ПОЭЗИЯ И ПРОЗА
ВИТАЛИЙ МОЛЧАНОВ
Бадминтон
Счастливые: свой круг, хороший тон.
Завидуйте нам, господа и дамы.
По очереди двух ракеток звон,
Летит волан — почтовый голубь драмы.
Удар и звон, удар… Не в унисон,
А вразнобой — так сухо, без восторга
Стучат сердца. Вчера я встречу скомкал,
Сегодня все расскажет бадминтон.
Мы вновь и вновь играем в поддавки.
Устали, но не кончились уловки.
Все в прошлом — только взмах твоей руки,
Подачу отбивающей неловко.
На небе точка стала вдруг расти,
Волан все ближе, мчится за ответом.
Несется, словно осень вслед за летом…
Удар. Мне в звоне чудится: «Прости…»
Счастливые — всегда в чужих глазах.
Несчастные — одной нелепой тенью
Стоим, а сетки злой хитросплетенья
Нас разлучают, ложь в ее узлах.
Мы, кажется, играли в бадминтон?
Шутили господа, краснели дамы…
Среди ветвей нашел волан свой дом.
Ракетку разобью — и к черту драмы!
Давид и Голиаф
…А Голиафа звали Николай —
Гроза двора, известный шалопай,
Горлан, драчун, беда районной школы,
Высок и толст, накачан, как гоплит.
Ну а Давидом, кстати, был Давид —
Тщедушный шкет с бутылкой кока-колы.
Притянутся друг к другу полюса:
Плюс к минусу и к сладкому оса,
Как зло к добру, к слезам — с издевкой хохот.
Так не должно быть, жизни вопреки,
Но тот, кто сжал литые кулаки,
Не обратит внимание на ропот.
Качаются ряды филистимлян,
В глазах туман, в висках — как будто пьян —
Кровь застучала барабанным боем.
Голыш ложится в гнездышко пращи,
И Голиаф все ближе: «Трепещи!» —
Вот-вот легко расправится с тобою.
Не в шахматы же предложить сыграть…
И вечный страх, и слабости печать
К земле опять привычно шею клонят.
Но память достучится сквозь века:
— Швырни бутылку в лоб крутой врага! —
Стекло с питьем срывая прочь с ладони.
В пыли и Голиаф и Николай —
Давид, зазря свой меч не вынимай,
И так в крови погрязла современность.
Как хорошо, что слабый снова прав,
Но голиафы не умерят нрав,
Как сказки давних лет свою напевность.
Суламифь
Несказанное стонет рядом — все слова разметал февраль,
Ты останешься за оградой — отвернувшись, уйду я вдаль,
Растворяясь во мгле и снеге, превращая реальность в сон:
Мимо лоз, разомлевших в неге, молча шествует Соломон.
Виноградины — капли солнца, в них огонь будоражит сок,
Только тронешь — наружу рвется, шкурку лопнув наискосок.
У него же февраль, не август, в сердце льдины — то вкось, то вкривь:
«Как с любимой навек расстанусь, как забуду тебя, Суламифь?»
На кольце: «Все проходит» — вязью, утешенье для молодых.
Опаленные поздней страстью от ногтей до бород седых,
Мы порою всю жизнь итожим, изливаясь в Песни песней.
Что любимой отдать мы можем, кроме сказанных слов о ней?
Нам ли в мудрость поверить многих, с ободка обтерев налет,
Похоронные встретив дроги, свято верить: «И это пройдет»?
«Ничего не проходит» — верно, на ребре самый главный знак,
Вновь кольцо теребишь ты нервно по дороге пустой во мрак.
Выжигая углем горящим в сердце льдин вековой наплыв,
Словно прошлое с настоящим — я и ты — временной разрыв.
Несказанное стонет рядом — все слова разметал февраль.
Суламифь, провожая взглядом, слез ручьи превратит в хрусталь.
