ЭССЕИСТИКА И КРИТИКА
АЛЕКСАНДР РУБАШКИН
ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО
С Александром Алексеевичем
Крестинским (24.V.1928 — 28.Х.2005) мы закончили
Ленинградский университет в один год, еще при Сталине. Саша учился на
философском факультете, я — на отделении журналистики филфака. Судя по одному
его стихотворению, мы одновременно были на строительстве межколхозной
электростанции на реке Лидь, но там я его не
запомнил. Встретились мы лишь в 1960-м, в журнале «Костер». Я приходил туда к
давнему товарищу еще по литературному кружку во Дворце пионеров, главному
редактору Володе Торопыгину1 и в отдел публицистики к Феликсу Нафтульеву2 .
Крестинский начал там работать, я же в «Костре» иногда печатался.
Книжки Сашины для детей лишь
перелистывал, а вот составленный им вместе с женой Э. Голубевой
альбом «Рисуют дети блокады» (1969) долго не выпускал из рук, сразу оценив его
долговечность. В ту пору я уже вовсю изучал архив
радио и реально представлял свою будущую «блокадную книгу» — «Голос Ленинграда»
(1975, 1980, 2005). Нашему сближению помогло мое участие в судьбе Сашиной книги
«Жизнь и мечты Ивана Моторихина» (1974), состоявшей
из двух повестей. Вторая называлась «Штиблеты для дедушки». Вот этот самый
еврейский дедушка и смущал издательство «Детская литература». Я, как мог,
рассеял опасения издателей, книжка вышла без потерь, а благодарный автор
начертал на дарственном экземпляре шутливый стишок: «Видно, я рожден в рубашке,
/ верность истине храня, / Александр Ильич Рубашкин /
рецензировал меня…». Годом позже Саша смог прочитать мой «Голос Ленинграда», и
я почувствовал солидарность блокадного подростка.
С той поры мы встречались чаще, я
выступал иногда на обсуждениях его книжек (это еще не называлось
«презентацией»), бывал с ним вместе на литературных диспутах. Он дарил мне
книжки с веселыми, добрыми надписями. Вот одна из них:
Прими, Рубашкин,
сборник Сашкин3 ,
Что с воплем выпустил Стукашкин.
Дурен бумажкин,
Мал тиражкин,
А я-таки неунывашкин.
2/XI—78 г.
Замечу, что «Стукашкин»
— это тогдашний директор «Детской литературы» Стукалин
— человек злобный, чуждый творчеству, к тому же имевший влиятельного
родственника в верхах.
Как-то я заговорил о Сашином дяде,
видном деятеле партии Н. Н. Крестинском4 , уничтоженном Сталиным. Он был одним из немногих, кто
сказал слово правды на «открытом» процессе над «Правоцентристским антисоветским
блоком». Саша говорил мне о том, что значила для отца и всей семьи судьба
старшего брата: опасность была слишком очевидной. Много лет спустя
поэт написал о своем дедушке и дяде в стихотворении
«Город Вильно»:
Холил первенца Николу,
Сам не ведая пока,
Что ведет за ручку в школу
Ярого большевика.
В этом же стихотворении и в других
возникает портрет Алексея Николаевича, отца автора: «Мой отец… не заводила,/ не
политик, не пострел./ А любил он — то, что было./ То, что стало — он
терпел».
Саша считал, что ранняя смерть отца
спасла его и мать Серафиму Моисеевну от судьбы членов семьи врагов народа. За
Алексеем Николаевичем пришли в январе 1942-го, когда он уже умер. О себе и девушке-ленинградке в стихотворении «Ночь победы» поэт
написал: «Танцевали парой ладной/ дети голода и стужи,/ безотцовщины
блокадной…».
Многие годы Крестинский был известен
лишь как детский писатель. Больше всего мне нравилось то, что он писал о
блокаде. В годы перестройки Саша воспрял, вышел за
рамки тесной для него ниши издательства «Детская литература». Теперь у него
появился взрослый читатель. В Ленинграде, а потом уже в С.-Петербурге вышли три
книжки стихов, они меня радовали, и я говорил об этом публично. Казалось, Саша
достигнет еще большего, но тут вмешалась болезнь. С
ним стало трудно общаться. Он не подходил к телефону. Не появлялся на людях.
Всему этому предшествовали серьезные домашние неприятности, о которых он еще
успел рассказать до болезни. А в 2000-м, «перешагнув через боль и психушку», уехал в Израиль.
Через год с небольшим
дошло до меня: он начал выздоравливать, писать первые за несколько лет стихи.
Выпустил книгу стихов «Дорога на Яффо» (2003),
которую прислал мне «с сердечным приветом и ворохом древних воспоминаний». Это
были не внешние впечатления, автор входил в новую жизнь, не порывая с прошлым:
«Я видел наяву/ блокадных трупов горы,/ бомбежку и стрельбу./ Но подлый дух террора/
противен естеству!».
От одного из общих друзей Крестинский
узнал, что в марте 2004 года я выпустил книгу воспоминаний «В Доме Зингера и
вокруг него». В ней я писал и о детском журнале «Костер» и редакторе В.
Торопыгине, да и о самом Саше. Он позвонил, просил передать книжку через свою
дочь, которая собиралась приехать к родителям. Но оказия задерживалась на
месяцы. Наконец она состоялась. Уже осенью того же года Саша позвонил. Его
устная рецензия была длинной и доброй. Она освободила Крестинского от
необходимости повторять свой «разбор» в письме, которое касалось не столько
самой книги «Дом Зингера…», сколько некоторых ее героев.
Это было последнее письмо старого
товарища. Мы еще обменялись звонками. Летом 2005-го я жил за городом, а в конце
осени узнал, что болезнь догнала Александра Алексеевича в новом доме, на новой
земле. Перечитав письмо Саши, я понял, что оно написано не только мне: в нем
драгоценные воспоминания об уже ушедших ленинградских литераторах. Привожу
письмо полностью, с кратким комментарием.
Сегодня 19 января 2005 г.
Дорогой Саша!
Поскольку эмоции я вывалил на тебя по
телефону, приступаю прямо к делу. Итак, этой книгой ты славно подтвердил свое
честное звание исторического писателя. Да-да, именно так: анализ только-только
миновавших лет, судеб, событий чреват большими опасностями — тебе удалось
пройти этот путь достойно, не зацикливаясь на мелочах
и будучи озабоченным одним: рассказать правду о людях, которых ты знал. Автор
нигде не выпячивает себя, рисует своих героев, используя весь красочный спектр.
С большинством из твоих героев я не общался близко, но, наблюдая их со стороны,
нашел в твоем повествовании подтверждение некоторым своим догадкам.
Ольга Федоровна5 . Однажды я
опоздал на собрание, увидел свободное место в одном из последних рядов, и когда
плюхнулся в кресло, рядом со мной оказалась О. Ф., да еще вдобавок с нашим
альбомом в руках. Я, конечно, раскололся, а она так славно улыбнулась и
говорит: «Мне Миша6 принес». А потом: «Подпишите…» О. Ф. была
раненой птицей, я всегда любил ее, и мне дорого то, что ты акцентировал
внимание на ее лирике.
Михаил Александрович первым
откликнулся на наш альбом и делал это не раз. Я помню его и победного, щедрого,
как гений Ленинграда, и опавшего, как осенний клен. Я его любил. Помню, очень
давно мы сидели с ним на общем собрании рядом, а Шестина7 делал доклад о
Большой Химии, и с таким пафосом, как будто говорил о судьбах русской лирики. Мих<аил>
Ал<ександрович> рисовал рожицы, потом
наклонился ко мне: «Вот объявят завтра Большую Канализацию, и он (кивок в
сторону докладчика) будет с такой же страстью толкать речь…»
Корней Иванович!8 Он спас наш альбом, когда мы получили редакц<ионное>
заключение, гласившее: «Мрачно. Переписать статью за две недели. В противном
случае — передадим другому автору». В кулуарах изд-ва «Аврора» я узнал, что уже
сделан телефонный запрос Шестине, который в это время
обосновался в Москве. Надо отдать ему должное — отказался. Мотивов не знаю. Я
дежурил по номеру в «Костре», и в Москву полетела жена. Мы сразу поняли, что
единственный, кто может спасти альбом, это Корней Иванович. Клара9 была в отъезде,
пришлось обращаться к Глоцеру. Кудрявец10 вел себя препохабно,
но у моей половины характер. Короче: Корней Ив. написал письмо Пидемскому11 , в котором
поздравил Б. М. с альбомом. Пока альбом готовился к печати и печатался, пришла
печальная весть из Москвы. Я пошел к Пидемскому и
попросил поставить посвящение. Он согласился. Но когда они через неск. лет переиздавали альбом, посвящение сняли.
Дорогой Саша! Странное у меня
получается письмо — но что я могу сделать, если многие твои рассказы будят
память…
Вот Наташа Долинина12 . Осенью
59-го, уйдя из школы, я пошел на испытательный срок в телевиз<ионную>
молодежку к Иг. Масленникову13 . Это была
такая огромная комната на первом этаже в Доме радио (или на втором?). Ира
Муравьева14 ,
Цуцульковский15 , Горлов16 , я, муж Косаревой17 — Валерий Рябинский18 , спорт<ивный>
редактор. Однажды входит в комнату очень яркая, бойкая женщина, к которой все
сразу бросаются: «Наташа, Наташа!!» Меня представили ей, а она говорит: «Так вы
тот самый Крестинский, который напечатал в «Л<итературной> г<азете>»
«Славку из племени трудных»?» Да, я. (Мое прощание со школой.) С этого дня
между нами возникла взаимная симпатия.
Владимир Григорьевич Адмони19 … Однажды мне позвонили летом домой и говорят: «Вы не
можете приехать к нам в иностр,<анную> комиссию? Тут целая делегация немецких пасторов,
и некому рассказать им о блокаде». «А кто будет переводить?» — спрашиваю. Адмони. «Прекрасно. Приеду обязательно».
В тот день я помучил милейшего Вл<адимира>
Гр<игорьевича>. Часа два с половиной он
переводил, причем я рассказывал немцам на всю катушку. В этот день я подружился
с пастором Клаусом и его женой, тоже священницей. Эта
дружба имела огромное значение в тяжелые девяностые. В частности, Клаус помог
мне выпустить книжку «Тихий рокер», обсуждение которой ты вел однажды в книжной
лавке. Помню, ты прочел стихи «Памяти Твардовского». А с Вл<адимиром> Гр<игорьевичем> мы потом неоднократно общались в Комарове,
где он делился со мной теорией непрерывного поэтического потока (область, в
которой так много сделал Иосиф20 ).
Майя!21 В 70-м году я попросил у нее рекомендацию в
Союз. Печатного у меня тогда было мало, и она попросила: дай рукописи… Прочла и звонит мне: «Вот это другое дело!» Незадолго до
ее гибели мы вместе с нею и Воском22 сидели
несколько часов в каком-то частном издательстве, ожидая главного, который
должен был привезти деньги. Наконец поздно вечером вваливается человек с
огромной авоськой, в которой среди разных продуктов неряшливые пачки денег. Мы
тогда получили на троих миллион. (Позднее я отдал
обратно свою часть.) Был я у Майи в ее чудной квартирке и видел, как она
мучается: сверху стук, на лестнице — бардак. Майе было худо. Когда я прочел в
твоей книге «Топорики-сударики» — заплакал. Нежно любил я Майю, и без всякого
мужского оттенка.
О Володе нашем Торопыгине ты написал
хорошо, но мало. Лучшего редактора журнала я не назову. Когда он стал работать
в «Авроре» и его охватывали щупальца Козловых23 -Шевелевых24 , был такой случай: ты помнишь, что в «Авроре» часто
бывали выставки. На одну из таких выставок я приехал часов в 11.00 утра и
обнаружил дверь в редакцию открытой, а саму редакцию пустой. Я немного
подождал, потом позвонил Володе. Он сказал: «Подожди меня. Не уходи». Пришел,
огляделся и сказал: «Вот так я теперь работаю».
Между прочим, Саша, какие мои
поэтические сб-ки у тебя есть:
«Отзовется душа» — 1990. Сов. пис.
«Тихий рокер» — 1993. Петрополь.
«Нищие неба». 1997. «Нева».
«Дорога на Яффо»…
Очень здорово ты придумал последний
раздел книги — документы. Там одна фраза из приговора Бродского подвигла меня
на стих<отворение>.
Александру
Рубашкину
«В местность, отведенную специально»,
Наш Овидий рыжий удалился.
Там поэт, опасный социально,
Славно на природе потрудился.
Возмужал, обогатился словом,
Неба повидал, земли и люда…
Лучше уж стихи читать коровам,
Чем терпеть твой поцелуй, Иуда!
Помню плач о Греческой той церкви,
А над ней тень ястреба кружила…
Мы с тобою жили в эпицентре
Мировой поэзии. Так было.
А. И. Пантелеев25 . С ним я
общался близко последние годы его жизни. Много он мне порассказал, а один
эпизод запал крепко: А. И. не хотел идти на собрание по поводу Зощенко, но одна
соседка по дому, старушка, попросила: «А. И., проводите…» Проводил, до дверей
Большого зала. Зал уже полон, президиум на месте… Старушка просит: «А. И.,
проводите в первый ряд, а то я ничего не услышу…» Проводил, самому пришлось
сесть рядом, а потом и рука сама поднялась. На следующий день по пути в Союз А.
И. встречает Зощенко, подходит к нему и говорит: «Извините, Мих<аил> Мих<айлович>, я вчера
против вас проголосовал…» Тот спокойно поглядел ему в лицо и сказал: «Много
смешного в жизни, Пантелеев…»
Саша, я посылаю Гале Гампер26 кассету со
своими новыми стихами. Хотелось бы, чтобы и ты их услышал.
Очень устал. Давно не писал таких
длинных писем. Есть еще темы. о
которых поговорим в другой раз.
Обнимаю!
Твой А +инский
1 В. В. Торопыгин
(1928—1980) — поэт, журналист, главный редактор журналов «Костер», «Аврора».
Был снят с работы по обвинениям идеологического характера, после чего заболел и
умер.
2 Ф.
Л. Нафтульев (1932—2000) — журналист, многолетний работник журнала «Костер»,
сценарист документальных фильмов.
3 См.: Александр Крестинский. Мы живем не
по часам. Л.: Детская литература, 1978.
4 Н.
Н. Крестинский (1883—1938) — партийный и государственный деятель, дипломат.
Реабилитирован посмертно.
5 О.
Ф. Берггольц (1910—1975) — поэтесса, Муза блокадного
Ленинграда.
6 Миша, Михаил Александрович — М. А. Дудин
(1916—1993) — поэт-фронтовик, блокадник.
7 Шестина — О. Н. Шестинский (род. в 1929 г.) — поэт, блокадник, в
конце 60-х — начале 70-х возглавлял Ленинградскую писательскую организацию.
8 К.
И. Чуковский (1882—1969) — критик, детский поэт, литературовед.
9 К.
И. Лозовская — многолетний литературный секретарь К. И. Чуковского.
10 В.
И. Глоцер, «Кудрявец» (род. в 1931 г.) — некоторое время
литературный секретарь К. И. Чуковского.
11 Б.
М. Пидемский — многолетний директор издательства
«Аврора» (Ленинград).
12 Н.
Г. Долинина (1928—1979) — учительница, литератор,
автор новаторских книг о русских писателях.
13 И.
Ф. Масленников — кинорежиссер.
14 И.
А. Муравьева — редактор телевидения, литератор.
15 Л.
И. Цуцульковский — театральный и кинорежиссер.
16 В. Горлов
— режиссер телевидения.
17 Н.
С. Косарева — комсомольский работник, первый редактор журнала «Аврора».
18 В. Рябинский — спортивный журналист и редактор.
19 В.
Г. Адмони (1909—1993) — профессор, специалист по
немецкому языку и литературе, поэт.
20 И.
А. Бродский (1940—1996) — поэт, Нобелевский лауреат.
21 М.
И. Борисова (1932—1996) — поэтесса. прозаик.
«Топорики-сударики» — стихотворение М. Борисовой, вызвавшее нарекания цензуры.
22 Воск — В. М. Воскобойников (род. в 1939 г.) — детский писатель.
23 В.
Ф. Козлов (род. в 1929 г.) —
прозаик. Был назначен членом редколлегии журнала «Аврора» вопреки мнению
главного редактора — В. В. Торопыгина.
24 А.
А. Шевелев (1934—1993) — поэт, сотрудник журнала «Аврора». Способствовал снятию
с работы В. В. Торопыгина.
25 А.
И. Пантелеев (Л. Пантелеев) (1908—1988) — детский писатель.
26 Г.
С. Гампер — поэтесса.