла бы постигнуть участь Польши, подвергнутой «растерзанию с двух сторон», а Германия рано или поздно все равно бы установила контроль над Лапландией и над Аландскими островами, «чтобы гарантировать себе доступ к природным ресурсам на севере».

«Когда финская армия в декабре 1941 г. заняла заранее оговоренные позиции на Карельском перешейке и в Советской Карелии, финское командование прекратило наступательную войну, сведя к минимуму активные военные действия. Кроме того, Финляндия в противоположность другим государствам-союзникам Германии отказалась подписать с ней политический договор. Это дало финскому правительству возможность называть свое участие в нападении на СССР сепаратной, обусловленной национальными причинами оборонительной войной — утверждение, которое применялось все чаще после того, как удача отвернулась от Германии зимой 1942/43 года».

Мейнандер не называет позицию финского правительства правильной, он лишь указывает на обстоятельства, которые позволяли ему ее применять. И притом «все чаще» по мере того, как Германия двигалась к поражению. Но у этой позиции были и психологические причины — антинацистские настроения народа. «Когда посол Германии в Хельсинки Виперт фон Блюхер со всей ясностью констатировал, что финны не восприимчивы к нацистской пропаганде, что они ни при каких обстоятельствах не выдадут Германии своих сограждан-евреев — и потому в Финляндии нет „пятой колонны“, способной на государственный переворот в целях предотвращения финского сепаратного мира, — Гитлер в это поверил, в частности, потому что такой расклад подтверждала оценка военной ситуации генералом Вальдемаром Эрфуртом, немецким связным офицером в финской ставке Главного штаба в Миккели».

Финны не были идеологическими союзниками Гитлера — они и Советскую Россию ненавидели по разным причинам, — и только поэтому фюрер сравнительно легко примирился с «отдельным выходом» финнов из «отдельной войны».

«Когда так называемая „финская мирная оппозиция“ в конце лета 1943 г. конфиденциально обратилась к президенту Рюти с просьбой о заключении мира и содержание их письма стало достоянием общественности, немецкое командование разработало конкретную стратегию действий, утвержденную Гитлером в конце сентября. Несмотря на недавние жесткие акции немцев в Италии, а затем и в Венгрии (военный переворот, марионеточное правительство. — А. М.), эти распоряжения не содержали никаких карательных мер против северной страны-союзницы <…>. Лапландская армия была вынуждена отступить на север, чтобы обезопасить доступ к никелевым рудникам в Петсамо».

Самое интересное здесь то, что в Финляндии во время судьбоносной войны была возможна мирная оппозиция! При этом на финское правительство воздействовали не только поражения немецкой армии, но и «все более резкие требования антигитлеровской коалиции заключить сепаратный мир с СССР» — об этом факторе мы мало думали. Финны еще надеялись отыг­рать довоенные границы 1939 года, используя в качестве козыря Северную Карелию, но Кремль об этом и слышать не хотел, а принять такую уступку финский парламент был еще не готов. Не исключалась и месть немцев за «предательство», которую было осуществить тем легче, что Финляндия радикально зависела от зерна и оружия из Германии и ее стран-союзниц. Финляндия, однако, еще более упорно отказывалась заключать с Берлином политический договор, тем более что по неофициальным каналам удалось узнать, что Москва уже не требует безоговорочной капитуляции. Германия пыталась удержать разбегающихся союзников лозунгом «Крепость „Европа“» — Германия-де не ведет захватническую войну, а защищает всю европейскую цивилизацию от русских варваров, но держаться за проигрывающего «защитника», который еще вчера был оккупантом, охотников было мало.

Сталин же, скорее всего, держался кондового мнения советской пропаганды, что в 1918 году финская буржуазия расправилась с революцией при помощи Германии, а теперь еще и превратилась в ее окончательного вассала, и все усилия Финляндии держаться от Германии как можно дальше не произвели на него желаемого впечатления. В Тегеране же Сталин открыто заявил Рузвельту, что, по его мнению, финская армия обращалась с русскоязычным населением Северной Карелии не лучше немцев. «В этом утверждении, видимо, сочетались сознательное преувеличение и самое настоящее незнание. Более 17 тысяч советских военнопленных умерло в Финляндии в первую военную зиму 1941/42 года. Иными словами, их смертность превышала 30 %. Количество умерших в концлагерях для гражданских лиц в Северной Карелии также было велико. Однако это объясняется не попытками систематического истребления советских граждан, а острой нехваткой продовольствия в Финляндии, которая в сочетании с пассивностью руководства, всеобщей скаредностью и нежеланием помогать тяжело отражалась как на советских военнопленных, так и на других интернированных группах населения в финском обществе. Истощение грозило, например, инвалидам детства и лицам, страдающим тяжелыми психическими расстройствами». Эта точка зрения автора на самую горькую страницу Войны-продолжения, вероятно, будет принята российскими читателями с наибольшим сопротивлением, несмотря на несколько трогательных эпизодов обращения финских крестьян с переданными им работниками-военнопленными.

«Обвинения Сталина против Финляндии были в духе всей Тегеранской конференции. Ее ключевыми словами стали „вторжение“, „капитуляция“ и „ликвидация“. Нетрудно догадаться, который из лидеров рекомендовал „ликвидацию“». Позже Сталин, правда, проявил к Финляндии некоторое великодушие — за воинское мужество. Но границы 1940 года не обсуждались, и репарациями финны тоже должны были заплатить «за нанесенные обиды».

«Почему с Финляндией обошлись более милостиво, чем с Польшей, географическое смещение которой к западу было обозначено на карте тремя спичками? Очевидно, причина крылась в том, что Сталин в любом случае рассчитывал после заключения мира крепко держать Финляндию в руках. В том, что касается политики безопасности, это так и произошло». А Рузвельт относился к Финляндии неплохо за ее стойкость и готовность не перекрывать Мурманскую железную дорогу, но в марте 1944 года он потребовал от финнов как можно скорее порвать с Германией и договариваться с русскими. «Президент Соединенных Штатов Америки не был склонен в деталях размышлять о границах малоизвестных государств в Восточной Европе и на Балканах. Как тогда, так и в наше время в Вашингтоне больше всего интересовались тем, как бы сохранить и укрепить свою власть на мировом рынке». Черчилля же, по мнению автора, Финляндия как суверенная держава интересовала лишь в качестве малозначительной фигуры в борьбе за выживание Британской империи. В отличие от США, Великобритания в декабре 1941 года объявила Финляндии войну, уступая требованиям Советского Союза и желая наказать Финляндию за военное сотрудничество с Германией: «…финнам оставалось удовлетвориться тем, что они вообще сохранили государственный суверенитет».

Гестапо сумело отправить в Берлин подробный отчет о тегеранских переговорах, и германский МИД рекомендовал всем своим представительствам на встречах с правительствами и журналистами изображать эти переговоры как циничную сдачу континентальной Европы Советскому Союзу. И германский посол фон Блюхер тоже был однозначен: «Единственным спасением Финляндии станет победа Германии». Аргумент подкреплялся поставками средств противовоздушной обороны. Трудно сказать, действительно ли верхушка рейха верила в возможность победы или просто оттягивала расплату. А главным воротилам, возможно, и впрямь был свойственен гипероптимизм — иначе они не ввязывались бы в столь рискованные предприятия.

Насколько разрушительными были советские бомбардировки Хельсинки, советские и финские источники расходятся — в любом случае это были грозные предупреждения. Но удивительна избирательная цензура при осве­щении этих событий: шведскоязычной прессе Финляндии дозволялось больше. «В течение всей Войны-продолжения органы цензуры с трудом сдерживали пафос социал-демократической и шведской либеральной прессы, чьи прозападные настроения нередко вызывали у немецких соратников Финляндии сильное раздражение». Да, это крайне непривычно — такая свобода слова во время войны, военная цензура, с трудом сдерживающая симпатии к противнику… Но если бы к выразителям таких симпатий «были бы приняты меры воздействия, это лишь усилило бы инсинуации против правительства Финляндии и подозрения в том, что оно ужесточает цензуру, полностью подчинившись Германии». Вот до какой степени правительство стремилось продемонстрировать свою независимость от Германии. «К тому же в Финляндии свободно продавались газеты из Швеции, которые почти можно было считать фактором общественного мнения в стране».

«Общественное мнение страны давно уже признавало необходимость мира, но, как часто подчеркивалось, лишь „при условии сохранения нашей независимости и свободы“. Эта формулировка явно предназначалась также для власть имущих в Москве, Лондоне и Вашингтоне». Что же до германской и советской пропаганды, то и та и другая были «слишком тенденциозными и преувеличенными», чтобы быть действенными.

Наконец 21 февраля 1944 года неофициальный посредник финского правительства Юхо Кусти Паасикиви получил от посла СССР в Швеции Александры Коллонтай предварительные условия мира: восстановление границ 1940 года, разрыв с Германией и интернирование немецких войск, если они откажутся добровольно покинуть страну, — прочие детали можно будет обсудить при встрече. Однако в Москве финских делегатов Молотов встретил предельно холодно: «Германия эту войну проиграла, а вы ее союзники». И, стало быть, лопайте что дают. Отдать Петсамо — это была еще мелочь, а до конца апреля требовалось выдворить или интернировать далеко не слабые части вермахта, еще через месяц демобилизовать половину финской армии и начать выплату контрибуций в размере 600 миллионов долларов.

Финны не решились принять эти условия хотя бы из-за нереальных сроков, что могло повести к новым санкциям вплоть до утраты суверенитета. Притом что и Германия могла начать войну в наказание за «предательство». А когда начальник финского Генштаба Эрик Хейнрикс напомнил связному офицеру вермахта Вальдемару Эрфурту, что Финляндия не заключала официального пакта с Германией, немецкий генерал оскорбленно ответил: «Разве все эти годы мы не поставляли Финляндии оружие и сырье?» Каковы бы ни были юридические формальности, и вермахт, и немецкий народ расценят уход Финляндии как предательство и отступничество!

Но и Советский Союз внушал неменьший страх. Если к просачивающимся сведениям о советских лагерях можно было относиться как к пропаганде, то в 1939—1940 годах перед глазами были Польша и Прибалтика, где «десятки тысяч людей были отправлены в лагеря или попросту казнены». А лица, принимающие решения, как раз и принадлежали к репрессированным сословиям (это в тысячный раз о «целесообразности» сталинских репрессий).

При этом вспоминали слова одного из идейных отцов финской нации, Снельмана, предостерегавшего сограждан «от безрассудства в отношениях с Россией, напоминая, что „лишь нецивилизованный народ сражается до последнего бойца“». «Но подобную мысль трудно высказать публично», — однажды посетовал премьер-министр Линкомиес, впоследствии объявленный военным преступником за свое промедление. Донести до народа эту мысль мог бы только Маннергейм, но маршал решительно отказался от поста президента: «Очевидно, Маннергейм не хотел рисковать своей репутацией спасителя нации». При этом «все больше прозападно настроенных политиков и других творцов общественного мнения критиковали правительство» — уже устаешь удивляться этой диковине: прозападным политикам во время войны с этим самым Западом. Еще в 1943 году сформировался «фронт миротворцев», пытавшийся «путем намеренной утечки информации и регулярных сообщений для прессы Швеции достичь скорейшего разрыва с Германией и сепаратного мира с СССР». На чем давно настаивал Запад. Германия оказывала гораздо более серьезное давление, угрожая оставить Финляндию без поставок продовольствия (а страна уже и так хлебнула продовольственных карточек, черного рынка, мешочничества) и оружия (которого уже и так катастрофически не хватало). В итоге президент Рюти 26 июня 1944 года подписал личное обещание Гитлеру не вступать в мирные переговоры без согласования с Германией. Этот документ «развеял представление о сепаратной войне», зато заключал в себе уловку: он становился недействительным при выходе Рюти в отставку, чем Финляндия и воспользовалась, когда после жесточайших боев, героических и с той и с другой стороны, положение сделалось окончательно безнадежным: тогда президентский пост был передан Маннергейму, свободному от обязательств предшественника. Поскольку СССР не желал вести переговоры «с ненадежными группами оппозиционеров», а согласен был иметь дело лишь с правительством, «на которое можно положиться».

После этого в миротворческой оппозиции развернулась эпидемия карьеризма, поскольку самыми достойными кандидатами в новое правительство «они считали самих себя», но все-таки именно Маннергейм вывел Финляндию к худому, но спасительному миру через все опасности и хитросплетения, начавши с личного письма к Гитлеру, в котором объяснял, что Германия выживет, даже проиграв войну, а маленькая Финляндия «будет обречена на изгнание или истребление». Вероятно, за проявленную мудрость Маннергейм не был включен Сталиным в число «военных преступников», а Рюти, отказавшийся скрыться за границей, был приговорен к десяти годам заключения. Но в 1949 году помилован, а в 2004 году на всенародном голосовании занял второе место после Маннергейма в качестве наиболее выдающегося деятеля в истории страны — ему явно помог «ореол мученичества» (это в тысяча первый раз о «целесообразности» репрессий).

Это лишь политическая канва, но «Финляндия, 1944…» рисует картину, в которой находится место и культуре и нравам, вплоть до эротических, алкогольных и криминальных. Однако фантастическое мужество, проявленное обеими сторонами «на той войне незнаменитой», даже и после этой поучительной книги представляется необъяснимым. Напрашивается вывод, что современные войны в основе своей религиозные. Но финские памятники жертвам войны не выражают ничего бравурного — только достоинство и скорбь.

В конце 1944-го Паасикиви провозгласил, что независимых государств нет и право ничего не решает. А какие уроки наши народы и государства извлекли из той трагедии на сегодняшний день, читайте в новостях.