ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

ВИТАЛИЙ МОЛЧАНОВ

Бадминтон

Счастливые: свой круг, хороший тон.

Завидуйте нам, господа и дамы.

По очереди двух ракеток звон,

Летит волан — почтовый голубь драмы.

Удар и звон, удар… Не в унисон,

А вразнобой — так сухо, без восторга

Стучат сердца. Вчера я встречу скомкал,

Сегодня все расскажет бадминтон.

Мы вновь и вновь играем в поддавки.

Устали, но не кончились уловки.

Все в прошлом — только взмах твоей руки,

Подачу отбивающей неловко.

На небе точка стала вдруг расти,

Волан все ближе, мчится за ответом.

Несется, словно осень вслед за летом…

Удар. Мне в звоне чудится: «Прости…»

Счастливые — всегда в чужих глазах.

Несчастные — одной нелепой тенью

Стоим, а сетки злой хитросплетенья

Нас разлучают, ложь в ее узлах.

Мы, кажется, играли в бадминтон?

Шутили господа, краснели дамы…

Среди ветвей нашел волан свой дом.

Ракетку разобью — и к черту драмы!

Давид и Голиаф

…А Голиафа звали Николай —

Гроза двора, известный шалопай,

Горлан, драчун, беда районной школы,

Высок и толст, накачан, как гоплит.

Ну а Давидом, кстати, был Давид —

Тщедушный шкет с бутылкой кока-колы.

Притянутся друг к другу полюса:

Плюс к минусу и к сладкому оса,

Как зло к добру, к слезам — с издевкой хохот.

Так не должно быть, жизни вопреки,

Но тот, кто сжал литые кулаки,

Не обратит внимание на ропот.

Качаются ряды филистимлян,

В глазах туман, в висках — как будто пьян —

Кровь застучала барабанным боем.

Голыш ложится в гнездышко пращи,

И Голиаф все ближе: «Трепещи!» —

Вот-вот легко расправится с тобою.

Не в шахматы же предложить сыграть…

И вечный страх, и слабости печать

К земле опять привычно шею клонят.

Но память достучится сквозь века:

— Швырни бутылку в лоб крутой врага! —

Стекло с питьем срывая прочь с ладони.

В пыли и Голиаф и Николай —

Давид, зазря свой меч не вынимай,

И так в крови погрязла современность.

Как хорошо, что слабый снова прав,

Но голиафы не умерят нрав,

Как сказки давних лет свою напевность.

Суламифь

Несказанное стонет рядом — все слова разметал февраль,

Ты останешься за оградой — отвернувшись, уйду я вдаль,

Растворяясь во мгле и снеге, превращая реальность в сон:

Мимо лоз, разомлевших в неге, молча шествует Соломон.

Виноградины — капли солнца, в них огонь будоражит сок,

Только тронешь — наружу рвется, шкурку лопнув наискосок.

У него же февраль, не август, в сердце льдины — то вкось, то вкривь:

«Как с любимой навек расстанусь, как забуду тебя, Суламифь?»

На кольце: «Все проходит» — вязью, утешенье для молодых.

Опаленные поздней страстью от ногтей до бород седых,

Мы порою всю жизнь итожим, изливаясь в Песни песней.

Что любимой отдать мы можем, кроме сказанных слов о ней?

Нам ли в мудрость поверить многих, с ободка обтерев налет,

Похоронные встретив дроги, свято верить: «И это пройдет»?

«Ничего не проходит» — верно, на ребре самый главный знак,

Вновь кольцо теребишь ты нервно по дороге пустой во мрак.

Выжигая углем горящим в сердце льдин вековой наплыв,

Словно прошлое с настоящим — я и ты — временной разрыв.

Несказанное стонет рядом — все слова разметал февраль.

Суламифь, провожая взглядом, слез ручьи превратит в хрусталь.