ЭССЕИСТИКА И КРИТИКА

ВЛАДИМИР ГАНДЕЛЬСМАН

 

Об авторе:

Владимир Аркадьевич Гандельсман (род. в 1948 г.) — ​поэт и переводчик, автор более чем двадцати поэтических книг: «Шум Земли» (Тенефли, США, 1991), «Вечерней почтой» (СПб., 1995), «Долгота дня» (СПб., 1998), «Эдип» (СПб., 1998) и др., двух книг эссе, переводов с английского (Шекспир, Кэрролл, Оден, Меррилл, Уилбер, Стивенс и др.) и с литовского (Томас Венцлова), а также многочисленных журнальных публикаций. Лауреат премии «Liberty» (2008), «Русской премии» (2008), премии «Московский счет» (2011) и премии «Anthologia» (2012). С 1991 живет в Нью-Йорке и С.- Петербурге.

 

Ханан

1

В безупречную стройность и ясность города,

удвоенного стихами, —
в безупречную стройность и ясность города,

удвоенного стихами, —

удвоенного стихами
и отраженного в них, как в Неве (а потому курсивом, ведь вода под ветром пишет всегда курсивом), —

твоими стихами —
я выхожу

 

Воскрешать перед мысленным взором,

Наудачу закинув крючок

В позапрошлое время

 

сию секунду я выхожу воскрешать сию секунду, безвозвратно сию —

и говорю —

твоими стихами:

 

Что ты спросишь у памяти строгой?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Серых будней размытые тени,

Со стихом перечеркнутый лист?

Или ставшее островом детство,

Подростковой любви острия,

Где одно лишь защитное средство —

Беззащитная нежность твоя…

 

и спрашиваю вновь:

 

Это ты — ​или, может быть, кто-то,

Вдруг прозревший и ставший тобой?

 

Я попадаю в королевство прямых зеркал —

зеркал прямых королевство —
никаких кривоколенных, криво-никольских, криво-арбатских зеркал здесь нет и в помине —

и слышу в твоем трехстопном анапесте музыку Александра, порожденную вертикальным светом:

«О, весна без конца и без краю — / Без конца и без краю мечта!» — ​И ту же музыку, отбрасывающую тень в будущее: «Есть в напевах твоих сокровенных / Роковая о гибели весть». —

И, проходя по набережной Карповки вблизи казарм лейб-гвардии Гренадерского полка или по набережной Пряжки, по соседству с последним пристанищем Александра, я слышу — ​в обратном отражении — ​тебя:

 

Как, Господь, твои дни торопливы

Между прошлой и будущей тьмой!

 

 

2

А затем еду на Преображенское кладбище навестить могилу друга.
Минуя нищенку, прошу «свою» милостыню: подай, говорю, знак о себе.

Тишина. Избыток тишины.

Возвращаюсь к входным воротам.

Останавливается машина, из нее выходит пара и выпрыгивает гладкошерстный боксер, рыже-белый, —

копия собаки моего друга.

А вы говорите «не бывает». Бывает.

«Обухово, на кладбищах твоих…» — ​так ты начинаешь стихотворение «Обухово», а я вспоминаю эту встречу.

Семь детских лет, проведенных тобой в Угличе, не прошли даром — ​там витала тень Димитрия Иоанновича убиенного, а значит, и пятистопный нерифмованный ямб «Бориса Годунова»

и слова Пимена: «Минувшее проходит предо мною — / Давно ль оно неслось, событий полно, / Волнуяся, как море-окиян? / Теперь оно безмолвно и спокойно…» —

да, слова Пимена,
перекликающиеся с твоими, совсем не детскими:

 

Вдруг осознать — ​легко и беспощадно —

Что ничего другого не осталось,

Как только ждать суда, покоя, мира,

Обухово, на кладбищах твоих.

 

 

3

Оттуда по щучьему веленью я переношусь в 70-е годы, в свою угольную кочегарку на Крестовском острове, рядом со 2-м Елагиным мостом,

где читаю распечатку Мандельштама, сравнительно недавно «зазвучавшего» — ​ведь он вышел в серии «Библиотека поэта»!

И дело не в том, что Осип-Самозванец едет «на розвальнях, уложенных соломой» по Москве с Мариной Мнишек-Цветаевой, «а в Угличе играют дети в бабки»,

а в том, что в других стихах он пишет о другом городе, родном: «Я вернулся в мой город, знакомый до слез, / До прожилок, до детских припухлых желез», —

и в том, что много позже ты пишешь:

 

Где застряла моя самоходная печь,

Где усвоил я звонкую русскую речь,

Что, по слову поэта, чиста, как родник,

По сей день в полынье виден щучий плавник, —

 

где твой детский Углич соединяется мандельштамовским четырехстопным анапестом с твоим Ленинградом в точно такой же парной рифмовке.

Это и есть Петербургский текст. Не хаотичная Москва, по которой

О. М. плутал с М. Ц., а стройная планировка рифмующихся строк, подобных петербургским прямым проспектам с домами, стоящими впритык.

Мандельштам упоминал где-то о гранитном рае стройных прогулок по
Петербургу. Но тот, кто жил в этом «самом отвлеченном и умышленном городе на всем земном шаре», знает, с чем соседствует этот рай.

Не случайно ты заканчиваешь свое стихотворение —

 

Оттого-то, видать, и течет все быстрей

Речка жизни моей, а, точнее, ручей,

Что стремительно движется к той из сторон,

Где с ладьей управляется хмурый Харон.

 

Где земля не земля и вода не вода,

Где от века другие не ходят суда,

Где однажды и я, бессловесен и гол,

Протяну перевозчику медный обол, —

 

не случайно и О. М. вспоминает «мертвецов голоса», а в другой вещи оказывается у той же переправы, что и ты: «И в нежной сутолке не зная, что начать, / Душа не узнает прозрачные дубравы, / Дохнет на зеркало и медлит передать / Лепешку медную с туманной переправы».

 

 

4

«Поедем в Царское Село!» —
ты выносишь в эпиграф эту строку О. М. и, помня решительное заявление Пушкина: «Четырехстопный ямб мне надоел…», свое стихотворение пишешь пятистопным:

 

Поехать, что ли, в Царское Село,

Пока туда пути не замело

Сухой листвой, серебряным туманом,

Набором поэтических цитат…

 

Но прежде чем отправиться в Царское —
напомню, что я начал это сочинение, цитируя Александра Блока, которого назову сейчас Александром II (а он родился в царствование Александра Второго), —

позволю себе назвать Пушкина Александром I, и это будет, по-моему, правильной классификацией Александров в русской поэзии (пусть Александр I и родился чуть раньше восшествия на престол тезки, но стал он Пушкиным все-таки при нем, при тезке).

Назвал и назвал. Шутки ради.

Так вот: цитата из Пушкина — ​начало «Домика в Коломне».

Надеюсь, ты не обидишься на мои отступления. Речь идет о Петербургском тексте, и пусть ты жил в Ленинграде, но слишком много любимых поэтов и прозаиков, переселившихся в наши стихи, творили в Петербурге.

В Коломне, где я работал в историческом архиве слесарем по системе кондиционирования затхлости, недалеко от Пряжки, блеснувшей выше в связи с Александром II, возле Калинкина моста, с меня сняли шинель Акакия, и там, в архиве, я не раз умирал от тоски и печали. Именно так Петербургский текст превращался в Ленинградский.

Царское Село.

Не имеет значения, что ты продолжаешь и заканчиваешь эту стихотворную поездку в Иерусалиме в 2010 году:

 

Конечно — ​едем в Царское Село!

Уже в Иерусалиме рассвело,

Проснулись люди и уснули боги

Воспоминаний и тоски. Ну что ж —

Жизнь просит продолженья. Ты идешь…

Идешь — ​и вдруг застынешь на пороге.

 

И в памяти мгновенно оживут

Осенний парк, заросший ряской пруд

И поцелуев морок постепенный,

И юношеской страсти неуют —

Там было все, о чем я вспомнил тут…

 

Но это было в той, другой вселенной,

Где нас забыли и уже не ждут.

 

Не ждут. Но и не забыли.

Если я помню, значит, не забыли.

 

 

5

И тут, ровно на этом месте,

я нахожу твое стихотворение «День. Улица. Хамсин. Жара…» —

я нахожу в нем твое припоминание-цитату из страшных виршей

Александра II: «О если б знали, дети, вы…» («Как часто плачем — ​вы и я — / Над жалкой жизнию своей! / О, если б знали вы, друзья, / Холод и мрак грядущих дней!»), —

а затем, в последних строках, я нахожу двух Александров вместе, соединенных грустной улыбкой, потому что Александр I звучит строкой из письма Татьяны Лариной:

 

Когда пришлось припомнить строчки

«О, если б знали, дети, вы…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Чтоб нас совсем не запугать,

Они не называли срока —

Слова поэта и пророка,

Что воедино смог связать

Ночь, улицу, фонарь, аптеку…

 

Привет Серебряному веку.

Что я могу еще сказать?

 

Строку Блока ты произносишь в этих стихах в 2012 году.
Да, произносишь в Иерусалиме, в Иерусалиме…

А где еще ты мог оказаться с таким именем, Ханан?

 

 

6

В упомянутые 70-е годы, когда я кочегарю возле Елагина моста, ты заходишь ко мне и читаешь свои «Городские строфы», помнишь? —

С эпиграфом из Ивана Елагина («Это город тополей и тюрем, / это город слез и тополей»), —

из Ивана Елагина, подобравшего себе псевдоним в стихах

Александра II: «Вновь оснежённые колонны, / Елагин мост и два огня…» —

Ты читаешь, а я, сидя на ящике возле горки угля, вижу, как мы идем через Кировский (Троицкий) мост от памятника Суворову к Петропавловке — ​
белая ночь —

 

Набегает волна, облизнет запотевший гранит.

Канет в небо звезда, и вода ее свет сохранит.

Крикнет сирая чайка и резко над шпилем блеснет.

Горько пахнет в ночи на камнях проступающий йод.

 

Строки на протяжении всего стихотворения ложатся, как безупречно ровная кирпичная кладка. В конце каждой — ​точка. Градостроительство.

Из первой буквы строки видна ее последняя буква (даже если не вставать на поперечину в букве Н). Сквозной проспект. Тот же Кировский (Каменноостровский), по которому идем.

Ты одушевляешь его, а идея мертвого города с расчисленной геометрией першпектив-проспектов — ​вне поля зрения, мертвая идея.

Безжизненного города с улицами-оборотнями, превращающими людей в тени, а тени в людей, города, каким выдумал его Белый, — (мы идем через Троицкий мост — ​белая ночь) — ​нет.

И другая идея — ​идея ностальгии поэтов-эмигрантов первой, второй и какой угодно волны — ​(Набегает волна, облизнет запотевший гранит) ​не стоит того, чтобы ее смаковать. Нет вспоминающего, есть рождающий заново.

И город — ​кто бы его ни писал — ​Гоголь—​Некрасов—​Достоевский —

только прибавляет в неотразимой своей красоте благодаря их творениям, —

их творениям о мертвенном, сыром, набитом, как кладбище, памятниками, прозябающем в своей жестокой имперскости городе.

Почему? Потому что он светится,

и не идеология с ее черными ходами и лестницами, чердаками и подвалами определяют стихи и прозу,

а этот отраженный в воде и воздухе свет небесный, это королевство прямых зеркал, с которого я начал.

Благодаря их творениям и твоим тоже. Твоим — ​тоже.

Нет, умники всё перепутали — ​не у поэта ностальгия (какая ностальгия, когда он воссоздает город с большей силой, чем та, которой сей город обладает — ​что бы делал Петербург без «Медного всадника»?), —

нет, ностальгия у города по воспевателю, не наоборот.

Вторая строфа:

 

Этот камень — ​асфальт, как холодный и вымерший наст.

Он не соли на раны, ни тени своей не отдаст.

Отрешенно молчит, потихоньку скрипя под ногой.

Воздух густо напоен сырым стеарином, цингой.

 

Стихотворение,

в котором город поначалу схвачен всеми органами чувств:

зрением (волна, звезда, блеск чайки над шпилем), вкусом и осязанием («облизнет запотевший гранит»), слухом (крик чайки) и обонянием (йод), —

стихотворение,

в котором город постепенно словно бы слепнет и глохнет,

пропитывается чем-то болезненным и ядовитым и едва поскрипывает настом под ногой, а затем лишается запахов и звуков, становится едким, как соль на асфальтовом снегу, или вовсе теряет вкус к жизни, —

стихотворение,

в котором город превращается в камень и тяжелую ношу для кариатид с разинутыми ртами,

стихотворение,

в котором — ​и это поразительные слова — ​«заря опоздала успеть», а камень стынет,

завершается так:

 

В этом городе ночь, как в заброшенном кладбище день.

Здесь у каждых ворот сторожит остроглазая тень.

Здесь нам жить и стареть, отмечая потерями дни.

И у кариатид что ни день прибывает родни.

 

Как распахнуты рты! — ​словно каменным хочется петь.

Намечалась заря, да заря опоздала успеть.

Золоченый корабль равнодушно пасет пустоту…

Стынет камень. Темнеет. На каждом кресте по Христу.

 

Тайна, почему светятся этот город и эти стихи, заключена в последнем предложении.

 

 

7

Прежде чем проститься на Дворцовой площади —

и читатель вот-вот поймет, почему выбрана столь пышная точка для

финала, —

прежде чем читатель поймет, что пышных точек в нашем случае быть не может, —

я напомню тебе,

напомню твоими строчками — ​прощальным пунктиром —

расставание первоклассника с Угличем —

 

И прощально помашет рукою мне из темноты

Белокурая девочка с ласковым именем Лара, —

 

я напомню, как, спросив тебя о тех годах, услышал:

 

Если сможешь представить — ​представь себе эту беду:

Ветошь старого тела, толпу у небесного склада,

Или как через Волгу ходил по сиротскому льду,

Задыхаясь коклюшем — ​почти до ворот Волголага, —

 

я напомню тебе

о Царском в районе Софии и около Лицея (жилого дома с коммунальными квартирами в нашем детстве),

о Царском Селе

 

Тех баснословных лет, когда телеги

В Софии и на улице Сапеги

Ходили регулярно, как конвой,

А на стене Лицея — ​высоко

Сушились в окнах женские трико, —

 

и вновь — ​напомню — ​предыдущее стихотворение:

 

Если сможешь запомнить — ​запомни, как школьник, подряд:

Волжский лед в полыньях, царскосельскую зернь листопада,

Новогодних каникул сухой белоснежный наряд

И в дождливую осень сырые дворы Ленинграда.

Стихотворцев-друзей непризнанием спаянный круг,

Культпоходы в Прибалтику в общем, как воздух, вагоне,

И как фото со вспышкой — ​кольцо обнимающих рук

Под прощальный гудок на почти опустевшем перроне.

 

Прежде чем проститься на Дворцовой, я хочу проговорить тебе «начерно, шепотом», потому что пора:

писать стихи — ​убивать время. —

Прежде чем проститься,
я хочу заявить, что это город, которому есть что сказать —

ты видишь в этом утверждении взаимное отражение? —

случайный пример, когда слово опережает смысл, а затем его удваивает:

у города есть что сказать нам, а у нас — ​ему, —
и раз так, то зауми в наш общий вагон не впрыгнуть —

не впрыгнуть, —

потому что он частный, этот общий вагон, и все места заняты, — ​

все места заняты собой.
Я хочу сказать,

что мы заложники пространства этого кульминационного города, —

города, сотканного из воздуха и отраженного в реке, —

города каменных островов и мостов, —

города гениальных текстов,
благодаря которым мы были вынесены за скобки времени.

Ты ночной сторож во внутреннем дворике Зимнего дворца,
и видишь репетиции парадов —

ну не зря ж ты родился 9 мая 1945 года! —
и засыпаешь в сторожке ВОХРы головой к площади, —
а я — ​в те же ночи — ​в своей кочегарке — ​головой к Елагину мосту —

(потому и пышных точек в нашем случае быть не может), —
и нам снится в твоем стихотворении один и тот же сон —

«синей школы медь» — ​Екатерининский дворец и Лицей —

 

Вот так — ​хранителем ворот

От зимней матросни —

Не ко дворцу, наоборот,

Но к площади усни.

На зов, где вздыблен мотылек

И осенен в крестах,

И где ладонь под козырек

Нам праздник приберег.

 

Где неги под ногой торец

Покачивает плеть,

Пожатье плеч во весь дворец

И синей школы медь.

Усни не враз, качни кивком,

Перемешай огни,

И валидол под языком

На память застегни.

 

Все то, что плечи книзу гнет,

Все то, что вяжет рот,

Легко торец перевернет

И в память переврет.

Не нашим перьям перешить

Уснувшей школы медь,

Но надо помнить, надо жить,

И надо петь уметь.

 

Лети на фоне кирпича,

Не знающий удил!

Ты много нефти накачал

И желчью расцветил,

Чтоб я, у ворота ворот

Терпя небес плевок,

Примерил множество гаррот,

Но горло уберег.

 

Дворцовая — ​это, кроме всего прочего, сердцевина часов исторического времени Ленинграда, и задерживаться там нельзя, потому — ​простимся.

Простимся на высокой ноте твоего стихотворения, взятой в том единственно реальном пространстве, где нет времени и где «надо петь уметь».

 

P. S. Владимир Ханан (Ханан Иосифович Бабинский) — ​поэт, прозаик, драматург, представитель так называемого питерского андеграунда. Родился 9 мая 1945 года в Ереване. Кроме семи детских лет, проведенных в волжском городе Угличе, всю жизнь до репатриации в Израиль (1996) прожил в С.-Петербурге и Царском Селе. По образованию историк (ЛГУ). Работал слесарем, лаборантом, сторожем, оператором котельной. Печатался в СССР (самиздат до перестройки), а также в США, Англии, Франции, ФРГ, Австрии, Литве, Израиле и других странах. Автор книг: «Однодневный гость: Стихотворения и поэмы » (Иерусалим, 2001), «Аура факта; Главы» (Иерусалим, 2002), «Неопределенный артикль» (Иерусалим, 2002), «Вверх по лестнице, ведущей на подоконник: Сборник» (Иерусалим—​М., 2006), «Осенние мотивы столицы и провинций: Стихи» (Иерусалим, 2007), «Возвращение: Книга стихов» (СПб., 2010), «И возвращается ветер… : Статьи» (Иерусалим, 2014), «Избранное» (В 3 т. Иерусалим, 2016); «Состояние организма: Стихи, проза» (Иерусалим, 2020). Более двухсот публицистических статей в периодике Израиля и США.

Владимир Гарриевич Бауэр

Цикл стихотворений (№ 12)

ЗА ЛУЧШИЙ ДЕБЮТ В "ЗВЕЗДЕ"

Михаил Олегович Серебринский

Цикл стихотворений (№ 6)

ПРЕМИЯ ИМЕНИ
ГЕННАДИЯ ФЕДОРОВИЧА КОМАРОВА

Сергей Георгиевич Стратановский

Подписка на журнал «Звезда» оформляется на территории РФ
по каталогам:

«Подписное агентство ПОЧТА РОССИИ»,
Полугодовой индекс — ПП686
«Объединенный каталог ПРЕССА РОССИИ. Подписка–2024»
Полугодовой индекс — 42215
ИНТЕРНЕТ-каталог «ПРЕССА ПО ПОДПИСКЕ» 2024/1
Полугодовой индекс — Э42215
«ГАЗЕТЫ И ЖУРНАЛЫ» группы компаний «Урал-Пресс»
Полугодовой индекс — 70327
ПРЕССИНФОРМ» Периодические издания в Санкт-Петербурге
Полугодовой индекс — 70327
Для всех каталогов подписной индекс на год — 71767

В Москве свежие номера "Звезды" можно приобрести в книжном магазине "Фаланстер" по адресу Малый Гнездниковский переулок, 12/27

Михаил Толстой - Протяжная песня
Михаил Никитич Толстой – доктор физико-математических наук, организатор Конгрессов соотечественников 1991-1993 годов и международных научных конференций по истории русской эмиграции 2003-2022 годов, исследователь культурного наследия русской эмиграции ХХ века.
Книга «Протяжная песня» - это документальное детективное расследование подлинной биографии выдающегося хормейстера Василия Кибальчича, который стал знаменит в США созданием уникального Симфонического хора, но считался загадочной фигурой русского зарубежья.
Цена: 1500 руб.
Долгая жизнь поэта Льва Друскина
Это необычная книга. Это мозаика разнообразных текстов, которые в совокупности своей должны на небольшом пространстве дать представление о яркой личности и особенной судьбы поэта. Читателю предлагаются не только стихи Льва Друскина, но стихи, прокомментированные его вдовой, Лидией Друскиной, лучше, чем кто бы то ни было знающей, что стоит за каждой строкой. Читатель услышит голоса друзей поэта, в письмах, воспоминаниях, стихах, рассказывающих о драме гонений и эмиграции. Читатель войдет в счастливый и трагический мир талантливого поэта.
Цена: 300 руб.
Сергей Вольф - Некоторые основания для горя
Это третий поэтический сборник Сергея Вольфа – одного из лучших санкт-петербургских поэтов конца ХХ – начала XXI века. Основной корпус сборника, в который вошли стихи последних лет и избранные стихи из «Розовощекого павлина» подготовлен самим поэтом. Вторая часть, составленная по заметкам автора, - это в основном ранние стихи и экспромты, или, как называл их сам поэт, «трепливые стихи», но они придают творчеству Сергея Вольфа дополнительную окраску и подчеркивают трагизм его более поздних стихов. Предисловие Андрея Арьева.
Цена: 350 руб.
Ася Векслер - Что-нибудь на память
В восьмой книге Аси Векслер стихам и маленьким поэмам сопутствуют миниатюры к «Свитку Эстер» - у них один и тот же автор и общее время появления на свет: 2013-2022 годы.
Цена: 300 руб.
Вячеслав Вербин - Стихи
Вячеслав Вербин (Вячеслав Михайлович Дреер) – драматург, поэт, сценарист. Окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии по специальности «театроведение». Работал заведующим литературной частью Ленинградского Малого театра оперы и балета, Ленинградской областной филармонии, заведующим редакционно-издательским отделом Ленинградского областного управления культуры, преподавал в Ленинградском государственном институте культуры и Музыкальном училище при Ленинградской государственной консерватории. Автор многочисленных пьес, кино-и телесценариев, либретто для опер и оперетт, произведений для детей, песен для театральных постановок и кинофильмов.
Цена: 500 руб.
Калле Каспер  - Да, я люблю, но не людей
В издательстве журнала «Звезда» вышел третий сборник стихов эстонского поэта Калле Каспера «Да, я люблю, но не людей» в переводе Алексея Пурина. Ранее в нашем издательстве выходили книги Каспера «Песни Орфея» (2018) и «Ночь – мой божественный анклав» (2019). Сотрудничество двух авторов из недружественных стран показывает, что поэзия хоть и не начинает, но всегда выигрывает у политики.
Цена: 150 руб.
Лев Друскин  - У неба на виду
Жизнь и творчество Льва Друскина (1921-1990), одного из наиболее значительных поэтов второй половины ХХ века, неразрывно связанные с его родным городом, стали органически необходимым звеном между поэтами Серебряного века и новым поколением питерских поэтов шестидесятых годов. Унаследовав от Маршака (своего первого учителя) и дружившей с ним Анны Андреевны Ахматовой привязанность к традиционной силлабо-тонической русской поэзии, он, по существу, является предтечей ленинградской школы поэтов, с которой связаны имена Иосифа Бродского, Александра Кушнера и Виктора Сосноры.
Цена: 250 руб.
Арсений Березин - Старый барабанщик
А.Б. Березин – физик, сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе в 1952-1987 гг., занимался исследованиями в области физики плазмы по программе управляемого термоядерного синтеза. Занимал пост ученого секретаря Комиссии ФТИ по международным научным связям. Был представителем Союза советских физиков в Европейском физическом обществе, инициатором проведения конференции «Ядерная зима». В 1989-1991 гг. работал в Стэнфордском университете по проблеме конверсии военных технологий в гражданские.
Автор сборников рассказов «Пики-козыри (2007) и «Самоорганизация материи (2011), опубликованных издательством «Пушкинский фонд».
Цена: 250 руб.
Игорь Кузьмичев - Те, кого знал. Ленинградские силуэты
Литературный критик Игорь Сергеевич Кузьмичев – автор десятка книг, в их числе: «Писатель Арсеньев. Личность и книги», «Мечтатели и странники. Литературные портреты», «А.А. Ухтомский и В.А. Платонова. Эпистолярная хроника», «Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование». br> В новый сборник Игоря Кузьмичева включены статьи о ленинградских авторах, заявивших о себе во второй половине ХХ века, с которыми Игорь Кузьмичев сотрудничал и был хорошо знаком: об Олеге Базунове, Викторе Конецком, Андрее Битове, Викторе Голявкине, Александре Володине, Вадиме Шефнере, Александре Кушнере и Александре Панченко.
Цена: 300 руб.
Национальный книжный дистрибьютор
"Книжный Клуб 36.6"

Офис: Москва, Бакунинская ул., дом 71, строение 10
Проезд: метро "Бауманская", "Электрозаводская"
Почтовый адрес: 107078, Москва, а/я 245
Многоканальный телефон: +7 (495) 926- 45- 44
e-mail: club366@club366.ru
сайт: www.club366.ru

Почта России