Яков Гордин
«Попробуйте согнуть дамасский нож…»
В одном из стихотворений, написанных
Анатолием Радыгиным в заключении, есть строки, многое объясняющие в судьбе
этого незаурядного человека:
Попробуйте согнуть дамасский нож.
Скорее поломаешь, чем согнешь.
Случайным здесь и слабым не видна,
Безмолвна и оправданно жестока,
Без договора, отдыха и срока
Идет непримиримая война.
Это, конечно же, программная декларация.
Мы не были близко знакомы. Но пути
наши в конце 1950-х — начале 1960-х пересекались. Тогда очень многие из тех,
кто писал стихи и посещал литературные объединения Ленинграда, в той или иной
степени знали друг друга.
Два или три раза нам с Толей случалось
вместе выступать с чтением своих стихов перед молодежной аудиторией в каких-то
Домах культуры. Один раз вместе с нами выступал Александр Кушнер.
Толя уже не был, насколько я помню,
офицером, но и в форме штурмана торгового флота он был очень хорош — стройный,
подтянутый, сдержанный. Он писал стихи, вполне пригодные для печати, и ничто не
предвещало отчаянного и трагического поворота его судьбы. Мало кто представлял,
какая мучительная работа происходила в его душе.
Между тем в начале шестидесятых он
уже внутренне порвал с советской системой. Он долго не мог понять, почему его,
хорошего моряка, преданного своему делу, романтика моря, постоянно отодвигают
на вторые и третьи роли. Ему — до поры — в голову не могла прийти истинная
причина. А она была проста: мать Анатолия Радыгина была еврейкой. Осознание
этого (судя по нескольким фразам в одном из писем) стало для него потрясением.
И, возможно, спусковым механизмом дальнейших событий.
Но дело было наверняка глубже и
серьезнее. Именно потому, что с отрочества он был исполнен романтических
представлений — это и привело его в морское училище, — ему стал отвратителен
лживый и циничный мир, в котором он вынужден был жить.
Его фантастическая по замыслу попытка
побега из СССР была не просто стремлением на Запад. После суда над ним очень
хорошо к нему относившаяся ленинградская поэтесса Наталья Иосифовна Грудинина
(позднее выступавшая свидетелем защиты на процессе И. А. Бродского)
рассказывала мне, что Толя мечтал, вырвавшись на свободу, собрать команду таких
же, как он, морских специалистов с психологией граждан мира, приобрести судно,
соответствующим образом его оборудовать, чтобы можно было проводить
метеорологические и прочие исследования, продавать результаты этих исследований
всем заинтересованным странам и на это содержать судно и команду. Корабль
должен был стать им и домом, и страной.
Это давало перспективу полной
независимости.
За попытку реализовать свою мечту
штурман Анатолий Радыгин получил десять лет заключения…
И оказалось, что жажда свободы,
потребность самоуважения, признание человеческого достоинства абсолютной
ценностью были для Анатолия Радыгина дороже жизни.
Он отстаивал свое достоинство все
десять лет тяжелейшего заключения. Бесконечные столкновения с начальством,
голодовки, многие месяцы БУРов — лагерных карцеров, шесть лет Владимирской
тюрьмы… Все это он прошел, не сломавшись, не прося помилования, не поступаясь
своим мировидением.
История заключения Анатолия Радыгина
почти неправдоподобна по своей героичности. В этих условиях он совершенствует
свой английский язык, выучивает — на уровне свободного чтения — французский,
изучает итальянский и японский (!), выстраивает собственную нравственно-философскую
картину мира.
Все это — на фоне личной драмы,
которая по своему напряжению может поспорить с любым шедевром мировой
литературы. Письма из заключения — это письма женщине, которую Анатолий Радыгин
любил преданно и неистово. Сложнейший сюжет их отношений — как внешний: попытки
девушки добиться права выйти замуж за осужденного и борьба за его освобождение,
— так и внутренний: переживания человека, оторванного от своей любимой на
многие годы, верящего, ревнующего, страдающего, пытающегося в письмах
преодолеть их глубокие и принципиальные жизненные разногласия… Все это вызывает
у читающего интенсивную гамму чувств — сострадание, горечь, гнев, понимание
чудовищности той системы, которой с таким мужеством противостоял Анатолий.
Не представляю себе человека,
которого это чтение оставило бы равнодушным и не заставило задуматься, помимо
всего прочего, как об особенностях нашего прошлого, так и о беспредельности
возможностей человека, если он исповедует истинные ценности.
Анатолий Радыгин был одаренным
человеком. Его письма это не просто эпистолярный текст, а мощная проза.
Выводя на свет историю трагедии и подвига
Анатолия Радыгина, мы с огромным опозданием воздаем должное этому человеку и
хотя бы отчасти восстанавливаем справедливость, столь чудовищно нарушенную.
Редакция благодарит главного адресата
писем Аллу Алексеевну Казьмину и сына Анатолия Радыгина — Сергея Анатольевича
Радыгина за возможность публикации.
