ЭССЕИСТИКА И КРИТИКА

Сергей Cтратановский

Клейкая клятва и Мать-Земля

О стихотворении Мандельштама «Я к губам подношу эту зелень…»

 

Это стихотворение Мандельштам написал 30 апреля 1937-го, в последний год своей воронежской ссылки. Привожу его текст:

 

Я к губам подношу эту зелень —

Эту клейкую клятву листов,

Эту клятвопреступную землю —

Мать подснежников, кленов, дубков.

 

Погляди, как я крепну и слепну,

Подчиняясь смиренным корням,

И не слишком ли великолепно

От гремучего парка глазам?

 

А квакуши, как шарики ртути,

Голосами сцепляются в шар,

И становятся ветками прутья

И молочною выдумкой пар.[1]

 

Стихотворение вроде бы понятное, во всяком случае понятна его основная эмоция — ощущение весеннего обновления земли. Но при внимательном чтении возникают вопросы: почему земля «клятвопреступная» или почему парк «гремучий»? Почему лягушки или их голоса «сцепляются в шар»? И что это за пар, являющийся молочной выдумкой? Тут явно требуется углубленный комментарий, и, чтобы его осуществить, следует обратиться прежде всего к биографическому контексту. С него и начнем.

Последний год пребывания в Воронеже оказался для поэта критическим. Сохранился черновик его письма в неустановленный адрес, написанный в начале года. Это крик отчаянья: «Я тяжело и неизлечимо болен и лишен всякой возможности лечиться. Мне нечего есть. Я живу в нищете» (Т. 3. С. 549). Вместе с тем были попытки легализоваться, как-то вписаться в советскую литературу. Он посылает свои стихи в ленинградскую «Звезду», пишет так называемую «Оду» Сталину. Но все эти жесты лояльности ни к чему не приводили — его продолжали считать «не своим». 23 апреля в воронежской газете «Коммуна» была опубликована статья писательницы и очеркиста Ольги Кретовой «За литературу, созвучную эпохе», где Мандельштам объявлялся «классово-враждебным элементом, пытавшимся проникнуть в воронежскую писательскую организацию». Этот донос, естественно, возмутил поэта, и 30 апреля, в тот же день, когда было написано интересующее нас стихотворение, он посылает заявление на имя председателя Союза советских писателей Ставского, в котором просит расследовать позорящие его высказывания (Т. 3. С. 563—565). Однако, несмотря на отчаянное положение, Мандельштам жил надеждой, и его настроение не всегда было подавленным, он бодрился. Это видно по письмам к Надежде Яковлевне Мандельштам, уехавшей 17 или 18 апреля в Москву по квартирным делам. Так, в письме от 26 апреля он пишет: «Сады у нас зеленеют. Очень хорош — через задворки — соседний. Я там много брожу. Вообще стал сильный ходок. Небольшие маршруты гуляю один» (Т. 3. С. 560). Или в письме от 28 апреля: «На самом же деле я сейчас на редкость здоров и готов к жизни. Мы ее начнем, куда бы и где бы не бросила судьба» (Т. 3. С. 562). То же, в целом бодрое, настроение и в стихотворении «Я к губам подношу эту зелень…». В нем не только чувство обновления земли, но и обновления жизни как таковой. И связано это настроение с Натальей Евгеньевной Штемпель (далее — Н. Е.).

В своих воспоминаниях Н. Е. пишет о реальном событии, вдохновившем поэта на это стихотворение, — об их совместной прогулке в воронежском парке культуры: «В конце апреля мы пошли в парк культуры, который воронежцы по старой привычке называли Ботаническим садом. Было пустынно, ни одного человека, только в озерах радостное кваканье лягушек, и весеннее небо, и деревья почти без листьев, и чуть зеленеющие бугры».[2] Мы можем точно сказать, когда произошла эта прогулка, поскольку у нас есть свидетельство самого поэта — в том же письме от 28 апреля он сообщает: «Вчера я гулял с Наташей в парке. Очень далеко забрались, дальше того павильона. Оттого подметка отвалилась» (Т. 3. С. 562). Итак, прогулка была 27 апреля, но отозвался на нее Мандельштам не сразу, а через два дня. А еще через день, 2 мая, он пишет другое стихотворение «Клейкой клятвой липнут почки…», которое Н. Е. в своих мемуарах назвала «свадебным»: «Я сказала Осипу Эмильевичу, что выхожу замуж. На другой день Осип Эмильевич прочитал мне стихотворение „Наташа“, свадебное стихотворение. Собственно говоря, оно не имело названия. Мы его назвали „Наташа“ условно…»[3] Тогда же, 2 мая, поэт послал это стихотворение Надежде Яковлевне в письме с таким объяснением: «Для общезначимости пришлось приписать Наташе старшего брата и сестру, а также постулировать характер будущего мужа. Но то, что я ее уговариваю выйти замуж, — это вполне реально» (Т. 3. С. 566).

Тут некоторая нестыковка: ведь Н. Е. уже сказала Мандельштаму о своем решении — зачем же тогда уговоры? Значит, уговоры были раньше и, судя по «свадебному» (будем называть его так) стихотворению, не в связи с тем, что Н. Е. не хотела принять предложение своего жениха, а потому что ее мать советовала ей повременить с ответом, отложить свое согласие на какое-то время. Об этом свидетельствуют начальные строфы этого самого «свадебного» стихотворения:

 

Клейкой клятвой липнут почки,

Вот звезда скатилась —

Это мать сказала дочке,

Чтоб не торопилась.

 

— Подожди, — шепнула внятно

Неба половина,

И ответил шелест скатный:

— Мне бы только сына…

 

Я полагаю, что во время прогулки 27 апреля в парке культуры Н. Е. сказала поэту о том, что получила предложение о замужестве и что она колеблется в связи с какими-то опасениями своей матери. Мандельштам же уговаривал ее согласиться и не откладывать свое «да» на неопределенное (а может быть, и определенное) время. Вот этот гипотетический разговор и отразился, я полагаю, в стихотворении, написанном 30 апреля. Обратимся теперь к его последовательному анализу.

В первой строфе задается основная эмоция текста — переживание весеннего обновления земли, явленного в образах первой зелени и «клейкой клятвы листов». И. З. Сурат, писавшая об этом стихотворении, замечает: «Зелень здесь — не метафизика, а сама натура, сама торжествующая жизнь — как у Пушкина».[4] А «клейкую клятву листов» исследовательница возводит тоже к пушкинским строкам:

 

Скоро ли луга позеленеют,

Скоро ль у кудрявой у березы

Распустя́тся клейкие листочки,

Зацветет черемуха душиста.

          (Еще дуют холодные ветры…)

 

Далее Сурат пишет о том, что у Мандельштама здесь отсылка не только к Пушкину, но и к Достоевскому: «В „Братьях Карамазовых“, в разговоре Ивана с Алешей, дважды возникают пушкинские „клейкие листочки“ — как аргумент к жизни и символ любви к жизни».[5] Но эти интертекстуальные связи никак не объясняют слово «клятва». Смысл его, однако, становится более-менее понятен из «свадебного» стихотворения. Стихотворение это построено на параллелизме, характерном для русского фольклора, особенно для свадебного: параллель проводится между жизнью природы и жизнью женщины. Вспомним процитированное выше: «Клейкой клятвой липнут почки, / Вот звезда скатилась — / Это мать сказала дочке, / Чтоб не торопилась». Клятву здесь можно истолковать и очень конкретно — как согласие Н. Е. выйти замуж, как обручение со своим женихом, так и расширительно — как исполнение биосоциального закона, призывающего женщину к семейной жизни и к продолжению рода:

 

Стану я совсем другою

Жизнью величаться.

Будет зыбка под ногою

Легкою качаться.

 

Тот же параллелизм, но в скрытой форме и в разбираемом нами стихотворении. «Клейкая клятва листов» призывает Н. Е. ответить на предложение о замужестве, сказать «да». Но если это так, то почему в следующей строке земля именуется клятвопреступной? Какую клятву она нарушила, через что переступила? Первое, что тут приходит на ум как объяснение, — это миф о Деметре и Персефоне. Деметра, богиня плодородия (ее могли воспринимать и как богиню земли), разгневанная тем, что ее дочь Персефона была похищена Плутоном, владыкой царства мертвых, поклялась, что ноги ее не будет на Олимпе и что она будет губить посевы и вообще растения до тех пор, пока ей не возвратят дочь. Встревоженный Зевс постановил, что Персефона будет проводить одну треть года в подземном царстве у Плутона, а две трети с матерью. То есть, согласно мифу, Деметра добилась своего и собственной клятвы не нарушала. Поэтому, как мне кажется, тут более подходит другой миф — библейский. В третьей главе Книги Бытия рассказывается об изгнании Богом Адама и Евы из Эдема, и действие это сопровождается проклятием (а точнее, заклятием) земли: «Адаму же сказал: за то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о котором Я заповедал тебе, сказав: не ешь от него, проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей. Терния и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травой» (Быт. 3: 17—18). Тут можно заметить, что земля ослушалась Бога и стала рождать не только «терния и волчцы», но и хлебные злаки, а также «подснежники, клены, дубки». Таким образом, мы видим у Мандельштама наложение друг на друга двух мотивов: клятвы и неповиновения Богу, а также слияние двух образов Матери-Земли — античного и библейского. Вообще этот архетип (Мать-Земля) впервые появляется у Мандельштама именно в этом стихотворении, до этого он говорил о земле как черноземе, который нужно вспахать и засеять, то есть как о сфере приложения труда. Снова Мать-Земля у него появляется в подтексте знаменитого диптиха, называемого условно «Стихи к Н. Штемпель», но там архетип как бы вывернут наизнанку — земля там не рождающая, а забирающая в свое пустое чрево мертвецов.

В следующей строфе поэт обращается к своей спутнице:

 

Погляди, как я крепну и слепну,

Подчиняясь смиренным корням,

И не слишком ли великолепно

От гремучего парка глазам?

 

Радостное настроение разъедается сомнением: а не мираж ли этот парк, не обманут ли он этим подражанием библейскому Эдему? Неслучайно парк назван здесь не гремящим, а гремучим. Эпитет «гремучий» — архаизм и в современном русском языке используется лишь в выражениях «гремучая смесь», «гремучая ртуть» и «гремучая змея». Ртуть появляется в третьей строфе стихотворения, и возможно, что «гремучий парк» предваряет ее появление, но мне кажется, что важнее здесь «гремучая змея», ассоциирующаяся с библейским змеем, в свою очередь, связанным с мотивом соблазна. Но то, что в Библии трактуется как соблазн, на самом деле есть суровое знание, разрушающее мираж. К миражу, «великолепному» виде´нию относится и слово «слепну», а вот слово «крепну» явно двусмысленно. Его можно истолковать как возрастание жизненной силы в результате приобщения к земле, но поэт сам разрушает такое понимание: к земле, к корням он не приобщается, а подчиняется им, и сами эти корни — смиренные. Тут вспоминается старинное выражение «быть крепким земле», то есть быть крепостным. Центральная черноземная область, к которой Мандельштам был прикреплен, была в прошлом краем крепостных хозяйств, «дворянских угодий». И это не было далеким, давно преодоленным прошлым: крепостничество возродилось при советской власти под именем колхозного строя. Вряд ли поэт отождествлял одно с другим, но то, что он ощущал себя в некотором роде крепостным, — несомненно. Обстоятельства были таковы, что приходилось подчиняться и смиряться.

Если во второй строфе, обращенной к Н. Е., поэт говорит о себе, то третья, последняя строфа не о себе, а о ней, о Н. Е. Ключ к такому пониманию в последней строке, в словах «молочная выдумка» и «пар». Причем «пар» здесь употреблен не в своем первоначальном значении, а в значении земли «под паром», то есть земли распаханной, но незасеянной, оставленной отдыхать. Здесь тот же самый параллелизм, что и в «свадебном» стихотворении: параллель между жизнью природы и судьбой женщины. Я предполагаю, что Н. Е. во время прогулки сообщила Мандельштаму о совете матери «не торопиться» и о своих колебаниях, а поэт счел эти колебания «молочной выдумкой», то есть проявлением инфантилизма. Параллелизм ощущается и в предыдущей строке: «И становятся ветками прутья». Предполагаемое замужество здесь уподобляется ветвлению, цветению и плодоношению. Сложнее с двумя первыми строками строфы: в них тоже уподобление, но какое-то странное: «И квакуши, как шарики ртути, / Голосами сцепляются в шар». Здесь один образ громоздится на другой — в результате получается нечто маловразумительное: то ли лягушки сцепляются в шар, то ли их голоса, то ли «шарики ртути». И этих «квакуш» лишь с большой натяжкой можно уподобить «шарикам ртути». Явно тут на сообщение о кваканье лягушек в пруду наложилось какое-то другое. Какое же?

Чтобы обнаружить это сообщение, обратимся прежде всего к «шару». Я думаю, что это шар судьбы, который крутит римская богиня счастья Фортуна. О Фортуне и ее шаре говорится в 7-й песне Дантова «Ада», а мы знаем, что именно Данте стал для Мандельштама в воронежский период вечным спутником (выражение Д. С. Мережковского). Привожу соответствующий фрагмент в переводе М. Лозинского:

 

Без устали свой суд она творит:

Нужда ее торопит ежечасно,

И всем она недолгий миг дарит.

 

Ее-то и поносят громогласно,

Хотя бы подобала ей хвала,

И распинают, и клянут напрасно.

 

Но ей, блаженной, не слышна хула:

Она, смеясь меж первенцев творенья,

Крутит свой шар, блаженна и светла.

 

Так что в разбираемых нами двух мандельштамовских строчках заключено пожелание счастья Н. Е., счастья в будущем браке. И тут не исключена еще одна ассоциация, возможно, бывшая у поэта, — со знаменитым триптихом Иеронима Босха «Сад земных наслаждений». Этот триптих был известен Мандельштаму, вероятнее всего, по репродукциям в третьем номере журнала «Аполлон» за 1911 год.[6] В его центральной части есть изображение обнаженных мужчины и женщины в прозрачном шаре, а сам этот шар (или сфера) держится на стебле. Многочисленные исследования трактуют этот босховский образ как аллегорию так называемого алхимического брака. Дело в том, что средневековые алхимики делили субстанции, с которыми они имели дело, на мужские и женские, а их взаимодействие (то есть химическую реакцию) трактовали как брак. (Эти представления обычно называют алхимическим мифом.) Поэтому у Босха мужчина и женщина помещены в шар на стебле: мужское вещество взаимодействует с женским в реторте. Знал ли об этом Мандельштам? Относительно трактовки этого образа, скорее всего, нет, но сама его фантастичность, или, лучше сказать, сюрреалистичность, должна была поразить юного поэта и запомниться.[7]

Думаю, однако, что некоторые общие представления об алхимическом браке и вообще об алхимическом мифе у него были. Неслучайно ведь появились в этих строках «шарики ртути». Можно, конечно, связать их с гремучей ртутью, способствующей взрыву пороха и динамита, но кваканье лягушек в пруду никак не похоже на взрыв. С другой стороны, символизм «шара» заставляет предположить также и символизм ртути. И он связан с алхимией. Алхимики называли ртуть «живым серебром» и считали ее, как и серебро, воплощением женского начала в материальном мире. Откуда это могло быть известно Мандельштаму? Наиболее вероятный источник — «Фауст» Гёте, точнее комментарий к одному его фрагменту. Этот фрагмент — монолог Фауста во второй сцене первой части. Фауст там рассказывает о своем отце-алхимике, пытавшемся получить некий целительный бальзам. Химическая реакция в его рассказе описывается как обряд венчания. Привожу соответствующие строки в переводе Н. Холодковского, поскольку он в данном случае ближе к подлиннику, чем перевод Б. Пастернака:

 

Являлся красный лев — и был он женихом,

И в теплой жидкости они его венчали

С прекрасной лилией, и грели их огнем,

И из сосуда их в сосуд перемещали.

 

«Красным львом» у алхимиков именовались золото и сера, а «лилией» — серебро и ртуть. Так что ртуть в разбираемом нами стихотворении может символизировать женское начало, и ее появление может быть связано с разговором о возможном замужестве Н. Е. В подтверждение возможности такого прочтения приведу загадочное четверостишие, написанное Мандельштамом предположительно в январе того же 1937 года:

 

Как женственное серебро горит,

Что с окисью и примесью боролось,

И тихая работа серебрит

Железный плуг и песнотворца голос.

 

Как утверждает в своих комментариях Надежда Яковлевна, стихотворение это выделилось из другого, написанного в том же январе, — «Не сравнивай: живущий несравним…», где, по ее словам, «в вариантах было и серебро и плуг».[8] Комментарий этот вызывает сомнение, но сейчас для нас важно другое: серебро для поэта было женственным, в нем воплощалось женское начало, или, если прибегнуть к юнгианской терминологии, Анима, и в этом своем ощущении он перекликался со средневековыми алхимиками. То же и в отношении ртути. Я вовсе не хочу сказать, что Мандельштам сознательно прибегал к «алхимическому коду», чтобы что-то скрыть. В первом и во втором случаях эти образы «всплыли» из бессознательного: поэтическое мировосприятие совпало в каких-то моментах с алхимическим.

Сделаем теперь некоторые выводы. Содержание стихотворения «Я к губам подношу эту зелень…» сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Оно не только о прогулке по весеннему парку и о весеннем обновлении природы. В нем радость смешана с горечью, с ощущением зависимости и несвободы. И оно не только о себе, но и о Н. Е., которую поэт уговаривает не колебаться и не откладывать согласие на замужество. Это те самые уговоры, о которых Мандельштам сообщал Надежде Яковлевне в своем письме от 2 мая 1937 года.

 


1. Мандельштам О. Полное собрание сочинений и писем. В 3 т. М., 2009—2011. Т. 1. С. 241. Далее все цитаты приводятся по этому изданию с указанием тома и страницы в тексте статьи.

2. Штемпель Н. Е. Мандельштам в Воронеже. М., 1992. С. 40.

3. Там же. С. 59.

4. Сурат И. З. Зеленый пух // Сурат И. З. Мандельштам и Пушкин. М., 2009. С. 217.

5. Там же. С. 218.

6. То, что Мандельштам знал Босха, подтверждает его стихотворение «Я по лесенке приставной…» (1922). Как предполагают исследователи, в нем отразились впечатления от другого триптиха Босха — «Воз сена». Воспроизведение его также было в «Аполлоне» (см.: Трубников А. А. Демонизм Иеронимуса Босха // Аполлон. 1911. № 3. С. 7—16).

7. В статье, проиллюстрированной упомянутыми репродукциями, об алхимии ничего не говорится.

8. Мандельштам Н. Я. Комментарий к стихам 1930—1937 гг. // Жизнь и творчество О. Э. Мандельштама. Воронеж, 1990. С. 283. Вообще это стихотворение нуждается в развернутом комментарии. Возможно, что «женственное серебро» происходит от выражения «серебряный голос», характеризующего особый тембр женского голоса. Такое «вокальное» прочтение не отменяет, однако, «алхимического».

Владимир Гарриевич Бауэр

Цикл стихотворений (№ 12)

ЗА ЛУЧШИЙ ДЕБЮТ В "ЗВЕЗДЕ"

Михаил Олегович Серебринский

Цикл стихотворений (№ 6)

ПРЕМИЯ ИМЕНИ
ГЕННАДИЯ ФЕДОРОВИЧА КОМАРОВА

Сергей Георгиевич Стратановский

Подписка на журнал «Звезда» оформляется на территории РФ
по каталогам:

«Подписное агентство ПОЧТА РОССИИ»,
Полугодовой индекс — ПП686
«Объединенный каталог ПРЕССА РОССИИ. Подписка–2024»
Полугодовой индекс — 42215
ИНТЕРНЕТ-каталог «ПРЕССА ПО ПОДПИСКЕ» 2024/1
Полугодовой индекс — Э42215
«ГАЗЕТЫ И ЖУРНАЛЫ» группы компаний «Урал-Пресс»
Полугодовой индекс — 70327
ПРЕССИНФОРМ» Периодические издания в Санкт-Петербурге
Полугодовой индекс — 70327
Для всех каталогов подписной индекс на год — 71767

В Москве свежие номера "Звезды" можно приобрести в книжном магазине "Фаланстер" по адресу Малый Гнездниковский переулок, 12/27

Михаил Петров - 9 рассказов
Михаил Петрович Петров, доктор физико-математических наук, профессор, занимается исследованиями в области термоядерного синтеза, главный научный сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе, лауреат двух Государственных премий в области науки и техники. Автор более двухсот научных работ.
В 1990-2000 гг. работал в качестве приглашенного профессора в лабораториях по исследованию управляемого термоядерного синтеза в Мюнхене (ФРГ), Оксфорде (Великобритания) и в Принстоне (США).
В настоящее время является научным руководителем работ по участию ФТИ им. Иоффе в создании международного термоядерного реактора ИТЭР, сооружаемого во Франции с участием России. М.П. Петров – член Общественного совета журнала «Звезда», автор ряда литературных произведений. Его рассказы, заметки, мемуарные очерки публиковались в журналах «Огонек» и «Звезда».
Цена: 400 руб.
Михаил Толстой - Протяжная песня
Михаил Никитич Толстой – доктор физико-математических наук, организатор Конгрессов соотечественников 1991-1993 годов и международных научных конференций по истории русской эмиграции 2003-2022 годов, исследователь культурного наследия русской эмиграции ХХ века.
Книга «Протяжная песня» - это документальное детективное расследование подлинной биографии выдающегося хормейстера Василия Кибальчича, который стал знаменит в США созданием уникального Симфонического хора, но считался загадочной фигурой русского зарубежья.
Цена: 1500 руб.
Долгая жизнь поэта Льва Друскина
Это необычная книга. Это мозаика разнообразных текстов, которые в совокупности своей должны на небольшом пространстве дать представление о яркой личности и особенной судьбы поэта. Читателю предлагаются не только стихи Льва Друскина, но стихи, прокомментированные его вдовой, Лидией Друскиной, лучше, чем кто бы то ни было знающей, что стоит за каждой строкой. Читатель услышит голоса друзей поэта, в письмах, воспоминаниях, стихах, рассказывающих о драме гонений и эмиграции. Читатель войдет в счастливый и трагический мир талантливого поэта.
Цена: 300 руб.
Сергей Вольф - Некоторые основания для горя
Это третий поэтический сборник Сергея Вольфа – одного из лучших санкт-петербургских поэтов конца ХХ – начала XXI века. Основной корпус сборника, в который вошли стихи последних лет и избранные стихи из «Розовощекого павлина» подготовлен самим поэтом. Вторая часть, составленная по заметкам автора, - это в основном ранние стихи и экспромты, или, как называл их сам поэт, «трепливые стихи», но они придают творчеству Сергея Вольфа дополнительную окраску и подчеркивают трагизм его более поздних стихов. Предисловие Андрея Арьева.
Цена: 350 руб.
Ася Векслер - Что-нибудь на память
В восьмой книге Аси Векслер стихам и маленьким поэмам сопутствуют миниатюры к «Свитку Эстер» - у них один и тот же автор и общее время появления на свет: 2013-2022 годы.
Цена: 300 руб.
Вячеслав Вербин - Стихи
Вячеслав Вербин (Вячеслав Михайлович Дреер) – драматург, поэт, сценарист. Окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии по специальности «театроведение». Работал заведующим литературной частью Ленинградского Малого театра оперы и балета, Ленинградской областной филармонии, заведующим редакционно-издательским отделом Ленинградского областного управления культуры, преподавал в Ленинградском государственном институте культуры и Музыкальном училище при Ленинградской государственной консерватории. Автор многочисленных пьес, кино-и телесценариев, либретто для опер и оперетт, произведений для детей, песен для театральных постановок и кинофильмов.
Цена: 500 руб.
Калле Каспер  - Да, я люблю, но не людей
В издательстве журнала «Звезда» вышел третий сборник стихов эстонского поэта Калле Каспера «Да, я люблю, но не людей» в переводе Алексея Пурина. Ранее в нашем издательстве выходили книги Каспера «Песни Орфея» (2018) и «Ночь – мой божественный анклав» (2019). Сотрудничество двух авторов из недружественных стран показывает, что поэзия хоть и не начинает, но всегда выигрывает у политики.
Цена: 150 руб.
Лев Друскин  - У неба на виду
Жизнь и творчество Льва Друскина (1921-1990), одного из наиболее значительных поэтов второй половины ХХ века, неразрывно связанные с его родным городом, стали органически необходимым звеном между поэтами Серебряного века и новым поколением питерских поэтов шестидесятых годов. Унаследовав от Маршака (своего первого учителя) и дружившей с ним Анны Андреевны Ахматовой привязанность к традиционной силлабо-тонической русской поэзии, он, по существу, является предтечей ленинградской школы поэтов, с которой связаны имена Иосифа Бродского, Александра Кушнера и Виктора Сосноры.
Цена: 250 руб.
Арсений Березин - Старый барабанщик
А.Б. Березин – физик, сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе в 1952-1987 гг., занимался исследованиями в области физики плазмы по программе управляемого термоядерного синтеза. Занимал пост ученого секретаря Комиссии ФТИ по международным научным связям. Был представителем Союза советских физиков в Европейском физическом обществе, инициатором проведения конференции «Ядерная зима». В 1989-1991 гг. работал в Стэнфордском университете по проблеме конверсии военных технологий в гражданские.
Автор сборников рассказов «Пики-козыри (2007) и «Самоорганизация материи (2011), опубликованных издательством «Пушкинский фонд».
Цена: 250 руб.
Игорь Кузьмичев - Те, кого знал. Ленинградские силуэты
Литературный критик Игорь Сергеевич Кузьмичев – автор десятка книг, в их числе: «Писатель Арсеньев. Личность и книги», «Мечтатели и странники. Литературные портреты», «А.А. Ухтомский и В.А. Платонова. Эпистолярная хроника», «Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование». br> В новый сборник Игоря Кузьмичева включены статьи о ленинградских авторах, заявивших о себе во второй половине ХХ века, с которыми Игорь Кузьмичев сотрудничал и был хорошо знаком: об Олеге Базунове, Викторе Конецком, Андрее Битове, Викторе Голявкине, Александре Володине, Вадиме Шефнере, Александре Кушнере и Александре Панченко.
Цена: 300 руб.
Национальный книжный дистрибьютор
"Книжный Клуб 36.6"

Офис: Москва, Бакунинская ул., дом 71, строение 10
Проезд: метро "Бауманская", "Электрозаводская"
Почтовый адрес: 107078, Москва, а/я 245
Многоканальный телефон: +7 (495) 926- 45- 44
e-mail: club366@club366.ru
сайт: www.club366.ru

Почта России