НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ

Галина  Лапина

Петербургская зима Баярда Тейлора

17 июня 1862 года министру иностранных дел князю Горчакову нанесли визит трое американских дипломатов: посланник САСШ Кассиус Клей, покидавший Петербург, генерал Саймон Камерон, которому предстояло занять его место, и секретарь посольства Баярд Тейлор. Последний прибыл в Петербург и приступил к своим обязанностям третьего дня и никакого опыта дипломатической службы не имел, однако в России он был не впервые и успел ее полюбить.

В первый раз, в 1858 году, Тейлора привела сюда основная его «профессия»— он был путешественником или, по выражению А. Пыпина, «замечательным писателем-туристом»1 , любознательным, неутомимым, наделенным способностями лингвиста, острым зрением художника и ораторским даром (результатом его путешествий были не только статьи в газетах и книги, выходившие большими тиражами, но и публичные лекции, собиравшие тысячные аудитории). О первой поездке в Россию он писал в книге «Путешествие в Грецию и Россию, а также экскурсия на Крит» (Travels in Greece and Russia with an Excursion to Crete. New York, 1859). Тейлор описывал достопримечательности Москвы и Петербурга, давал советы будущим путешественникам, предлагал жанровые зарисовки, размышлял о русском национальном характере и общественных нравах. Учитывая популярность автора на родине, а также немногочисленность книг о России, доступных американским читателям, можно сказать, что многие его современники именно от него — из его книг и лекций — узнавали об этой далекой, загадочной стране.

Сын небогатого американского квакера, Баярд Тейлор родился в 1825 году в Кеннет-Скверe, штат Пенсильвания. У отца не было средств, чтобы послать сына в колледж, и Тейлор в 17 лет начал работать в газете учеником наборщика. Однако уже через год он издал по подписке сборник своих стихотворений и на вырученные деньги отправился в Европу, где провел два года. Это путешествие заменило Тейлору университет — по словам Бертольда Ауэрбаха, немецкого писателя, современника Тейлора, он «родился в Новом Свете, а возмужал в Старом»2 . Рассказы о своих странствиях по Европе Тейлор печатал в газетах и по возвращении на родину получил предложение от Wiley & Putman на издание книги, которая вскоре вышла под названием «Пешком по Европе с мешком за плечами и палкой в руке» («Views Afoot, or, Europe seen with Knapsack and Staff. New York: Wiley & Putnam, 1846). Книга имела успех и при жизни Тейлора выдержала 20 изданий. Прочитав ее, Лонгфелло в декабре 1846 года написал молодому автору: «Как это вам удалось так много совершить в одиночку? Это свидетельствует о силе воли — главном двигателе всех великих дел и слов; благодаря ей вы достигнете многого в любом своем начинании»3 . Пророчество Лонгфелло сбылось: Тейлор объехал полсвета и увлекательно описал свои впечатления в таких книгах, как «Эльдорадо, или Приключения на дорогах империи. С иллюстрациями автора» (1850), «Путешествие в Центральную Африку, или Жизнь и природа от Египта до негритянских королевств на берегах Белого Нила. С картой и иллюстрациями автора» (1854), «Земли сарацинов, или Картины Палестины, Средней Азии, Сицилии и Испании»(1854), «Посещение Индии, Китая и Японии в год 1853» (1855), «Северные путешествия: летние и зимние картины Швеции, Дании и Лапландии» (1857).

Рассказы о путешествиях выдают в авторе поэтическую натуру: сам Тейлор любил повторять, что, не будь он поэтом, он никогда не стал бы успешным путешественником4 . Справедливости ради следует признать, что поэтический дар его был довольно скромным, однако Тейлор был прилежным учеником (среди его «учителей» — Шелли и Теннисон) и много работал . Уже ранние его стихи были замечены и заслужили похвалу Э. По и Уитьера. Выпущенные Тейлором в 1850—1860-е годы сборники стихотворений и баллад быстро расходились, и он поверил, что «публика наконец признала в нем не только путешественника, но и поэта»5. В свой круг американского литератора приняли такие знаменитые современники, как Теккерей, с которым его связывали самые теплые дружеские отношения, поэт-лауреат Теннисон, принимавший его у себя дома на острове Уайт, и Роберт Браунинг, корреспондент Тейлора, встречавшийся с ним в Лондоне. О нем высоко отзывался Готорн. Лонгфелло внимательно следил за его творчеством и написал стихотворение на смерть Тейлора.

Наконец известному поэту и писателю-туристу представилась возможность попробовать свои силы на новом для него поприще. Место секретаря посольства предложил ему генерал Камерон: отправляясь в Петербург, он предполагал не позднее осени того же 1862 года покинуть русскую столицу с ее невыносимым климатом и заранее готовил себе преемника. Тейлор должен был занять его место в качестве charge d’affaires* (с годовым окладом 6000 долларов), а в недалеком будущем, возможно, стать полномочным послом. Открывавшаяся перед ним дипломатическая карьера показалась ему весьма заманчивой, и на встрече с Линкольном Тейлор твердо сказал президенту: «Я принимаю это предложение исключительно в надежде стать сharge d’affaires после отъезда господина Камерона». Тот улыбнулся, кивнул головой и сказал: «Хорошо»6.

Разумеется, Тейлор надеялся на дипломатическом посту быть полезным Америке, переживавшей тяжелые времена Гражданской войны. Кроме того, его устраивала перспектива постоянного дохода, в котором он нуждался и который позволил бы избежать надоевшего чтения публичных лекций. Но больше всего его радовала возможность изнутри изучить страну и народ, интерес и симпатию к которым он не скрывал. «Я приехал с искренним намерением изучить Россию, будучи убежден, что она наш естественный союзник и что наше правительство должно глубоко ее знать. Я хочу пробыть здесь три года и написать книгу об этой великой империи — лучше тех, что уже были написаны. Мне нравится страна и народ», — писал он на родину вскоре по приезде в Петербург7.

Как и предполагалось, американский посол Камерон провел лето в Петербурге, а осенью напомнил государственному секретарю Уильяму Генри Сьюарду о своем намерении взять отпуск и передать дела Тейлору. Сьюард счел подобные перемещения в посольстве несвоевременными и пошел на них с величайшей неохотой: «В особых обстоятельствах, которые невозможно было предвидеть <…>, национальные интересы, по мнению президента, требуют пристального внимания всех наиболее надежных из наших дипломатов в Европе. Президента особенно беспокоит, что именно Санкт-Петербург останется без опытнейшего и всеми уважаемого посланника»8. Под «особыми обстоятельствами» госсекретарь имел в виду серьезные поражения федеральной армии в конце лета 1862 года. Военные неудачи грозили серьезными последствиями для правительства Линкольна, у которого были основания опасаться, что, воспользовавшись поражением федеральной армии, Франция и Англия предпримут попытки вовлечь Россию в совместные действия, направленные на прекращение Гражданской войны, что было бы выгодно конфедератам и равносильно их поддержке.

Не искушенный в дипломатических тонкостях Тейлор, по свидетельству его жены и биографа Мэри Гансен-Тейлор, хорошо понимал всю серьезность стоявших перед ним задач: «Со времени нашего отъезда из Соединенных Штатов обстановка там едва ли изменилась к лучшему и вызывала у нас величайшее беспокойство, тем более что Франция и Англия не скрывали более своей симпатии к Южным штатам; интервенция в поддержку последних представлялась все более реальной угрозой. Задача Тейлора, как представителя нашего правительства, была не из легких. Необходимо было перед лицом любых событий, которые могли ожидать Федеральную армию, сохранить веру правительства России (ранее единственной дружественной к нам страны) в окончательную победу Севера»9. Прежде всего требовалось установить доверительные отношения с российским министром князем Горчаковым, который с первого знакомства произвел на Тейлора сильное впечатление. Пожалуй, самая важная беседа между ними, задавшая тон всем последующим встречам, состоялась 29 октября 1862 года. Тейлор придавал этой беседе настолько большое значение, что в тот же день составил и отослал Сьюарду почти дословный отчет о ней. В дипломатической переписке Тейлора это послание — самый интересный документ, позволяющий живо представить напряженность момента, так же как характер и стиль главных действующих лиц — опытного, умного, проницательного дипломата князя Горчакова и американского посланника Тейлора, натуры одновременно волевой и чувствительной.

«Приняв от меня письмо президента, которое он пообещал без промедления передать е. в-ву, князь завел разговор о ситуации в Америке, представляющийся мне настолько важным, что я спешу его изложить, пока он еще свеж в моей памяти и может быть передан вам с наибольшей точностью.

Горчаков начал с выражения беспокойства по поводу последних событий в Соединенных Штатах.

«Ситуация у вас в стране, — сказал он, — продолжает ухудшаться. Шансов сохранить Союз все меньше. Неужели ничего нельзя предпринять, чтобы положить конец страшной войне? Неужели вы не можете найти возможность решения конфликта прежде, чем ваши силы иссякнут настолько, что вам долго не удастся восстановить свои позиции в мировой политике?»

Я ответил, что критический период в войне, как представляется, уже позади. Наши армии вновь одерживают победы, и, как только нам удастся сломить военную силу мятежников, те уже не смогут оправиться.

«Я не только об этом, — сказал он, — но и о той ярости, которая, кажется, охватила обе стороны, — о враждебности, из-за которой ширится пропасть между двумя сторонами. Надежды на их воссоединение все меньше, и я хотел бы, чтобы вы довели до сведения своего правительства, что разделение, которое, боюсь, неминуемо произойдет, Россия воспримет как одно из величайших бедствий».

«Для истинных американцев, — ответил я, — разделение представляется подлинным национальным крахом, и именно по этой причине в настоящее время невозможны никакие переговоры с предводителями мятежников. Они не станут обсуждать никакие условия, кроме тех, что будут означать разделение, и поэтому война пока является ужасной необходимостью. Я, однако, питаю надежды на то, что перемена может произойти до истечения срока, установленного прокламацией президента <...>!»

«Одна лишь Россия, — сказал он, — с самого начала была на вашей стороне и будет и впредь вас поддерживать. Мы очень, очень ждем, что вы предпримете необходимые меры, что вы сделаете все, дабы предотвратить разделение, которое в данный момент кажется неизбежным. За одним отделением последует другое, и вы распадетесь на мелкие части».

«Мы это понимаем, — ответил я, — северные и южные штаты не могут мирно сосуществовать бок о бок, как раздельные республики. Американцы ничего не желают столь страстно, как мира. Но мир на основе разделения равносилен непрекращающейся войне. Мы только что привели в действие все силы нации. Мы полагаем, что начинается битва, которая станет последней, и мы покрыли бы себя позором, если бы приняли условия мятежников, не испытав свои силы в борьбе и не потерпев поражения».

Кажется, Тейлору удалось продемонстрировать Горчакову и твердость позиции САСШ, не желавших идти на переговоры с мятежниками, и неколебимость собственной веры в окончательную победу. Российский министр, в свою очередь, счел необходимым еще раз заверить американского посланника, что позиция России неизменна: «Больше всего она желает сохранения американ­ского союза как единой неделимой страны». Он также дал понять, как именно относится Россия к «идее коллективного посредничества»:

«Скоро поступят предложения начать интервенцию. Мы полагаем, что России будет предложено присоединиться к проекту вмешательства в ваши дела. Она намерена отвергнуть любые предложения подобного типа. Россия будет занимать ту же позицию, что и в начале войны. Можете на нее положиться, она останется при своем мнении. Но мы умоляем вас разрешить конфликт. Не могу выразить словами, сколь глубоко мы обеспокоены, сколь серьезны наши опасения».

«Вы знаете чувства России! — воскликнул князь с неподдельной искренностью. — Всей душой мы желаем сохранения Американского союза как единой неделимой страны. <…> Россия заявила о своей позиции и не изменит ее». Во время разговора мы стояли друг против друга, и искренность и прямота князя убедили меня в том, что слова его исходят от самого сердца. В заключении беседы он взял мою руку, крепко ее пожал и воскликнул: «Да хранит вас Бог!»»10 

Эта написанная романтически-приподнятым стилем дипломатическая депеша была вскоре опубликована в Америке, и английский посол в Петербурге лорд Нэпир, очевидно, с ней знакомый, во время аудиенции у Горчакова спросил: «Когда же и мне повезет так же, как мистеру Тейлору, и я услышу «Да хранит вас Бог» из уст вашего Превосходительства?» — «Как только вы этого заслужите!»— ответил князь11.

Вскоре (10 ноября [31 октября] 1862 г.), как и предсказывал князь Горчаков, Наполеон III предложил Англии и России объединиться и потребовать от воюющих сторон заключить шестимесячное перемирие и снять блокаду Конфедерации. Американский посланник был полон решимости сделать все от него зависящее, чтобы не допустить присоединения России к европейским державам, вознамерившимся диктовать свои условия федеральному правительству. Стремясь закрепить доверительный характер отношений с министром Горчаковым, Тейлор «подготовил и отослал ему бумагу, составленную с величайшей тщательностью, сообщив о размерах внешнего долга Соединенных Штатов, увеличении численности действующих армий за последние три месяца, количестве строящихся военных судов, а также важных передвижениях, начавшихся к настоящему времени на западе и на побережье».

«К этой бумаге, — сообщал Тейлор госсекретарю,— прилагалась частная (неофициальная) записка, информирующая князя, что я не намерен предсказывать косвенным образом конечного результата конфликта, но лишь сообщаю ему факты, способные служить доказательством того, что перемирие в настоящее время было бы на руку только мятежным штатам и что никакое предложение перемирия не может быть принято федеральным правительством. Я понимаю, что своим поступком, возможно, преступил рамки своих полномочий, но я чувствовал, что подобная демонстрация более оптимистических аспектов нашей борьбы была необходима, чтобы поддержать надежды и подкрепить симпатии правительства в высшей степени дружественного по отношению к нам»12.

Сьюард ответил уклончиво: с одной стороны, президент «не порицает Тейлора за его поступок, а скорее удовлетворен им», но с другой — ему «следует объяснить князю Горчакову, что он составил свою записку без предварительного одобрения американского правительства (которого в любом случае он бы не получил)»13. В дипломатической переписке злосчастная записка обсуждалась на протяжении нескольких месяцев. Тейлор пытался убедить госсекретаря в своевременности и правомерности своего поступка.

В депеше от 18 февраля 1863 года Сьюард положил конец инциденту с запиской, сообщив Тейлору, что в свете последних событий президент вполне удовлетворен его действиями, которые он назвал «своевременными, верными и давшими положительный результат».

Тейлор был весьма удовлетворен тем, как ему удалось справиться с важнейшей из стоящих перед дипломатом задач и «отстоять национальные интересы в ситуации кризиса». Усердно исполнял он и другие, более рутинные функции посланника. Стараясь уловить отношение как правительства, так и общества в целом к драматическим переменам, происходящим у него на родине, он внимательно следил за откликами к ним в российской прессе, которую, кстати, считал, «более свободной, чем в Пруссии, ибо высказывания по поводу событий в разных странах подвергаются в ней лишь очень незначительному контролю»14.
Восемнадцатого ноября 1862 года он отослал госсекретарю перевод статьи из Journal de St. Petersburg, суть которой сводилась к тому, что иностранные державы не вправе вмешиваться в дела третьей страны, что бы ни происходило на ее политической арене, а 27 января 1863 года — также выполненный им лично (что он не преминул подчеркнуть) перевод редакционной статьи из газеты «Санкт-Петербургские ведомости», отражавшей «настроения средних классов» в связи с прокламацией президента Линкольна об отмене рабства. С интересом изучал Тейлор реформаторскую политику Александра II, которую он горячо приветствовал. Одно из первых его донесений в качестве charge d’affaire (от 25 октября 1862 года) представляет собой изложение основных положений судебной реформы, предложенной Александром, к которому прилагались выдержки из статей, опубликованных в газетах Parole Contemporaine, Gazette de la Bourse и Moscow Gazette.

В письмах на родину, в дипломатических и частных посланиях Тейлор вновь и вновь заявлял о своем желании и готовности остаться в Петербурге в качестве американского посланника: «Не переоценивая свои способности, я могу с уверенностью сказать, что больше других подхожу на роль посла, если принять во внимание знание языков, опыт наблюдения над разными народами, знакомство с европейским обществом. <...> Этот пост никогда раньше не занимал человек, который взял на себя труд изучить язык, учреждения и судьбу империи. Русские щепетильны в этом отношении, что вполне оправданно»15. «Тот факт, что я искренне интересуюсь Россией, кажется, компенсирует нехватку чисто политической репутации у меня на родине. Я постепенно приобретаю полезное знание языка и национального характера»16. Он не раз подчеркивал, что пользуется особым расположением как князя Горчакова, с которым у него «самые теплые отношения»17, так и императора, уверяя своих корреспондентов, что «столь важного положения при дворе, какого ему удалось достичь всего за пару месяцев, за последние пятьдесят лет не занимал ни один американский посланник»18.

Судя по письмам Тейлора родным и друзьям, — не говоря уже о дипломатиче­ской переписке, особой скромностью он не отличался, однако скорее всего основания для столь высокой самооценки у него все-таки были. Он не только свободно говорил по-французски («Тот факт, что я, американец, говорю по-французски, удивляет русский двор; подобного император и его семейство не помнят»19 ), но и мог вести с императрицей беседы по-немецки и даже изъясняться на русском языке. Начальные основы русского языка он усвоил во время первого своего путешествия 1858 года и сразу же по приезде на службу в Петербург взял учителя. В июне к нему «возвратились скромные познания в русском языке», и он надеялся, что «месяца через три будет говорить свободно», а в августе он уже «понемногу мог читать Пушкина, великолепного лирика». Если верить анонимному автору некролога Тейлора, напечатанного в 1878 году в «Живописном обозрении», «он основательно изучил наш язык и хорошо познакомился с русскими народными песнями, которые произвели на него сильное и глубокое впечатление и нравились ему настолько, что он впоследствии очень часто декламировал их, имея правильный и ясный выговор»20.

Несомненно, в России поэт и писатель Тейлор мог рассчитывать на особое уважение. Он понимал, что успехами в высшем петербургском свете во многом обязан своим литературным занятиям: «Те познания, которые я сумел приобрести, обеспечили мне здесь сердечное благорасположение, и одно то, что меня здесь знают как писателя, позволило мне без каких бы то ни было других рекомендаций установить самые добрые и приятные отношения с чиновниками царского правительства»21. Кстати, книга о путешествии по России, совершенном Тейлором в 1858 году, была одобрена цензором и допущена к продаже. Вряд ли у Тейлора было много читателей в России, но достаточно того, что он был известен как литератор.

С уверенностью можно сказать, что по крайней мере одно стихотворение Тейлора было не только известно в России, но даже легло на стол самого государя императора. Он написал его в самом начале дипломатической службы, будучи еще секретарем посольства, по случаю празднования в Новгороде Великом тысячелетия России. Тейлор окидывал взглядом славное прошлое России, восхищался ее настоящим и в заключение предсказывал ей великое будущее. Это панегерик великой державе, «заложенной Рюриком», которую теперь «венчает» Александр, стране, наделенной глубоко верующим сердцем Азии и пытливым умом Европы. Стихотворение, озаглавленное «Тысячелетие (Новгород. Россия. 20 сентября 1862 г.)», американский посол Камерон передал князю Горчакову, а тот, в свою очередь, преподнес его Александру II. Вскоре Тейлор получил от Александра письмо, в котором император благодарил его за поэтическое подношение и добавлял, что оно «тронуло и восхитило» его. Через несколько месяцев, в мае следующего года, во время приема у князя Горчакова министр рассказал собравшимся о стихотворении Тейлора, особо подчеркнув, что император бережно его хранит.

В России — и о России — было написано еще одно стихотворение «Нева». Восприимчивый Тейлор талантливо уловил основные петербургские мотивы. Здесь есть и акварельная картина сказочно-прекрасного города в «янтарной дымке», и неразрывно с ним связанное ощущение зловещей таинственности, и элемент фантастики, и предчувствие конца.

Иду, словно во сне,

По берегу быстрой реки,

Окутанный янтарной дымкой

Летней ночи:

Хранят спокойствие храмы,

И дремлют дворцы

На гранитных ее берегах.

Вдали в морском тумане

Проплывают золотые купола.

Разделяясь на два потока, река несет свои воды;

И шпиль над Петровой крепостью —

Тонкое огненное копье —

Отражает великолепие Севера.

В тишине слышится

Плеск неугомонных вод —

Сквозь прозрачные струи доносится

Голос Невы:

Голос зловещий, таинственный,

Навевающий царю сны о власти,

Столь же безграничной, как и его собственная.

Далее гений реки вспоминает Рюрика, Александра Невского и, разумеется, Петра Великого. Перед последним Нева склонила голову, «подобно великану, усадившему на плечи ребенка». Но она не дала себя покорить, а лишь ждет момента, чтобы погубить прекрасный город, выросший на ее берегах. В последних строфах река предрекает конец Петербургу:

Возводите свои дворцы! Настанет день,

Когда я навеки освобожусь от пут.

Быстрее, чем летит ветер,

И тише, чем падает снег,

Мороз расколет стены, растрескаются и рухнут купола,

И ни один фундамент не устоит под натиском льдин.

Разумеется, Тейлор не открывает ничего нового — петербургские мотивы
к шестидесятым годам XIX века были уже у всех на слуху. Вряд ли нужно называть здесь все их источники, напомним лишь, что писал о Петербурге другой путешественник-иностранец Астольф де Кюстин, с книгой которого, кстати, Тейлор был хорошо знаком: «Стоит монарху на один день забыть эту столицу, не имеющую корней ни в истории, ни в почве, стоит ему под влиянием новых политических веяний обратить взор в иную сторону, и сдерживающий реку гранит искрошится, низины вновь покроются водой, и вся эта безлюдная местность отойдет к ее первоначальным хозяевам (курсив мой. — Г. Л.)».

Подобно тому как для Кюстина исчезновение Петербурга, которое «нетрудно предсказать», — событие не столько трагическое, сколько благое, ибо, считает он, «эта столица погибнет в ту самую пору, когда положение русских в мире упрочится», в стихотворение Тейлора гибель Петербурга, предказанная Невой, — это не грядущая трагедия, а скорее мечта о новой прекрасной столице:

Я знаю, день придет,

Когда иные мечты сметут

Императорский дворец, построенный на берегу,—

Мечты, которые уже парят

Над вратами этого дворца,

И неясные блики их

Играют на моих водах.

В этих мечтах белостенные храмы возносятся

К пурпурному небу

У синих вод, не знающих зимы, —

Там, где зеленые кроны

Ниспадают с тенистых террас

И где прорастают тростники

Минаретов23.

В мечтах, воспаривших над воротами царского дворца, новая российская столица красуется где-то далеко в теплом краю, в сказочно-нереальной Азии. За этим поэтическим образом — особая любовь, которую Тейлор с искренним пылом поэта-романтика питал к Азии, и представление о превосходстве Востока над Западом, ибо, по его словам, «цивилизация, двигаясь за солнцем на запад, постепенно теряет привлекательные качества»24. Для России, расположенной на полпути между Европой и Азией и, следовательно сочетающей в себе разные цивилизации, холодный европейский Петербург, по мысли Тейлора ,— это отказ от своей подлинной сути и судьбы.

Суть России и источник русского патриотизма Тейлор открыл для себя в Нижнем Новгороде, где он побывал в августе 1862 года, через два месяца после приезда в Россию (экскурсию на знаменитую новгородскую ярмарку организовала для своих соотечественников-дипломатов американская железнодорожная компания Ross Winans & Company). Стоя на холме, рядом с памятником «мяснику-патриоту» Минину, Тейлор любовался развернувшейся перед ним панорамой и удивлялся тому, что красота ее остается недооцененной: «Единственным человеком в России, с искренним восторгом вспоминавшим ее, был Александр II». Этот «самый красивый во всей европейской России пейзаж», решил Тейлор, и вдохновил Минина, своими патриотическими речами «убедившего Пожарского возглавить антипольское движение, которое увенчалось успехом и подготовило воцарение Михаила Романова»31 .

Поездка в Нижний напомнила Тейлору его путешествия по Азии, а сопровождавшая его жена восприняла ее как первое знакомство с Востоком. «В Нижнем тем из нас, кто раньше не бывал на Востоке, показалось, что они попали в неизведанный и диковинный мир. Нашим глазам открылась частичка Азии»26,— вспоминала она. Тейлор бродил по ярмарочному базару («по крайней мере одна треть торговцев — из Азии»), напомнившему ему Константинополь, подавляя отвращение, пил кумыс у башкиров, лакомился волжской стерлядью, ходил в мечеть и восхищался игрой американского трагика Айры Олдриджа («мулата Макбета на сцене русского театра смотрят персы и татары»). Эти пестрые впечатления о поездке в Новгород вошли в очерк под названием «Между Европой и Азией», впервые опубликованный в 1865 году в журнале Atlantic. В нем, словно следуя наставлению Кюстина: «плох тот путешественник, кто не склонен к раздумьям», Тейлор не ограничивается ярмарочными картинками и размышляет о прошлом и будущем России, о настоящей и будущей столице: «Было время, когда Петр Великий собирался перенести столицу в Новгород. Если бы он мог предвидеть появление железных дорог, он бы, несомненно, сделал это. Нижний Новгород сейчас ближе к Берлину, нежели была российская граница пятьдесят лет назад. Санкт-Петербург — случайный город (accidental city). Природа и сама судьба империи противятся его существованию. Настанет время, когда дворцы его, выстроившиеся длинными шеренгами, опустеют, ибо столица переместится на юг, поближе к центру страны» (курсив мой. — Г. Л.)33 . Именно эти мысли он и развил в написанном через несколько месяцев после поездки в Нижний стихотворении.

Тейлор мог мечтать о новой столице под небом юга, но зиму он провел в городе на берегах Невы, «где дни стояли темные— солнце светило часов пять». Он поселился рядом с Невой, на Галерной улице. Посланника и его жен в письмах на родину не раз сетовали на дороговизну петербургской жизни. «Здесь одеваются дорого, каждый вечер в grande toilette, и все, что для этого нужно, в Петербурге стоит дороже даже, чем в Нью-Йорке. Дабы по возможности соблюсти экономию, я потратила большую часть своего времени, перешивая и переделывая свой не слишком обширный гардероб — занятие, которое мне опостылело, поскольку оно отнимает слишком много драгоценного времени»28, — писала миссис Гансен-Тейлор. Как и другие дипломаты, Тейлор должен был являться ко двору, выходить в свет, наносить визиты. Эти «светские труды» утомляли его: балы продолжались почти ночь напролет, и непривычному к петербургскому ночному образу жизни американскому посланнику (который к тому же никогда не танцевал и не играл в карты) «приходилось оставаться до самого конца, ибо попытка улизнуть была бы тут же замечена и о преступлении доложено»29 . Облегчало ему жизнь не только знание нескольких языков, о котором уже шла речь, но и особое расположение императора и членов его семьи. Он гордился тем, что на многолюдных светских раутах император сам подходил к нему и пожимал руку, «как старинному другу», а императрица — «одна из самых очаровательных женщин в Европе» — «посылала за ним специально, чтобы поговорить о его путешествиях». Цесаревича он нашел «чрезвычайно добрым, приветливым, искренним и неиспорченным, несмотря на то, что он чрезвычайно хорош собой»30. «Никогда не забуду их доброты по отношению ко мне, — писал Тейлор. — Этой зимой все члены императорской семьи относились ко мне с приятнейшей любезностью и обходительностью»31.

Забавно, что российского монарха наивный Тейлор награждает высшей американской добродетелью — демократизмом. «Атмосфера в высшем свете вполне свободная и милая, причем не лишена некоторого демократизма, — писал он. — На днях я был на балу у графа Апраксина и видел императора, который сидел за карточным столом и играл в карты, словно обычный смертный, в то время как танцы и беседы продолжались своим чередом, будто бы его здесь не было. В Лондоне или Париже такого не увидишь»32.

Сравнивая атмосферу высшего света в России, Англии, Франции и Германии, Тейлор, как правило, отдавал предпочтение первой. Объясняется это главным образом симпатией, которую он питал к русским вообще: «Что касается характера, то русские мне очень нравятся. Они добры, добродушны, гостеприимны и вовсе не высокомерны. Аристократы по-человечески более приятны, чем англичане или немцы»43 . Однако, несмотря на «легкий, приятный и демократичный тон», он все же находил петербургское общество «плоским, затхлым и скучным»: «Здесь одеваются с пугающим великолепием, крайне элегантно щебечут о пустяках по-французски»44 ; «из вечера в вечер разговоры одни и те же — наряды, опера, ледяные горы, погода, Двор и сплетни — в этом смысле Петербург поxoдит на деревню»45 .

Петербургская зима подходила к концу. В марте Тейлору стало известно, что, несмотря на его желание остаться в российской столице в качестве посла, госсекретарь Сьюард, — которого раздосадованный Тейлор называет «злобным бесом» с «характером главного евнуха в Константинополе»,46 —назначил послом Кассиуса Клея, ранее уже занимавшего этот пост.

Перед отъездом Тейлор нанес визит князю Горчакову, простился с дипломатами, со светскими знакомыми, среди которых был только один человек, которого он назвал другом. В обществе, где, по его словам, «друзей нет ни у кого», где «не существует близких отношений», он «испытывал сильное душевное влечение лишь к князю Льву Голицыну», «человеку честному и благородному», причем «симпатия, кажется, взаимна»47 .

В начале лета 1863 года Тейлор навсегда покинул Петербург. За оставшиеся ему пятнадцать лет он совершил еще несколько путешествий (в том числе в Тибет, Исландию и Египет), издал несколько романов, — один из которых, «Ханна Торнстон», был напечатан по-русски в приложении к некрасовскому «Современнику», — и перевел «Фауста» на английский язык. В конце жизни Тейлор вернулся на дипломатическую стезю, оставленную им после отьезда из Петербурга. Он получил место посла в Германии, где и скончался в 1878 году. Тогда его еще помнили в России: сообщения о смерти бывшего американского посланника были напечатаны в журналах «Живописное обозрение» и «Северная звезда».

Тейлор так и не осуществил свою мечту написать большую книгу о России. Однако корпус текстов, посвященных ей, довольно внушителен. Это и стихотворения на русские темы «Тысячелетие» и «Нева», и глава в книге «Путешествие в Грецию и Россию», и очерк «Между Европой и Азией», о которых уже шла речь выше. В другом очерке — «Плавание по Ладожскому озеру» он рассказывает о пятидневном путешествии на острова Коневец и Валаам, о природе этих мест, о встречах с монахами и православными священниками, о праздничной службе, на которой он присутствовал. «Хорошо совершать паломничество, даже если сами вы паломником не являтесь», — таким выводом закончил он свой рассказ. Среди «русских текстов» Тейлора — «Красавица и зверь» (Beauty and the Beast), своего рода фантазия на тему повести Мельникова-Печерского «Старые годы». «Факты я заимствовал у русского автора Petjerski, а фантазия моя собственная»48 , — сообщает он в предисловии своим читателям, которым предстоит перенестись в Россию XVIII века и познакомиться с жестоким крепостником, чье сердце удалось смягчить лишь его красавице-невестке. Тейлор опускает те сюжетные повороты повести Печерского, которые, на его литературный вкус, излишне «остры и грубы», «добавляет необходимые краски и чувства» и меняет трагическую развязку на счастливую. Счастливо заканчивается и другая «русская повесть» Тейлора — «Мальчик-крепостной» (A Young Serf), вошедшая в сборник «Мальчики разных стран» (Boys of Other Countries). Юному герою этого сентиментально-дидактического произведения удается, благодаря уму и энергии, добиться свободы и для себя, и для своего дедушки.

Последний из трех очерков Тейлора о России «Зима в Петербурге», публикуемый ниже, впервые увидел свет в 1865 году в журнале Atlantic (XVI. P. 34—36), а позднее вошел в изданный после смерти автора сборник «По нехоженным тропам Европы»49 . Особая привлекательность этого очерка состоит в том, что он был написан с позиции не путешественника, но дипломата, перед которым открыты двери Зимнего дворца и светских салонов. Кроме того, важно, что документальное свидетельство о Петербурге времени великих реформ оставил авторитетный писатель, чьи впечатления и оценки способствовали формированию образа России и русских в американском культурном сознании XIX века.

 2 Albert H.Smyth. Bayard Taylor. Boston; N.Y., 1896. P. 49.

 3 Ibid. P. 51.

 4 R. H. Conwell. The Life, Travels, and Literary Career of Bayard Taylor. Boston, 1881. P. 281.

 5 Albert H. Smyth. Bayard Taylor. P. 54.

 6 Life and Letters of Bayard Taylor. Ed.by Marie Hansen-Taylor and Horace E.Scudder. Boston; N.Y., 1885. V. 1. P. 309.

 7 Ibid. P. 384.

 8 Selected Letters of Bayard Taylor. Ed.by Paul C. Wermuth. L., 1997. P. 190.

 9 Papers Relating to Foreign Affairs. 1862 (Sept. 16, 1862). P. 459.

 10 Ibid. (Sept. 6, 1862). P. 457.

 11 Ibid. (Sept. 16, 1862). P. 459.

 12 Ibid. (Sept. 6, 1862). P. 457.

 13 Marie Hansen Taylor. On Two Continents. Memoirs of Half a Century. New York, 1905. P. 126.

 14 Papers... 1862 (Oct. 29, 1862). P. 463—464.

 15 Mary Hansen Taylor. On Two Continents. P. 127.

 16 Papers... 1862 (Nov. 28, 1862). P. 846.

 17 Ibid. (Dec. 23, 1862). P. 851.

 18 Ibid. (Jan. 21, 1863). P. 856.

 19 Ibid. (Feb. 18, 1863). P. 861.

 20 Ibid. (Jan. 27; 1863). P. 858.

 21 Selected Letters of Bayard Taylor. P. 191.

 22 Ibid. P. 198.

 23 Ibidem.

 24 Ibid. P. 195.

 25 Ibid. P. 203.

 26 Живописное обозрение. 1879. № 8. С. 179.

 27 Selected Letters of Bayard Taylor. P. 191.

 28 Астольф Де Кюстин. Россия в 1839 году. Т. 1. М., 1996. С. 146—147.

 29 Тhe Neva. // Bayard Taylor. The Poetical Works. Household Edition. N.Y., 1970. P.142—143.

 30 Between Europe and Asia. // Bayard Taylor. By-Ways of Europe. Household Edition. N.Y., 1879. P. 70.

 31 Ibid. P. 77.

 32 Mary Hansen Taylor. On Two Continents. P. 123.

 33 Between Europe and Asia. P. 81.

 34 Life and Letters. P. 404.

 35 Hansen Taylor. On Two Continents. P. 130.

 36 Selected Letters. P. 205.

 37 Life and Letters. P. 407.

 38Selected Letters. P. 182.

 39 Ibid. P.208—209.

 40 Life and Letters. P. 407—408.

 41 Selected Letters. P. 214.

 42 Life and Letters. P. 407.

 43 Selected Letters. P. 205.

 44 Ibid. P. 200.

 45 Ibid. P. 205.

 46 Ibid. P. 216.

 47 Ibid. P. 215. Наиболее вероятно, что речь идет о князе Льве Григорьевиче Голицыне (1804—1871), отставном поручике гвардейской конной артиллерии, писателе, поэте и композиторе-дилетанте.

 48 Taylor B. Beauty and the Beast and Tales of Home. N.Y., 1872. P. 7.

 49 Winter-Life in St. Petersburg // By-Ways of Europe. P. 87—112.