НАШИ ПУБЛИКАЦИИ
БОРИС БОЖНЕВ
Непорочное зачатие
Поэма
Филологический труд движется непредсказуемыми маршрутами. Стоит обратиться к коллеге за помощью посмотреть в, казалось бы, хорошо изученном фонде великого русского поэта материалы полузабытого футуриста Константина Большакова, как тот неожиданно увлекается и начинает исследовать не представленные на сайте описи этого архива. Так на стезе описи 4 случается сенсация. Всё, что числится на проставленном на обложке поэмы Бориса Божнева (1898—1969) «Непорочное зачатие» штампе — это «Фонд 12», архив Александра Блока.
Именно ему посвящена поэма, неожиданно обнаруженная в Отделе рукописей ИМЛИ им. А. М. Горького и теперь описанная по всем археографическим правилам: Ф. 12. Оп. 4. Ед. хр. 22. Внешний вид машинописи – два листа формата А2, сложенные пополам тоненькой книжкой. На первом — обложка с названием, на лицевой стороне второго листа — посвящение Блоку, а внутри — сама, до сих пор не известная поэма ведущего представителя «Парижской школы русской поэзии».
Кем, кому, когда и с какой целью поэма была отправлена из Парижа в Советскую Россию, установить не удалось. В доступных для просмотра регистрационных книгах ОР ИМЛИ никаких сведений, к сожалению, не нашлось.
Возьмемся тем не менее предположить, что поэму «Непорочное зачатие» забрал с собой в Москву при репатриации журналист и критик Сергей Ромов (1883—1939), близкий друг Бориса Божнева и его товарищ по «героическим временам молодой зарубежной поэзии».
Поэма публикуется впервые, по машинописи, с сохранением некоторых идиосинкразических особенностей авторского письма. Публикаторы благодарят сотрудников Отдела рукописей ИМЛИ за неизменную готовность оказать содействие в филологической работе.
Александру Блоку
Торжественное пожелал начать я
Сказание о том, как в тишине
Свершилось непорочное зачатье
И ангелом я заберемене́л.
В те дни я был и хилым и негодным,
Страшился и печалился тогда,
Что, как смоковница сухая, я бесплодный
И не оставлю зрелого плода,
И на земле распаханной и тучной,
Среди волов, деревьев и овец,
Мне было непонятно и докучно
Не оттого, что я не их отец,
Но я болел в то солнечное время
И серым был, как солнечная тля,
Когда дождем вливалось в землю семя
И набухали черные поля,
И, не родив ни колоса, ни стада,
И семенем ничьим не заражен,
Уже не знал, кому молиться надо
Словами добрых и бесплодных жен...
И день пришел, прозрачный и весенний...
Средь стен церковных, коих не найду,
Казалось то простое воскресенье
Прекраснее всех праздников в году,
Столб солнечный сиял и колебался,
И голоса летели в купола,
И Мученик пронзенный улыбался
Ученикам, сидевшим вкруг стола,
А Дева кроткая, как девушка босая,
Что радуется птицам и заре,
Стремилась ввысь, над нами повисая,
И фимиам клубился в алтаре...
Но стало душно от людей и свечек,
Казалось, надвигается гроза,
И облака окутывают плечи,
И застилают пеленой глаза,
И, падая без памяти и силы,
Я закричал, не слыша голос свой,
И видел только крылья Гавриила,
Раскинувшиеся над головой...
И вынесли меня... Но воздух свежий
Не охладил горячее лицо,
И был священник, и крестьяне те же,
Но над каждым бледное кольцо,
А во мне суровый голос неба
Прислушиваться к чреву повелел,
И с земли я поднял крошку хлеба
И, ее целуя, просветлел...
О, братия, я плачу поневоле
И, сестры нежные, я вас к себе зову,
Но не от непереносимой боли, —
Я ждал ее и для нее живу.
Еще он в чреве слабый, как цветочек,
Как травка, и пылинка, и лучи,
Но тоненький стучится молоточек,
То сердце медленно его во мне стучит,
И слушаю, и слушаю биенья,
Потягиванья, судорги в себе,
Волнующие, словно песнопенья,
Звучащие в серебряной трубе.
Проходят дни, и приближают роды,
Когда отдам я жертвенную кровь,
И будут лить елей, масла и воды
На тело, умирающее вновь,
И в час, когда сие больное тело
Измучит ангел, — возликует дух...
Как с губ моих дыханье отлетело
Мой у́зрит взор, и озарится слух,
Что в воздухе благоуханье слаще,
И всё светлей сверканье чистых рос,
И я иду сквозь золотые чащи
Среди зверей, и птиц, и змей, и роз...
18/XI 1921,
Париж
Публикация и вступительная заметка
Константина Львова и Андрея Устинова