ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Александр Кушнер

Впервые в журнале «Звезда» мои стихи были опубликованы в № 4 за 1963 год. Мне было 26 лет. От этих шести стихотворений (во всяком случае трех-четырех из них) я не отказался бы и сегодня. Приведу здесь одно, о котором читатель, знакомый с моими стихами, сказал бы, мне кажется, прочитав их сейчас, 60 лет спустя: «Это Кушнер».

Когда и ветрено, и снежно,

Кого не встретишь у Невы!

Вот тени две бредут неспешно,

А мы не знаем их, увы!

Они, запахиваясь в шубы,

Садятся в санки и молчат.

И слышно, как вздыхают трубы

И лиры жалобно бренчат.

На лошадях блестят попоны,

И долго жмурятся друзья.

Но льзя ль душе чинить препоны?

Мы и сейчас твердим: нельзя.

Снежок за полость залетает,

Вблизи не видно ничего,

И вот Капнист стихи читает,

Хемницер слушает его.

В самом деле, поэта можно узнать по нескольким строкам, как бы давно они ни были написаны. «Конечно, свой голос, конечно, свой почерк» — сказано у меня в стихотворении 2022 года. «Голосом поэт работает, голосом» — люблю и часто вспоминаю эту фразу Мандельштама. Скажу еще одно необходимое слово: своя интонация. Не так ли мы узнаём звонящего нам по телефону с первого же слова и безошибочно говорим: «Сережа, ты?» А тематика может быть самой разной. И что удивительно: при всем том поэт меняется, не стоит на месте, но это уже особый разговор, для которого здесь нет места: понадобится много страниц.

А в заключение хочу сказать, что журнал «Звезда» сегодня мой любимый журнал. Спасибо тем, кто его делает.

* * *

Я знаю, что может быть хуже и лучше,

Но в лучшем могу ли быть твердо уверен?

Должны быть и грозы, должны быть и тучи,

И рок существует, и он злонамерен.

Я знаю, что век был двадцатый кошмарен,

Но лучше, чем в первой его половине,

Я жил во второй — и судьбе благодарен

По эгоистической этой причине.

Ты скажешь: но разве стихи из-под палки

Писал Пастернак, Шостакович — квартеты,

Цвели незабудки в полях и фиалки,

И так же закаты пылали, рассветы?

Я знаю, что смысла в истории нету,

Что век двадцать первый большие сомненья

Сегодня внушает, что миру и свету

Грозит, как не раз это было, затменье,

Я знаю, что лучше и хуже — два слова,

И если я первое предпочитаю

Второму, судьба опровергнуть готова

Мое предпочтенье, и я это знаю.

* * *

Поэт своей страною дорожит,

Он никакой другой стране не нужен.

Переведи его хоть на санскрит,

Хоть на французский — жалок и сконфужен.

Он на чужом богатом языке —

Все языки по-своему богаты —

Живет в ему несвойственной тоске,

«Ко звуку звук нейдет…», и губы сжаты.

Представь себе картину: все мазки

Чужой рукой написаны и краски.

Оригинал и копия близки,

Но Рафаэль на копии как в маске.

Понравится, но вряд ли восхитит,

Какою рамкой список ни украсьте.

Поэт своей страною дорожит,

Любя ее и в горе и в несчастье.

ИВА

По странному какому-то капризу

Не кверху ива тянется, а книзу

Ветвями всеми; кажется, она

Трагическую хочет нам актрису

Напомнить, так несчастно влюблена.

А может быть, такое что-то знает

Про эту жизнь, чего не понимает

Ни дуб, ни вяз, ни яблоня, ни клен,

И ель мрачна, но не подозревает,

Какой печалью мир наш наделен.

Какие грозы прячутся за тучей,

Как цепок куст кладбищенский, колючий,

И только ива, пряди устремив

К земле, недаром названа плакучей.

Но до чего же плач ее красив!

* * *

Покажется вдруг, что великая готика —

Мистический бред гордеца и невротика,

Которому в гневе позволил Господь

Пронзить, оцарапать нас и уколоть.

С шипами игольчатый шпиль и занозистый —

Какой это пламенный стиль и напористый,

Но мне-то покладистый купольный нрав

Милей, извини, я, конечно, неправ.

И все-таки как хороши новгородские

Над Волховом церкви, ничуть не громоздкие,

Их белый и благожелательный ряд…

Как редко, как мало о них говорят!

* * *

Умерший рано, может быть,

Счастливей тех, кто умер поздно.

По крайней мере, разлюбить

Он не успел ни эти гнезда,

Где жили шумные грачи,

Пока на юг не улетели,

Ни эти блеклые лучи,

Ни эти мокрые панели.

Умерший рано не успел

Ни с Летним садом попрощаться,

Ни всё обдумать, что хотел,

Ни в жизни разочароваться.

Я про грачей сказать спешил,

Про ими брошенные гнезда.

А ты б хотел, чтоб Пушкин жил

Лет восемьдесят-девяносто?

* * *

Ты знаешь, что ясень с листвой расстается

Не так, как другие деревья: не вся

Она облетает, поникшая, бьется,

Пожухлая, жмется, на ветках вися?

Коричнево-черного, мрачного цвета,

Тряпичный какой-то, оборванный вид.

И видеть упорство ненужное это

Невесело: сумрачность не веселит.

А дальше в лирическом нашем сюжете

Аналог уместен из жизни людей:

Так в старости держат не жизнь на примете,

А давние воспоминанья о ней.

* * *

Летний сад похож зимой на кладбище,

Словно лето в нем похоронили.

Что-то в этом роде Мандельштам еще

Говорил в своем блаженном стиле.

Мы скромнее скажем, простоватому

Языку привержены и слогу,

Что привыкнуть к домику дощатому

Нелегко ни Цезарю, ни Богу.

Можно ли в гробу стоять навытяжку

День за днем, всю зиму, неподвижно?

Силу где такую взять и выдержку —

Ничего ж не видно и не слышно!

И не всякий бог сумел отважиться —

Скажем, Пан — пожить в такой могиле.

Вот и мы с тобой ни разу, кажется,

В Летний сад зимой не заходили.