ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Вера Резник

Очки

Хотя во время новогоднего застолья Анна Ивановна не проронила ни слова, на другой день участники трапезы в один голос уверяли, что она до глубокой ночи говорила без умолку. Объяснялся этот странный факт просто: мысли Анны Ивановны прекрасно читались у нее на лице, и все их читали, а потом забывали о том, как получилось, что они ее поняли. Такая личная особенность причиняла Анне Ивановне много неудобств. Когда-то очень нравившийся Анечке юноша опрометчиво решил прочитать ей свои стихи, и после чтения из-за этого свойства ее лица им пришлось расстаться. Сначала Анечка горевала, а потом решила, что так даже лучше, и горевать перестала. Однако, судя по всему, смирение проникло в нее не очень глубоко, поскольку вскоре она на всякий случай купила большие темные очки, скрывающие половину лица. Но помогали очки не всегда; например, при устройстве на работу их приходилось из вежливости снимать и сразу пожинать горькие плоды соблюдения этикета. И не только это. Хуже было то, что, усугубляя серые тона окружавшей Анечку действительности, очки доводили ее до стадии сумрачности и формировали юный, не окончательно сложившийся характер девушки в пессимистическом направлении. Мир сквозь темные очки походил на загадочный театр теней, созерцание которого развивало в Анечке удручающую способность предвидеть поведение персонажей в рамках любого драматургического сюжета. «Опять как ожидала, так и вышло… Ну скажите, за что мне такое наказание — всё знать наперед?» — сокрушалась Анечка, не зная, как ей жить с этим злосчастным даром.

Поэтому неудивительно, что по прошествии времени оптика природного взгляда Анны Ивановны — очки, естественно, были без диоптрий — стала обретать качество отчужденной дальнозоркости. Владелица очков, заранее зная, чем закончится та или иная история, не без язвительного удовольствия созерцала сквозь темные стекла перипетии разворачивающихся вокруг нее спектаклей: рождение и пропажу за кулисами времени без объяснения причин причудливо мерцающих силуэтов, распад и сращения теневых конфигураций при пересечении отдаленных траекторий, угасание ярких вспышек и сгущение мрака.

Очки способствовали обогащению жизненным опытом, а жизненный опыт споспешествовал неумолимому разрастанию в Анне Ивановне внутреннего мира, который, как всем известно, стоит на упомянутом выше жизненном опыте, как слон на черепахе. И само собой, в итоге слияния двух таких основополагающих вещей духовной жизни родилось питающее друг друга единство, которое у всякой особи неповторимо и по-своему отзывается на воздействия действительности. В чувствительном организме Анны Ивановны действительность пробуждала всплески удивления, недоумения и замешательства (по сути, родственные чувства, мало различавшиеся и дополнявшие друг друга оттенками, но, главное, принуждавшие ум к движению). Естественно, как уже было сказано, переживания Анны Ивановны, сходные с состоянием любопытствующего посетителя зверинца, отражались у нее на лице, и по этой причине ей приходилось то и дело водружать на нос пресловутые очки. Однако незамедлительно в дополнение к всплеску удивления, а точнее вослед ему, в орбитах за темными стеклами вспыхивал тот хищный блеск, каким блестят на охоте глаза у ловчего. К счастью, большие темные стекла очков этот блеск скрывали, к тому же они частично скрадывали смещения линии носогубных складок. Со временем, впрочем, Анна Ивановна с особенностями собственной натуры свыклась и, охваченная азартом следопыта, огорчаться своим даром неуместной прозорливости перестала.

Кстати, началась эта история совсем просто: как-то раз Анна Ивановна пошла в концерт. Она ходила в концерты не только потому, что в зале во время исполнения никто никому ничего не говорит и можно снять очки и дать отдохнуть натруженной переносице, а просто ей нравилось слушать музыку. В зале, пока в оркестре звучала бойкая итальянская увертюра, царило оживление, сидящие в нем слушатели разминали спины, но, когда для контраста на них покатились большие волны немецкой симфонии, подавленная серьезными чувствами Анна Ивановна опустила голову и увидела ноги соседа, точнее, два торчащих из лаковых башмаков голых голеностопных сустава. Озадачившись отсутствием носков, Анна Ивановна, как ей казалось, не подала вида, но на всякий случай отвернулась от соседа в сторону: выказывать возникшее у нее на лице и не соответствующее чинной обстановке удивление ей не хотелось, при этом доставать из ридикюля футляр с очками тоже выходило несподручно, тем более в музыке как раз назревали важные моменты, которые она боялась упустить. Однако, когда спустя несколько минут рядом что-то зашуршало, Анна Ивановна искоса взглянула на сидевшего по левую руку соседа и увидела, что в это самое время он, расстелив на коленях влажную салфетку, вынимал из кармана и раскладывал на ней в строгом порядке номерок из гардероба, ключ, трамвайный билетик, две каких-то чужестранных монетки, визитную карточку и пилочку для ногтей. В течение нескольких тактов сосед любовался экспонатами, а потом так же планомерно принялся возвращать их в карман.

Анна Ивановна вздохнула — логика музыкального повествования была утеряна, она недоуменно взглянула в безмятежное лицо соседа, и… ее озарило. Она сразу догадалась, что спустя несколько минут в кратком миге тишины при переходе от скерцо к адажио сосед разразится одобрительными аплодисментами. Эту манеру хлопать между частями исполняющейся пьесы Анна Ивановна не терпела. Поэтому она тихо встала и покинула концертный зал.

Конечно, случившаяся с Анной Ивановной незадача, с одной стороны, была сущей ерундой, при этом, с другой стороны, она явилась символической предвестницей множества событий, об одном из которых нам предстоит рассказать. Но, главное (хотя по дороге домой она сильно досадовала из-за не послушанной толком музыки), добравшись до дома, Анна Ивановна досадовать перестала, потому что в почтовом ящике ее ожидало письмо. «Приезжай, Аннушка! — писал Петр. — Снег сошел, скоро пойдут нарциссы».

Анне Ивановне нравились нарциссы. «С музыкой не вышло, так нарциссы посмотрю», — подумала Анна Ивановна и, взяв на службе короткий отпуск, поехала в деревню.

— Аннушка ты наша, — сказал Петр, опершись о дверной косяк для устойчивости, когда Анна Ивановна отворяла калитку. — Приехала!

— Приехала, Петя, — сказала Анна Ивановна. — Давно тебя не видела, хочу воздухом подышать и на цветы посмотреть.

— Нарциссы соседская коза подчистую съела, — задумчиво сказал Петя. — А у меня чайник на плите закипает, я ее только растопил, а тут свет дали.

Анна Ивановна вздохнула, но ничего не сказала.

— Как живешь, Петя? — сказала Анна Ивановна, когда они сели за стол пить чай.

— Как все, — сумрачно сказал Петя.

— А ты, похоже, не только чай пьешь? — осторожно сказала Анна Ивановна, наливая в чашку чай, придвигая к себе сахарницу и заодно позабыв, что она без очков и впечатление от встречи у нее на лице написано. — Что-то ты не очень здоро`во выглядишь.

— Это из-за того, что мне сегодня сон снился, — сумрачно сказал Петя, не отвечая на главный вопрос. — Плыву я в море, волны руками разгребаю, а выплыть не могу.

— А ты, Петя, к врачу сходить не хочешь? Может, что подскажет? — сказала Анна Ивановна.

— Врача забрили, — сумрачно сказал Петя.

— Ну тогда, Петя, меньше про неприятности думай, вот и сны станут другими, — сказала Анна Ивановна.

— Твоя правда, Аннушка, потому что в последнее время я все думаю, — сумрачно сказал Петя, — не захватит ли нас Ливонский орден?

— Да бог с тобой, Петя, что ты такое говоришь? — сказала Анна Ивановна и, помолчав, добавила: — А ведь только нам с тобой Амалия Федоровна по истории пятерки ставила. Давно это было, а я как сейчас ее помню.

— Я тоже, — сказал Петя.

— А вот смотрю я, Петя, что картошка у тебя не посажена. Ты небось всю ее съел, а для посадки пророщенной не оставил?

Петя подумал и сказал:

— Не вижу смысла.

— Что так? — сказала Анна Ивановна.

— У соседа куплю. Ему одному теперь столько не нужно, — сказал Петя.

— А Настасья куда делась? Помню, она мне такое красивое платье пошила, — сказала Анна Ивановна.

— Давно ты у нас не была, Аннушка, — сказал Петя. — Настасья всем пиджакам и платьям плечики на лицевую сторону в мастерской пришила, в нервном ее второй год как держат.

— Вот уж не думала, — сказала Анна Ивановна. — Такая благоразумная и спокойная женщина была. А ты все же признайся, что с утра не удержался?

— Это под влиянием большого впечатления, — сказал Петя. — Смотрел видео про китайский сад в Цюрихе… Санузлы в саду у них — просто зашибись.

— А что, Петя, свой-то, помню ведь, на городской манер хотел прекрасно так сделать? — сказала Анна Ивановна.

— Не вижу смысла, — сумрачно сказал Петя и посмотрел в окно; выражение лица у него смягчилось. Анна Ивановна тоже посмотрела в окно, но ничего необычного не увидела и спросила:

— А что там, Петя?

— Дождь будет, — сказал Петя.

— А ты разве что сажаешь? — сказала Анна Ивановна.

— Нет, это так, по привычке, — сказал Петя, и лицо у него снова омрачилось.

Анна Ивановна схватила ридикюль, вынула очки и надела их — очки скрыли выражение ее лица, но при этом лишенные диоптрий стекла неожиданно произвели с предстоящим им зрительным образом странную операцию: Петю окутал исходящий из чайника пар, в котором его фигура истаяла, после чего паровое облако вылетело в форточку. Анна Ивановна тихо встала и покинула комнату.

Выйдя на крыльцо, Анна Ивановна посмотрела на клумбу — клумба с белыми нарциссами всегда напоминала ей сцену из балета «Лебединое озеро», но сейчас из разворошенной земли с отпечатками копытцев торчали зеленые огрызки. Смотреть было не на что. Анна Ивановна прислонилась к дверному косяку, закрыла глаза и попыталась, втянув в себя воздух, воссоздать в обонянии приторно-горьковатый дурман, исходивший от самолюбивого цветка с хрупким прямым стебельком… но ничего не получилось, потому что воздух был неподвижен. Тогда она открыла глаза и увидела, что в низком небе, прямо у нее над головой, стои`т торт со взбитыми сливками, из которого, по словам Пети, на землю должен был пролиться дождь. И в тот самый миг, когда Анна Ивановна, созерцая торт, старалась ощутить вкус источаемых дождем сладких капель, в уме у нее вспыхнула догадка: она поняла, что ей предстанет в финальной сцене спектакля…

«Всё как всегда. Ну хоть бы что-нибудь поменялось!» — подумала Анна Ивановна, решительно направилась к маленькому пруду в конце участка и с досадой выбросила в него очки. Из-за того что пруд не чистили, он зарос осокой, его пронизала тина и покрыла ряска — удержавшись на бурой водной поверхности, очки не канули в воду. Поблескивающие стекла сразу привлекли внимание сороки. Сорока посмотрела сначала на очки, а потом на Анну Ивановну. Некоторое время они внимательно смотрели друг на друга. «Ну уж нет, — беззвучно сказала Анна Ивановна. — Я передумала… еще пригодятся». Она подцепила прутиком очки, потянула их к себе обратно, аккуратно вытерла лопухом, положила в ридикюль и медленно пошла к машине у калитки.