ПАМЯТИ СЕРГЕЯ ДОВЛАТОВА

Юрий Авербух

Помню

Конец пятидесятых. Хрущевская оттепель. Весна. Ленинградцы, соскучившись по солнышку, выходят на улицы. Невский проспект. Сторона, особенно опасная при артобстреле в годы блокады, заполнена молодежью. У кинотеатров, универмагов, кафе многолюдно. Вечером традиционный променад от Литейного до Дворцовой площади. В потоке гуляющих я шел с друзьями и сокурсниками по Технологическому институту. Обсуждали грядущие перемены, кинофильмы, моду. Поглядывали на девушек, знакомых по танцевальным вечерам с возрождавшимся джазом.

Обращал на себя внимание молодой высоченный брюнет, напоминавший киногероя итальянского неореализма. Уверен, никто не мог предполагать тогда, что рядом, у Пяти углов на улице Рубинштейна, у дома, где он жил, будет установлен памятник: в дверном косяке квартиры номер тридцать четыре — фигура Сергея Довлатова; рядом на постаменте — пишущая машинка ундервуд.

Молва гласит: отсюда в поисках сюжетов молодой писатель направлялся в сторону Невского, заворачивал в сторону Владимирского — к кафе с неофициальным названием «Сайгон». В нем к полудню собирались люди свободных профессий, студенты, хиппи, спекулянты. Пили не только кофе, но, случалось, втихаря принесенные вино и водку.

На самом деле окрестные пивные или просто ларьки писателю были ближе. Впрочем, в «Сайгон» он тоже заглядывал. Вечером — ресторан «Восточный», рядом с гостиницей «Европейская». Там обитали люди разных возрастов, профессий и интересов. Известные тогда режиссер Игорь Владимиров, киноактер Сергей Филиппов. В нижнем уютном зале играл джаз-оркестр Колпашникова. Скрипач Степан, немолодой армянин, душевно исполнял цыганские романсы, песни Петра Лещенко, Вадима Козина. Отменная кухня, доступные цены, дружеская обстановка привлекали многочисленных посетителей. Иногда и я со своими приятелями Юрой Блажиным, Эдиком Копеляном, Валерой Грубиным, имея хотя бы каждый трешку, могли взять грузинского вина, бастурму или куру гриль.

В верхнем зале с большой компанией поэтов и художников появлялся Сергей Довлатов с миловидной стройной брюнеткой Асей Пекуровской. В разгар застолья их радушно приглашали за свои столы более солидные завсегдатаи «Восточного». Эта внешне привлекательная пара пользовалась успехом, разговор сразу оживлялся. С ними меня познакомил инженер-физик Радик Тихомиров, очень похожий на Алена Делона, только выше ростом и скромнее. Сережа и Ася учились в университете, пока их не отчислили за академическую неуспеваемость. Поженились. Разошлись. Сережу призвали в армию — войска МВД по охране лагерей. Их переписка прекратилась. В письме к отцу Сережа назвал брак «дегенеративным». После службы в Коми АССР был переведен в Ленинград.

Помню, зимой 1963 года, поздним вечером мы с Радиком пришли на улицу Чайковского, где он снимал комнатушку в первом этаже огромной коммунальной квартиры. Было холодно и сыро. Хозяин положил меня на раскладушку около нетопленой печки. Ночью громкий стук. Радик вскочил и открыл фанерную дверь. В проеме — высоченный человек: «Где Ася?» — «Я не знаю. Мы с Юрой были в „Восточном“». Вошедший вплотную на­двинулся на «Алена Делона». «Ищу ее всю ночь. Мне сказали — она у тебя». Я понял — дело принимает серьезный оборот. Вскочил, как был в кальсонах, схватил полено и подошел к ним. Помолчав, гость стащил с головы ушанку и заплакал. Это было так неожиданно и странно. Тыльной стороной ладони вытер слезы и вышел. Радик закрыл дверь: «Знаю только: Асю сейчас интересует мой товарищ — Алик…»

Летом на пляже в Солнечном играем в футбол, купаемся. Невдалеке на махровом полотенце загорает привлекательная, коротко стриженная Ася. Слышу, как попытку с ней заговорить присевшего рядом резко пресекает: «Отойдите. Вы, лысый отвратительный еврей!» Обескураженный, присевший было рядом пляжник в смущении отходит. Сказанное могло полностью относиться и ко мне. Тут же обращаюсь к ней: «Вчера на рассвете у Кронштадта затонул финский пароход с обувью. Знакомый водолаз уже продает женские сапоги. Можно подобрать нужный размер. Цены умеренные…» Ася с омерзением сложила свои вещички, взяла в руки туфли на высоком каблуке и, демонстрируя полную независимость, пошла по берегу. Вечером она была в ресторане «Горка» с одним из игравших в футбол.

Жил я тогда на улице Маяковского с родителями. Воскресным днем звонок в дверь. Открываю. Сережа Довлатов улыбается: «Зачем ты тогда взял полено?» И протягивает письмо. Проходит, садимся. Он служил уже в поселке Металлострой. И среди заключенных узнал моего однокашника по Технологическому институту. Киевлянин рассказал: «Не поехал по распределению на военный завод в Тульскую область. Отказалась ехать невеста. Прописки не было, на работу не брали. Связался с валютчиками. Использовали как хорошего переводчика». Вохровец Довлатов пошел на должностное преступление и стал передавать бедолаге мои письма и деньги.

После развода я оказался на Моховой, в огромной коммуналке, где занимал двенадцатиметровую комнатушку высотой шесть метров, выгороженную под чердаком. Сережа, навестив меня, посоветовал: «Можно сделать антресоли, а если что — повеситься». После ужина спать с ним вдвоем на единственном диване было затруднительно из-за его габаритов. Утром — мне на работу, а гость обычно направлялся к пивному ларьку на углу Моховой и Белинского. Шли мимо вытрезвителя, находившегося в подвальном помещении. В окно были видны лежащие на кроватях богатыри в наколках. Последовал Сережин комментарий: «Такой народ победить невозможно».

Постоянной работы у него не было. Сезонно — экскурсовод в Пушкинских Горах. В его день рождения на стене в избе, где он жил, был приколот листок: «35 лет в дерьме и позоре».

Об этом написал его друг.

Позже Сергей Довлатов переехал в Таллин и работал в газете «Советская Эстония». Пытался напечатать «Зону» с рассказами о службе в лагерях Коми. Книгу не пропустили. Через несколько лет вернулся домой.

Помню холодный осенний вечер 1977 года. На углу Невского и Литейного встретил Сережу с фокстерьером Глашей. Зашли в парадную. Он был в дождевике и резиновых ботах. Прочел мне Асино письмо из Америки. Она писала диссертацию, жаловалась, что стипендию ей заплатят только после предоставления письменного материала. Темновато и сыро. Глаша жмется к ногам озябшего хозяина. Конечно, мне надо было пригласить их к себе. Согреть, накормить. Но я этого тогда не сделал. Мне надо было на следующий день сдать статью — я уже работал на кафедре Технологического института.

Тогда и теперь мне стыдно и больно. Им было так холодно, а я не позвал в дом.

Через год Сергей Довлатов с мамой и Глашей уехали в Америку. Там у него вышло одиннадцать книг. Печатался в престижных журналах, редактировал газету «Новый американец», выступал на «Радио Свобода».

Бывший заключенный, которому Сергей когда-то помог в Ленинграде, тоже оказался в Нью-Йорке и работал таксистом. Несколько раз они встречались, вспоминали родину. Однокашник пишет мне и сегодня. Полынья разлуки разлилась от Фонтанки до Гудзона. О Сережиной смерти я узнал от него по телефону.

Девяностые годы. У нас вышли два полных собрания его сочинений. Проходят конференции филологов, литераторов, встречи друзей.

Сегодня Сергея Довлатова помнят, читают, любят.

Прочел книжку Аси Пекуровской «Когда случилось петь СД и мне», изданную в Санкт-Петербурге в 2001 году. Заглавие заимствовано из пастернаковских строк «Когда случилось петь Дезде´моне, — / А жить так мало оставалось…» Представить Асю Дездемоной? Сомневаюсь… Из предисловия «Ответный выстрел» Валерия Попова, дружившего с дуэтом поющих: «…обещаны не причитания обиженной женщины, а четкий слог профессионала. Ее заботит слово и слава…» Книжка посвящена дочери Маше, никогда не видевшей своего отца: «…был похож на гориллу, такой же большой и неуклюжий».

Каждая из глав начинается развернутым эпиграфом Бориса Поплавского, писателя, эмигранта 1930-х годов. В «Дневнике Аполлона Безобразова» изображен мифологический герой — поэт, мечтатель, фигура парижского андеграунда: «…был весь в настоящем, оно было как золотое колесо без верха и без низа, вращающееся впустую…» По замыслу Аси Пекуровской, Безобразов должен был стать прообразом Сергея Довлатова. Это не реминисценция; только бывшая жена поняла многоликость и сущность его мифотворчества. Узнаём: «…путаница и вымысел легли в основу его псевдодокументального жанра <…> был начисто лишен фантазии <…> в его расчет входили соображения мести, саморекламы, псевдодокументализма <…> создал свой литературный имидж, обладал талантом насмешить, умерщвляя». И далее развернутая метафора: «…на чистом поле литературной охоты проявил сноровку борзой, вонзающий клыки и всю пасть в волчью плоть комического и эксцентрического <…> отъел молока той волчицы, в чьих железах тек терпкий, пьянящий напиток, настоянный на талантливых рассказах шестидесятых годов <…> приобщила Сережу к писательскому ремеслу». Ее версия: «Автор „Филиала“ осуществляет сведение счетов с двумя обидчиками: с обошедшим его знаменитостью писателем Аксеновым и оставившей его женой Асей, верша возмездие за жалость, которая была проявлена к нему в молодости <…>. Страх свидетельства его литературной беспомощности поступает из глубин его подсознания.

Оказывается, жена не была Дездемоной. Создала занимательный «нарратив» с массой действующих лиц. В насмешливо-язвительном тоне упомянуты друзья, писатели, поэты. Не забыты классики. Особенно удались страницы о ресторане «Восточный», его посетителях, даже криминальных знакомых. Написанное — капля ароматизированного дегтя в бочке.

«Умер при свите и под барабан успеха. Оставил нам и себе СЛОВО. У Маши интерес к моему сочинению весьма умерен». В одном Ася Марковна безусловно права: «…по силе эмоций ненависть к этому сочинению затмевает любовь».

Это был ответный выстрел в затылок написавшего когда-то: «Истинное мужество состоит в том, чтобы любить жизнь, зная о ней всю правду».

Читая и перечитывая Сергея Довлатова думаю: был ли он когда-нибудь счастлив? Вряд ли. Умер в Нью-Йорке. Ему было 49 лет. В чем-то его судьба напоминает андерсеновского «Стойкого оловянного солдатика», влюбившегося в прекрасную танцовщицу из картона. Из-за нее претерпел многие свои приключения. Оставался же всегда мужественным, напевая солдатскую песню:

Шагай вперед, всегда вперед!

Тебя за гробом слава ждет!

Так и случилось.