Юрий Колкер

* * *

— Я выкуплю тебя из рабства, Эпиктет!

— Согласья моего, прости, на это нет.

Не знаю даже, что ты рабством называешь.

— Помилуй! Ты весь день в работах изнываешь!

То чистишь ты горшок, то по воду бежишь,

Неоклу ты, мудрец, как мул, принадлежишь,

Тобою, погляди, и конюх помыкает!

— Какой же чепухе твой разум потакает!

Свободы в мире нет. Всяк чем-нибудь да слаб,

Желаньями томим и в этом смысле раб.

Возьми хоть кесаря. Он раб молвы и лести,

Он властолюбья раб. Не вижу в этом чести.

Я вольности другой меж смертными ищу:

Собой, одним собой повелевать хочу.

Я скромную вкушать предпочитаю пищу

И с радостью горшок за конюхом почищу,

Покуда люд честной ко мне не пристает

И мыслей сладостных не нарушает ход.

Я полон до краев. Ни теорем, ни песен

Мой разум не лишить, а телу труд полезен

Да сверх того душе блаженный ритм дарит.

Земное трудится, небесное — парит.

Размеренность волны необходима чувству.

Не в ритме ль к счастью ключ, и к мысли, и к искусству?

А выкупишь меня, юнец с горячим лбом, —

И стану праздности и похоти рабом.

* * *

Слегка сиреневой становится тропа

И, окаймленная ковром желто-зеленым,

Бежит, двоясь, троясь и множась, как судьба,

Под этим пристальным просторным небосклоном.

Небесный шелкопряд прохладный шелк прядет,

На западе сошлись фламинго и жар-птица,

И путник на тропе забыл, куда бредет,

На поезд опоздал, раздумал торопиться.

Раздвинулся над ним огромный Пантеон,

Хоромы мраморные, жемчуга чертоги,

И телу своему служить раздумал он,

Бредет, куда пришлось, без мысли, без дороги.

А речка, вьющаяся в кружеве кустов,

И след, оставленный велосипедной шиной,

Ему свидетельствуют: путь душе готов,

Лишь не сворачивай да совладай с кручиной.

*  * *

Любить эту долю, которая снилась тебе,

Мечталась и грезилась где-то на севере диком,

А ту позабыть... Хорошо покориться судьбе,

Отдаться теченью, излучинам века великим.

Воздушным потоком воскресшие души несет,

В пропащих — разбужено эхо небесным Гольфстримом.

Ты видишь цветущую землю с альпийских высот,

Один среди многих, в толпе оставаясь незримым.

Сопутствует редкое счастье тебе, фаталист,

Случайный избранник, над бездной окликнутый Пимен.

Насыщен пространством тобою исписанный лист.

Ты выбрал свободу — и видишь, что выбор взаимен.

* * *

Сидит под Александровой колонной

Чудовище мечты осуществленной.

Торчат клыки, несет из пасти серой.

Сидит, надеждой сытое и верой.

Пески до горизонта. Ни травинки.

У зверя на ресницах — ни слезинки.

Обрюзг стоокий Аргус, еле ходит,

Пигмей на поводке его выводит.

На свете — ни души. Земля пуста,

И замкнуты небесные уста.

Не смей, не смей мечтать! Мечты сбываются —

Вот локти где начнешь кусать и каяться.

БЕЛОЕ И КРАСНОЕ

Порхает бабочка, цветет чертополох,

Дубы блаженствуют, и ястребу — раздолье.

Прекрасен Хартфордшир. И твой шесток неплох.

Не стоит сетовать. Взгляни на это поле.

Ты в царстве времени, обширном и ничьем.

У этих двух ворон — монашеские лики.

Тень ослика плывет над высохшим ручьем

И тает в зарослях клыкастой ежевики.

На этом бугорке ты небо искушал,

И был тебе ответ пифийский, из лукавых:

— Сэм Пипс, — услышал ты, — здесь рысью проезжал

На воды Барнета, деревни роз кровавых...

В камзоле вышитом, при шпаге, в парике,

В парижских башмаках, лионских панталонах.

— Целебны тут ключи! — он пишет в дневнике,

И не простым письмом, а в символах мудреных.

Сей пастырь кораблей, трудяга-жизнелюб,

В глаза не видевший Кронштадта и Тавриды,

Любовь похоронив, на сетованья скуп,

Не слышим у него ни жалоб, ни обиды.

Но вот он проскакал — и мука тут как тут,

И с новой присказкой, доселе небывалой:

Мол, розы в Барнете по-прежнему цветут,

Клинки у белой и клинки у алой.

О женской верности и доблести мужской

Цветы воинственные столько слов сказали,

Что стены белые краснеют на вокзале,

И пьян чертополох над гробовой доской.

* * *

Вот будущее. Мы в него пришли.

Располагайтесь, гости дорогие.

А что наш дом снесло с лица земли,

Так нет и нас тогдашних. Мы другие.

В минувшем — падежа не изменить

И запятой семейной не поправить,

Там совесть норовит тебя казнить,

Там и Жан-Жаку не дадут слукавить.

Вот будущее. Наш дворец и храм.

У нас при входе визы не спросили.

В раю не моросит по вечерам,

Тут день стоит во всей красе и силе.

А если что тебе не по нутру,

И с местными не возникает связи,

Утешься мыслью: скоро я умру

И в прошлое отправлюсь, восвояси.

* * *

Бог не играет в кости, говоришь?

Что ж, выйдем к морю. Берег омывает

Сладчайшею волной, повсюду тишь, —

А в этот миг — кого-то убивают.

Выходит, Всеблагой недоглядел?

Избраннику он душу ублажает,

А что его курятник поредел,

Того не видит, не соображает?

Нет, он — из Монте-Карло вертопрах.

Цветаевой не сыщешь на погосте

Заброшенный без реквиема прах.

И Моцарта швырнул в канаву кости.

СТАРОМУ ПРИЯТЕЛЮ

Мы с тобой уже в летах.

Нет нам лютиков и птах.

Мистер Страх и мистер Ужас

Показались в воротах.

Наша память несвежа,

Нашу совесть гложет ржа,

Каменным рукопожатьем

Нас проводит госпожа.

* * *

Народ повзрослеет, поймет,

Опомнится. Он ведь народ!

Недаром о нем говорят,

Что он — вдохновенья субстрат,

Родник нескудеющих вод...

Да есть ли он, этот народ?

* * *

Опыт необратим.

Он — судьбе побратим.

Эта пара без бою

Разочтется с тобою.

Ни концов, ни начал

Сам ты не намечал.

Оглянись на природу,
Поклонись кукловоду.