ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

ЕЛЕНА ОРЛОВА

* * *

В короткий срок, пока цветет она,

Не встретишь утонченнее и краше:

Фиалковое, лунное, лебяжье.

Вся — розовость и вся — голубизна!

А дальше год за годом, вновь и вновь

С ней происходит все одно и то же —

На роковую первую любовь,

На раннее безумие похоже.

Цветенье завершается — и вдруг

Лиловых лепестков не сыплет ветер,

Но ржавчина, покрывшая соцветья,

Отслаиваясь, сыплется вокруг.

Остался позади солнцеворот,

К земле нагнулись яблони и вишни.

Ей кажется, она еще цветет,

И остовы соцветий тянет выше.

Ей снится голубиная весна,

Когда побегам радовалось тело.

Пришел октябрь, она не пожелтела,

Напыщенно и грубо зелена.

Покрылась снегом прелая трава,

Шуршат во мгле мороженые листья,

Лиловый снег цветами лег на кисти.

Ей кажется — она еще жива.

Чем глубже снег, чем звонче скрипы льдов,

Тем в памяти у ней светлей и жарче,

И не найти уродливей и жальче

Похожих на опарышей плодов.

* * *

Я был только тем, чего

ты касалась ладонью…

                              Бродский

Был сотворен по образу и подобью,

Мог лицезреть Создателя всякий час…

Я подошла, небо закрыв ладонью.

Потной руки моей не оттолкнул от глаз.

Я повела рукой — шея, ключицы, плечи,

Губы легко разъял вдоха тревожный звук,

Так взбунтовалась плоть, дух навсегда калеча,

Дальше — рука в руке, больше — блужданье рук…

Злая воронья ночь, бледного дня усталость…

Образ, подобье? Где? Тело едва влача,

Сделался только тем — тем, чего я касалась…

Что натворила я, ветрена, горяча?!

На ухо зашепчу — раковина какая!

Что ни дохнешь в нее — глупость, кокетство, бред, —

Жадно песчинки слов смыслами облекая,

Жемчугом возвратит все, в чем значенья нет.

Слушаю голос — он режет острее бритвы,

Влажная полость рта пущена в оборот

И порождает вздор страстный взамен молитвы,

И соловьем поет окровавленный рот.

Знал бы, дурак, что́ я в сумерках различала

Где-то там внизу тогда, глядючи с высоты:

Денег и перспектив не разглядев сначала,

Некуда деть глаза — вглядывалась в черты.

Сбудется всё — потоп, войны, столпотворенье,

Брошенный в бездну шар крутится неспроста.

Так не творят миры. Это грехопаденье —

Первый железный гвоздь, вбитый в ладонь Христа.

* * *

«Не выползай на блестящий огнями берег.

Вдоль побережий Евразии, двух Америк

В старых коллекторах, на полигонах свалок

Снова и снова находят тела русалок.

Старая сказка имеет сюжет единый:

Принца проносят волны в глазах ундины

На надувном матрасе, бревне, пиро́ге,

Дальше — подпольная смена хвоста на ноги.

После сердечной муки, болей, абсцессов

(Принцы, как водится, женятся на принцессах),

Тяжко хромая, тащит русалка горе

В грязный фонтан на площади или в море.

Впрочем, интрига может пойти двояко:

Лакома плоть русалочья для маньяка!

Или, напротив, многие жизни канут,

Кто — на морское дно, кто — на дно стакана.

Песня русалочья не предвещает счастья…»

Всё интереснее, чем на волнах качаться!

Сердце наружу рвется, ломая ребра,

Что-то блестит в ресницах огнем недобрым.

Близится ночь клубничного полнолунья,

В гроте у дальних скал заждалась колдунья.

Только бы ноги! Только б у ведьмы вышло!

И безразлично все, что… (смотрите выше).

* * *

Потянул ветерок, тяжелеет под вечер прохлада

Этим сереньким, низеньким, к ночи слабеющим днем.

Над воротами церкви горит, не мигая, лампада

Электрическим мертвым огнем.

Предпочтительней все ж, если миру грозит пораженье

И у древних светилен гореть не останется сил,

Чтоб не выбило пробки внезапным скачком напряженья,

А заплаканный ангел подул и фитиль загасил.

Впрочем, можно и так, антикварных деталей не жаль мне,

У больных фотофобией к тьме нечувствителен страх.

При старинных светильниках в ужасе тени дрожали,

А сегодня подстанции в сумрачных держат руках.

Не помеха для них и церковная эта ограда,

Если серенький день разрешится тяжелым дождем —

Заискрят провода и тогда замигает лампада

Электрическим мертвым огнем.