ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Маргарита Мамич

Ченда

Рассказ

Чантри проснулась на дне лодки и по привычке на всякий случай отдернула ногу. С детства ей твердили — не клади руки на бортики, не суй пятки в воду… Буквально позавчера деревенский староста обнаружил внушительных размеров дыру в сети. Сплетенная из грубой бечевки, сеть отгораживала плавучую деревню от мутного, глинистого озера. И все равно крокодилы пробирались. Бурый, неприятно теплый кисель озера Тонлесап, видно, надоедал им, и голодные зубастые чудовища стремились наведаться в запретную зону, поближе к людям, в тенистые пещеры мангровых лесов, раскрывавшие пасти арочных зарослей им навстречу. По крайней мере так было раньше, когда крокодилов в озере жило много.

Когда убили отца, мать Чантри бежала в Камбоджу. После войны она пыталась вернуться на родину, но получила запрет на въезд. «Сбежавшие больше не являются гражданами Вьетнама». В Камбодже им также отказали в праве на землю, и людям ничего не оставалось, кроме как поселиться на воде. Плавучие деревни не были для вьетнамцев чем-то необычным: многие из них и до этого промышляли рыбной ловлей, держали устричные фермы в Южно-Китайском море и спали прямо в лодках в устье Меконга, торгуя фруктами.

Чантри тоже спала в лодке во время полуденной жары: зной кхмерского солнца растапливал волю. Она сгущалась, застывала и концентрировалась, как тягучий сок фикуса, ползущий по стволу, подбирающийся к подвешенным на каучуковых плантациях ведеркам и разбивающийся о них липкими кляксами. Наверное, днем даже рыбинам хотелось спать — они рассеянно огибали сети и зарывались закругленными мордами в водоросли.

Чантри снова улеглась на убаюкивающее дно лодки. Сквозь карминные ставни век можно было подглядывать за стволами мангров, облепленными моллюсками. Черные, они «росли» на деревьях, потому что когда-то эти стволы покрывала вода. И сейчас, иссушенно задыхаясь, моллюски раскрылись в ожидании глотка влаги.

«Уровень воды скоро станет выше», — невольно подумала Чантри. Прогноз погоды на завтра обещал начало сезона дождей. Это предсказывали мычащие в зарослях лягушки: уже две ночи они мешали спать и монотонно ныли. Когда Чантри только приехала сюда, она думала, что это мычат телята в загоне, который мог быть незаметен среди зарослей. Странный звук напоминал заунывные коровьи голоса и всегда предсказывал дождь.

— Снова они поют! — бросила как-то Чантри.

— Нет. Они плачут, — строго поправил ее муж.

Чантри всегда хотела иметь большую семью. С детства она засматривалась на бамбуковые хижины вдоль дорог: на сидящих у обочины детей, ковыряющихся в пыли, на смеющихся женщин, которые, громко переговариваясь, мели ступеньки или вытряхивали белье. Это были счастливые женщины: они не знали ни букв, ни счета, не знали, как шить платья, чем кормить тутовых шелкопрядов и как бросать их в кипяток, чтобы отделить шелковые нити. Они не спешили выйти на лодке, чтобы успеть убрать сети, пока не началась гроза, и улыбки их мужей не зависели от количества пойманной женами за день рыбы. Они умели только рожать, и поэтому им не нужно было работать.

Целыми днями эти женщины стирали, стоя по колено в озере, расчесывали волосы и кормили грудью детей, качаясь в самодельных гамаках. Иногда они сидели на крыльце и чистили кукурузу или продавали проезжающим по дороге ананасы, выросшие на заднем дворе из открученных хвостиков, похожих на хвосты крокодилов. Вечером к ним возвращались с рисовых полей мужья, и вся деревня собиралась у кого-нибудь из соседей, чтобы до самой ночи пить туак^[1] и петь песни под чапей данг венг^[2], барабаня по ложкам, вставленным в пустые горлышки бутылок.

Это так отличалось от их с матерью жизни! Постоянно переезжая с места на место, без крыши над головой, они вынуждены были работать, работать, каждый день работать, чтобы было где переночевать и что поесть вечером. Поэтому Чантри так обрадовалась, когда Сафир пришел просить ее руки. Теперь она тоже будет целыми днями плести пестрые циновки, рисовать цветочной краской на тканях и расставлять по углам кувшины — так, чтобы Сафир не захотел выходить из такого уютного дома. Она стала бы скромной, аккуратной, трудолюбивой женой! Ни один злой дух не осмелился бы поселиться в доме, где будет хозяйничать Чантри. Тогда Сафир бы радовался, приходя домой, и говорил, улыбаясь, соседям: «Как мне повезло получить в жены такую умницу!»

Чантри заставила себя привстать и надеть тростниковую шляпу — хотелось спрятаться от липких и тягучих солнечных паутинок. Нужно было отвезти Сафиру рис, квадратом завернутый в банановые листья.

Лопасти весел лизнули воду. Лодка, осевшая в буро-желтой жиже, дернулась, разбив солнечные пятна, прилипшие к поверхности воды. Мангровые деревья казались крабами, разбегающимися при виде приближающегося гребца. Их корни будто пытались приподнять облепленные ракушками стволы, чтобы не запачкать тиной полы шелковой одежды.

Нос вынырнул из водопада сумрачных тропических зарослей к забрызганному шафрановым светом озеру. На раскрашенных пестрыми полосками бортах ярко выделялись нарисованные глаза. Лодки здесь считали живыми существами. Они становились членами семьи и даже получали человеческие имена. Аккуратно подведенные, огуречной формы веки угрюмо нависали над глазами лодки, которые высматривали огромных, двадцатипятиметровых сомов и отпугивали хищных птиц, швыряющих тени своих раскидистых, почти бесконечных крыльев.

Чантри заглянула в землистую, мутную воду, в которой не виднелось просветов. Вот она, сетка. Так и есть. Дыра. Значит, он снова пробрался в плавучую деревню и, возможно, прямо сейчас притаился под днищем лодки в надежде, что ее корпус перевернется. Нельзя класть руки на бортики.

Выросшая в Сайгоне, Чантри никогда не видела крокодилов — разве что в жареном виде на пестрых азиатских рынках. Деловитые торговцы равнодушно среза́ли ячеистое мясо с вертела, а когти и зубы продавали сморщенным, полусумасшедшим шаманам. Попав в Камбоджу, она с опаской вглядывалась в речные заросли, каждый раз удивляясь, почему не встречает этих бронтозавров. Теперь, на ферме Сафира, она может смотреть на них вдоволь.

* * *

С этой фермы все и началось. Сафир занимался крокодилами с детства — его отец был браконьером. Прежде шутливый и ветреный, после свадьбы он превратился в ворчливого скрягу. Все деньги, что у них были, он откладывал на мечту — обустройство настоящей крокодильей фермы.

— Ты что, не понимаешь, Чантри? Это сделает нас обеспеченными людьми! Меня будут уважать, я буду богаче всех, даже богаче Неру! Как мне надоело его постоянное хвастовство! Я смогу купить дом получше этого — пусть тогда важничает!

— Этот дом тоже хороший, — робко возразила Чантри и доложила себе риса.

— Что ты понимаешь! Вся сила мужчины — в доме. Какой я мужчина, если моя жена вытирает углы в какой-то хижине с крышей из жестяных листов! Ведь я могу построить настоящий дом, может, даже из двух этажей, на твердой сухой земле, а не в этом болоте! Представь только, мы бы жили на возвышенности, как дракон Неак Та! Представь, ну! Хочешь так жить? Да, кстати, ты что-то стала прожорливой, как дракон, Чантри! Зачем тебе добавка, мы ведь уже поели!

— Беременным иногда хочется есть чуть больше…

— Ерунда какая! У всех жены как жены, а тебе — вон что, только поесть да поспать. Ты хоть понимаешь, как тяжело мне дается каждая рисинка! Я же о тебе забочусь: раскормишь ребенка так, что не сможешь родить!

В тот день, когда она потеряла ребенка, Сафир вернулся домой с ликующими глазами.

— Чантри! Можешь радоваться! Я купил, купил землю! Уже завтра можно начинать копать! Я договорился с Неру и Кдиепом! Садись, слушай. Думаю, не стоит строить вольер. Это невыгодно. Я решил так: выкопаем большую яму, зальем пол и стены бетоном — так крокодилы не выберутся и не сломают вольер. В середине будет еще одна яма — поглубже. Бассейн. Сверху останется просто провести мостик. И всё! Ты сможешь стоять на мостике и бросать им мясо.

— Сафир, я ребенка потеряла.

— А? Слушай, вот еще что нужно будет сделать: отдельные загородки для инкубаторов. Я притащу песка, и они смогут откладывать там яйца. И спокойно охранять кладку.

— Сафир!

— Ну что такое? Ты разве не рада? Или переживаешь, что я все потратил?

— Сафир, я потеряла ребенка!

— Ребенка? О, Чантри! — Сафир подошел и задумчиво обнял ее.

Чантри расплакалась.

— Слушай, ну он же еще не родился! Не переживай! У нас еще будет много детей. Значит, тебя кто-то сглазил. Или ты ела слишком много, и ребенку стало тесно внутри. Я же предупреждал! Ладно. Ну, не плачь, ты что! Сегодня мы должны радоваться! С этого дня начнется другая жизнь! И пусть наши дети родятся уже совсем в других условиях. У них будет новый дом и много крокодилов. Чантри! Ну порадуйся за меня! Ты что, не счастлива? Теперь мы построим ферму! Надо отпраздновать! Что у нас на ужин?

* * *

Привязав канат у берега, Чантри подобрала широкие штанины и сделала шаг на тлеющую вулканически-красным цветом землю. Ей нравилось смотреть, как рыжина тропинки контрастировала с землистой зеленью древовидных папоротников. Озеро Тонлесап пари́ло, поднимаясь туманом к низко нависшему небу, в котором солнце лениво ворочало угольные мешки туч и, наконец устав, садилось в конце дня.

Постоянным спутником крокодильей фермы был сквозняк с приторно-терпким запахом несвежего мяса и разложений экскрементов. Пока Сафир разворачивал банановые листья и ел — прямо руками — пряный, терпкий рис, приправленный карри и красным перцем, Чантри смотрела на клетки с кроликами. Похожие на хлопковые цветы, круглые, мягкие, с двумя розоватыми лепестками ушей — Сафир выращивал их, чтобы бросить в грязно-болотную лужу. Окаменевшие, будто неживые, крокодилы, чьи глаза, не моргая, застывали над водой, мгновенно бросались всем гуртом на сухой паек. Иногда в этой суматохе кому-то случайно отхватывали лапу или хвост. Победителем становился один, а остальные, клацнув пустыми капканами по воде, делали вид, что не очень-то и хотели обедать. Обреченно и величественно они вылезали на берег, пробираясь по головам своих товарищей в общую кучу.

Теперь в озере почти исчезли эти, полные чувства собственного достоинства, ящеры. Именно муж Чантри стал тому причиной. Стоило показаться хоть одному крокодилу, как на него открывали охоту всей деревней. Пойманному связывали лапы, пасть и доставляли Сафиру за вознаграждение. Чантри наблюдала, как новичок устраивался среди сородичей у тошнотворно-зеленой воды, подставив под солнце скалистую пасть с жерлами выпавших зубов. Наверное, в этот момент он был относительно доволен, но перед глазами Чантри уже стояла лодка, в которую муж погружал крокодилов — друг на друга, как рулоны дорогих ковров, вырастающих в высокий погребальный холм. Лодка погружалась выше ватерлинии, почти до бортов. С перевязанными лапами и пастями, ящеры по-прежнему горделиво и презрительно смотрели на людей, которые лишали их возможности созерцать сжимающееся, пульсирующее солнце. И все это ради того, чтобы отшлифовать грубую кожу и вырезать из нее лоскуты для ремней и сумок. Детенышей забирали у бессильно шипящих матерей и отдавали шаманам — их маленькие чучела внушали слепую веру в колдовство.

* * *

Лягушачий прогноз погоды не обманул: начинался сезон дождей. Белье после стирки не просыхало: просто негде было его сушить. На мир обрушился неиссякаемый, полугодичный поток жидкости, из которой стекольщики, наверное, выдували прозрачных бабочек с хрупкими усиками или радужные вазы.

За неделю отсырели все рубашки и пледы, а праздничные юбки, на которых Чантри старательно выводила узоры соком листьев индиго, покрылись мохнатыми, болотистыми пятнами плесени.

Эта плесень распускалась зелеными цветами и шишками артишоков, пробиралась мелкими шажками по потолку, разрасталась плющом по стенам. В ней пробуждались и оживали люди других, миллиметровых миров — такие же, как мы, только незримые глазу.

Несмотря на свои старания, Сафир так и не купил новый дом. И, честно говоря, Чантри радовалась этому: ей нравилось жить на воде. Устойчивые, приросшие к земле хижины, стоящие на суше, возводили на десятиметровых бамбуковых сваях, похожих на строительные леса, с которых теперь плашмя плюхались в воду гогочущие мальчишки в грязной одежде. Крыши из жестяных листов адски раскалялись на солнце — находиться внутри было невыносимо. Здесь же, в плавучей деревне, в глубине мангровых зарослей, косыми лучами сквозили приятная озерная прохлада и мшистый сумрак лесов.

Чантри смотрела на дождь, очищая на крыльце кукурузные початки, чтобы перемолоть из высушенных зерен муку. Плавучий дом иногда вздрагивал, встревоженный рябью воды. Казалось, эта вода несла его к огромному водопаду: дом подпрыгивал на речных порогах и нырял в глубокие омуты. Чантри подумала, как было бы здорово уплыть, чтобы никогда не возвращаться, чтобы остаться навсегда в этом тихом, заводопадном мире, окруженном со всех сторон расцветающими бутонами плесени и отсутствием воздуха. И водой, которую так не любил Сафир.

Хотелось дождаться, когда небесный водопад наконец полностью вытечет, но нужно было убрать сети. В дождь рыба охотнее подходила к прозрачным кружевам, плетенным из невидимых шелковых нитей, и Чантри, оставив кукурузу, потянулась за своей треугольной шляпой из шестнадцати колец и пальмовых листьев, защищавших от дождя и змей. В мангровых лесах это было необходимостью: свалившиеся с лоскутных крон куфия или крайт соскальзывали с такой шляпы на землю, вместо того чтобы угнездиться на голове.

Шляпа была подарком. Когда Сафир еще был влюблен в Чантри, он вывел внутри шляпы посвященные ей стихи. В них говорилось, что ее имя означает «лунный свет». Сафир писал, что этот свет превращается в белые кристаллы соли, оставленные на берегу прибоем древнего моря. Но солнце выпило из него всю воду и раздулось, и лопнуло, и вытекло на землю дождями, превратив почву в болото. Только соль осталась блестеть, отражая созвездия и обещая прибою, что зыбкий берег все еще ждет его.

После свадьбы, когда Сафир занялся собственным делом, он забыл об этих стихах. Но шляпу Чантри берегла. Надевая ее, она мимоходом пробегала глазами по строчкам и каждый раз видела в завитках букв глаза созвездий, испарившиеся волны и трещины, паутиной расползающиеся по иссушенной земле.

Чантри встала. У понтона, на котором держался плавучий дом, глухо постукивала бортом о столб ее лодка. Дождь понемногу наполнял эту лодку, как ведра, которые Чантри оставляла у крыльца, чтобы набирать сок из туч. После сильных ливней вода доходила почти до края. Пару раз бывало, что дождь полностью затапливал лодку: над водой выглядывали лишь ребра бортов, от которых отскакивали брызги. Но Чантри не волновалась: поднять лодку на мелководье было парой пустяков.

Здесь, в тропиках, дожди были и теплыми, и холодными: тучи наведывались в гости с юга и с севера. Иногда воздушные массы сталкивались и превращались в конвейер воды. В невесомое полупрозрачное полотно, которое тянулось до горизонта. Ждать, когда эта мокрая фата порвется, не было времени: нужно было плыть, убирать сети на середине озера. Чантри вздохнула, взяла жестяную банку и принялась вычерпывать воду.

Плавающие на поверхности кольца, которые ставили, чтобы видеть полупрозрачные ловушки, чуть подпрыгивали и дрожали под напором муссонного ливня. Теперь нужно было наворачивать круги и с силой бить по воде толстой палкой, чтобы загнать напуганную рыбу в сеть.

Затерянный островок, у которого Чантри иногда оставляла лодку, чтобы искупаться и вымыть волосы терракотовой глиной, почти растворился в поднимающемся уровне воды. Он был ее тайным чудом: непостижимым образом вода или человек занесли сюда микроскопическое семечко, ставшее банановым деревом. Росла ввысь исполинская банановая травинка. Достигнув взрослого возраста, она рождала зеленую пуповину, похожую на пластичный кошачий позвоночник. Эта пуповина удерживала пыльно-лиловый бутон — печальный цветок банана. Он свисал, как медальон на позеленевшей медной цепочке: безвольно поникший, не успевший раскрыться — и уже увядающий. Дождь скатывался с его треугольных восковых лепестков в землю, и казалось, будто цветок склонил свою голову над кем-то, кто захоронен на этом островке.

На вышитом водяными гиацинтами берегу лежал остов разбитой лодки — видно, чью-то долбенку унесло. Чантри подплыла поближе и дернулась, обнаружив, что днище поросло коростовыми заплатками. Она не могла разглядеть, был ли у «лодки» нос, но хвост точно имелся. Зубристый, как лист алоэ, соком которого она смазывала свои спутанные можжевеловые волосы.

Крокодил!

Должно быть, тот самый, что продырявил сеть. Которого ищут всей деревней!

Он и раньше как будто находился рядом, Чантри чувствовала его постоянное присутствие.

Она попыталась нащупать на дне лодки мачете, которым расчищала мангровые заросли, но его, наверное, взял Сафир и, как всегда, не вернул на место.

Нужно было убираться подальше, но Чантри по-детски, по-глупому захотелось посмотреть… Она еще никогда не видела настоящего крокодила так близко. Настоящего! Разве те, полуживущие на ферме, были настоящими?..

Лодка вспорола заросли водяных гиацинтов и пропахала глинистое дно с царапающими вкраплениями камешков. Крокодил не шевелился.

«Если он мертв, нужно сказать Сафиру…»

Чантри решительно встала в лодке, но пошатнулась, потеряв равновесие: крокодил повернул морду и открыл один глаз. Второго у него не было: гноящиеся желтые сгустки, вытекая, оставляли мерзкую слизь. Чантри невольно вспомнила картинки африканских гепардов со «следами слез» — печальными черными полосами на мордах.

Это был молодой сиамский крокодил. Подросток, который еще недавно был малышом. Видимо, его мать убили — а может быть, продали Сафиру… Шея крокодила была задета огнестрельным ранением, но, на первый взгляд, оно казалось поверхностным. Как барельеф Макары^[3] из песчаника на стенах Ангкора, ящер не двигался — только смотрел на Чантри единственным глазом. Так смотрел, будто давно знал ее. Будто в прошлых жизнях был ее братом, отцом, сыном…

— Тебя ищут, — сообщила Чантри. — Они видели сетку, которую ты искромсал. Ну и зачем тебе это понадобилось? Теперь они знают, что ты в деревне.

Крокодил промолчал. Он странно глядел на Чантри — вероятно, раздумывал: съесть ее или нет.

* * *

Когда Чантри вернулась в деревню, оказалось, что их с Сафиром дом уплыл. Обычное дело в сезон дождей, когда озеро Тонлесап выходит из берегов и уровень воды поднимается.

Плавучие бамбуковые хижины строили на плотах-понтонах, но небрежно затянутые канаты, держащие дома на привязи, порой разбалтывались, и никого не удивляло, если дом уносило течением, — просто приходилось искать его по соседям. А вообще это было даже удобно: не нравятся соседи — уплыл вместе с домом, и всё. Иногда Чантри думала, что, может быть, так было бы лучше для всех. Она бы просто уплыла — и никто даже не заметил бы ее отсутствия.

Чантри погладила заспанные веки глазастой именной лодки и двинулась вдоль берега. «Теперь еще и дом ловить, как рыбу! Может, и вокруг него поставить сети в следующий раз?»

Лодка как будто стояла: Чантри почти не гребла, течение само несло ее. Двигалась вода. Берега тоже двигались, а на них текла сонная, уставшая от постоянной жары и постоянного дождя жизнь. Вот крепко сложенная девушка с лоснящимся от жары лицом полощет в озере масляные волосы. Тут же бьет о камни бесформенное белье старуха в пурпурном домотканом платке с серебристой клеткой вышитых стежков. Это Ботум. Чантри ее знает. Поблескивающие вкрапления отражаются сеткой лучей на воде — это наконец восстановилась травмированная глазница больного солнца, выглянувшего из-за туч. Вот хлипко накренилась бамбуковая будка на высоких сваях — туалет. Ее содержимое медленно, почти незаметно сползало по береговому откосу и растворялось в озере. Вот сидят на ступеньках плавучих домов дети. Сидят и справляют нужду в воду на глазах у всех. Обычное дело. Им и бамбуковые будки ни к чему.

Чантри зевнула и заправила волосы за уши.

— Твои уши огромные, как у Будды, — как-то сказал Сафир. Потом он спохватился и добавил, что Чантри, будто бы прямо как Будда, чувствует боль каждого существа и прислушивается ко всем, кто просит о помощи. Иначе зачем она тогда дала в долг старухе Ботум, которая никогда еще никому не возвращала денег. И к тому же тратит их только на бетель.

— У нее умер единственный сын, — тихо ответила Чантри.

— Ну ладно. А кроликов зачем выпустила? Их все равно съедят. Не крокодилы, так люди. Ты как ребенок, Чантри!

Чантри промолчала. Промолчала — и начала стесняться своих ушей. Стесняться — и прятать их за спутанными волосами.

Но здесь можно было и открыть их — все равно никто не увидит. Чантри распутывала пальцами сухие колтуны и со скучающим видом следила за плывущим по экватору озера трупом. Обмотанный полиэтиленом, он покачивался на воде, как вертлявая лодка, иногда нырял, как крокодил, — и, как крокодил, никуда не спешил. А куда ему спешить: он уже везде успел. Жители деревни держали тела умерших родственников в бежевой воде прямо под домами — так продолжалось годами, пока копились деньги на достойные похороны и обряд сожжения. У большинства нужной суммы не набиралось, и тело хоронили в воде, опуская душу в земную жидкость, из которой она вышла.

К вечеру, когда вернулся Сафир, сосед сообщил, что их дом прибило к крыльцу старухи Ботум — той самой, в пурпурном клетчатом платке. Ботум означало «принцесса». Пожалуй, когда-то она и была как принцесса, но голод и режим красных кхмеров стерли ее нежные черты и скульптурную осанку, смяли глину и вылепили из нее растрескавшийся пень, обернувшийся ведьмой. «А ведь это и мне предстоит», — равнодушно подумала Чантри.

Пока их плавучий дом буксировали лодками на привычное место, Чантри воспользовалась предлогом убрать сети. Обычно по ночам был хороший клев, и в темноте ее фонарь часто мерцал на середине озера, подсвечивая снасти. У рыбаков не существовало дня и ночи: они работали всегда.

Бычьи лягушки по-прежнему навязывали дождливый прогноз, назойливо ноя и давя на нервы полосатым комарам, переносящим лихорадку денге. В эту ночь созвездия Зайца и Волка затянуло землисто-грозовым полотном сложного, грязного оттека, из которого вдалеке выбивались золотистые нити. Это распускали руки ошалевшие молнии. Если медлить с возвращением на берег, защищаться от рук, украшенных перстнями шаровых сгустков — электрических тромбов, — будет бесполезно. Ты станешь единственной точкой на зеркальной мишени, которая, словно в насмешку, начнет копировать молнии в сотнях экземпляров. Каждый из них будет отражаться от поверхности воды, чтобы попасть в тебя. Наконец в какой-то момент ты просто перестанешь понимать, где берег. Куда грести? Верх, низ, черные берега, черные тучи, черное озеро… Вокруг только молнии, вспышками пронизывающие воду, жалящие своими остриями. Сын Ботум так и погиб. Его нашли через четыре дня — вздувшегося и почти неузнаваемого, запутавшегося в сетях.

Чантри как раз ждала ребенка. Встретив на рынке Ботум, она поздоровалась, но та, прищурившись, смерила ее взглядом и не ответила. Может быть, именно тогда ее и сглазили?

Грубый лен неба переходил полосками от цвета застывшей лавы и осколков базальта к сепии и распускался бахромой дождя на горизонте. Там оттенок полотна скорее напоминал эбеновое дерево, из которого отец Чантри когда-то вырезал фигурки Апсары́ — индуистской богини облаков и воды, небесной танцовщицы в кхмерской золотой короне, похожей на высокие песчаные пики Ангкор-вата. Когда строишь замок из песка — можно набрать воды в ладонь и капать этим песком, перемешанным с влагой… Капать, капать песчаными дождинками, пока не получится извилистая, причудливая башня — точь-в-точь как затуманенные болотами вершины Ангкор-вата.

Хотелось успеть добраться до островка раньше дождя. Крокодил еще лежал там — наверное, ему было совсем плохо. А может, он ждал, когда дождь затопит островок и сам перенесет его в озеро. Чантри заметила на его морде несколько мелких веточек. Так обессилевшие и голодные крокодилы получали легкую добычу — птиц, собирающих тростинки для гнезд.

Крокодил не зашипел угрожающе, а только посмотрел своим яшмовым глазом. «Помоги мне», — говорил этот глаз.

Руки Чантри машинально потянулись к канату, а глаза уже нашли, где можно было пришвартовать лодку. И вдруг внутри засвербили сомнения: «Не спеши. Это же крокодил. Как ты ему поможешь? Ну высадишься, а дальше? Это ведь не кролик. Или ты, как птичка, прилетела на разложенные на носу веточки? Даже если он хороший, как ты будешь его лечить? Где содержать? Чем кормить? А Сафиру что скажешь?»

Чантри отдернула руку от каната и схватилась за весла. Она ведь ничего не может сделать — мелькнула трусливая мысль. Нужно возвращаться, а крокодила выкинуть из головы. Забыть, будто его и не было. Это не ее вина, что крокодилы умирают. Этот вряд ли выживет — он слишком слаб, он не может добывать себе пищу, не может охотиться. А если он потеряет глаз, то… Она здесь ни при чем. Она просто ставит сети. Она не обязана. Она не врач. И Сафир все равно его заберет. Он не разрешит, он будет против. Еще и ее обругает. А может, и выгонит. Теперь, когда уже точно ясно, что она не может иметь детей, Сафиру ничего не стоит прогнать ее прочь — такая женщина ни на что не годится, держать и кормить ее незачем.

«Ты… Поправляйся. Извини. Я правда не знаю, чем тебе помочь, но ты береги себя. Все будет хорошо!» — Чантри уже открыла рот, но вместо слов осторожно выбралась из лодки и наскоро обвязала канатом большой валун.

Пасть шевельнулась.

— Ты ждешь, когда я подойду поближе, чтобы съесть? Или говоришь «пожалуйста»?

Чантри не помнила, как втащила крокодила в лодку… В такие мгновения кажется, будто ты спишь и это не по правде. И все равно было страшно — даже «во сне».

«Это просто мешок! — шептала Чантри. — Я просто тащу сорокакилограммовый извивающийся мешок».

Убеждать себя получалось, пока «мешок» не огрызнулся: видно, какой-то корягой, торчащей из земли, или подвернувшимся угловатым камешком была задета рана на шее. Чантри пошатнулась и, не удержавшись на скользких и гладких валунах, рухнула вместе с крокодилом на ребро лодки, ударившись плечом. С трудом повернув голову, крокодил зашипел.

«Кажется, теперь еще и нога подвернута, прекрасно! Хорошо хоть в воде это не так больно. Ничего, можно потерпеть. Когда что-то болит — неважно, внутри или снаружи, — нужно просто убедить себя, что это — обычное дело, что это нормально. Боли нет, это мы сами привыкаем ныть и жалеть себя. Боли нет — мы просто думаем, что нам больно, — от мыслей и болит. Перестанешь думать об этом — перестанет болеть. Зато отсюда проще затащить крокодила в лодку. Как же это сделать, вот демон!»

— Прости меня. Я стараюсь аккуратнее, но, видишь, не очень-то получается.

Крокодил не шевелился. Может быть, ему вообще было все равно. А возможно, он уже и умер.

На обратном пути блестящая бахрома дождя добралась наконец до лодки. Поток тропического ливня понемногу начал заливать ее: за три гребка веслами приходилось дважды вычерпывать воду. Под весом крокодила корпус значительно осел, а до плавучей деревни оставалось еще приличное расстояние. Если так будет лить дальше, они просто затонут.

Чантри неуклюже выпрыгнула из лодки. Одежда вздулась огромными пузырями над водой и пару секунд мешала ей двигаться. Нос лодки, приободрившись, приподнялся. Чантри изо всех сил толкнула лодку вперед и забарабанила по воде ногами, чтобы сразу же догнать ее. Нет, так не годится. Лодка не держит курс, норовит повернуться боком, к тому же течение здесь закручивает водовороты — медленные, еле заметные, но водовороты. Они и лодку сносят…

Придется, видимо, нырнуть. Не хотелось еще больше мочить волосы, но так она сможет плыть быстрее. Чантри уже набрала в грудь побольше воздуха — и краем глаза заметила водяную змею. Та деловито и уверенно скользила по изрешеченной струями ряби на другую сторону озера. В дождь змеи активизировались. Вода затапливала норы, и они просыпались.

«Нет. Так нельзя. Как же держать лодку, чтобы она не вертелась?» Крокодил перестал молчать — он шипел и извивался, норовя сползти через бортик в воду. Ему мешала шея. Борта лодки Чантри были довольно высокими — крокодилу нужно было бы сперва задрать голову.

Чантри вцепилась пальцами в корму. Теперь локти, как рычаг. Подтянуться, еще немножко… Как же трудно подтягиваться, когда течение увлекает твои собственные ноги в сторону. Так и хочется опереться ими о твердую землю, чтобы подпрыгнуть, но внизу — глубина. Какие, оказывается, слабые у нее руки!

Подтянувшись, Чантри легла грудью на корму и замолотила по воде ногами. Рядом, у самого лица, лежал крокодилий хвост. Неподвижный, каменный, ячеистый, как мозаика. Будто неживой.

— Ты ведь тоже человек. Бывший человек, — сказала Чантри крокодилу. — Душа кого-то, кто умер преждевременной смертью. А может быть, умер, даже не родившись.

Хвост шевельнулся и резанул ее по лицу островатыми зубьями.

* * *

Из-за того, что озеро вышло из берегов, в мангровые заросли нанесло много тины и оборванных лоскутьев растений — весла то и дело путались в подводных сплетениях зеленых запястий.

Плавучая деревня уже спала. Лодки покачивались на воде, как пожухлые листья. Чантри оставила крокодила за понтоном — там, где в зарослях водных гиацинтов и лотосов уже начинался глинистый откос берега.

Оказалось, это была крокодилиха. Может быть, последняя свободно живущая в желтой воде среди пресноводных розовых дельфинов, засыпающая в мангровых цветах, распускающихся под водой. Шагающая корявыми лапами по дну и расчищающая перегнивший подводный ил, выбрасывая его мордой на берег. Она больше не шипела на Чантри. И ей — жить в луже экскрементов на крокодильей ферме Сафира?

— Я — Чантри, — сказала Чантри, — а ты будешь Ченда. Ченда значит «умная». Умная, понимаешь? Я буду привозить тебе рыбу. Из-за болезни твоя душа потеряла связь с миром. Я принесу в жертву петуха. Отправлю в плавание тыкву и запущу в тучи воздушного змея в храм Махешвары^[4] — это отгонит демонов, преждевременно забирающих тела. А потом схожу в пагоду, там читают древние молитвы на санскрите, — и ты вновь обретешь нити земли. Полежи пока тихонько, тебя не должны видеть. Я скоро вернусь.

Сафир храпел в гамаке, свесив жилистую волосатую ногу. Тошнотворный запах в хижине означал, что муж пил туак — белый сок пальмы, настоянный на спирту. По вечерам Сафир часто засиживался у друзей, чтобы поиграть в ок-чатранг^[5], и это никогда не обходилось без туака. По отсыревшему полу раскатились туук, рыбки-трейи, сес и дева-неанг.^[6] Перевернутый король-анг валялся рядом с тем самым тесаком, который искала Чантри, и обкромсанным саусепом. Видно, Сафир собирался срезать его занозистую, шиповатую кожуру и вгрызться в терпкую белую мякоть с черными косточками, но пьяного терпения не хватило… В корзине с са́лаком — змеиными фруктами, шершавая кожица которых в точности напоминала чешуйки кобры, валялся грязный резиновый сапог.

Пока Сафир спал, можно было многое успеть. Чантри выдавила сок лайма-уродца с мятыми, пупырчатыми боками, смешала его с порошком из толченых трав, а затем подобрала с пола тесак. В углу стояла плетенная из бамбуковых стеблей клетка. В ней дремал петух, которого Сафир таскал на петушиные бои. Это был породистый петух, редкий, суматранский черный. Такие считались самыми яростными. Оттенок перьев походил на цвет крокодильего хвоста — полутона темные, как у полированных камней.

Чантри вытащила сонного, перепуганного петуха из клетки — ей не было его жалко, Сафир постоянно носился с этим петухом. И постоянно проигрывал. Возможно, его тоже кто-то сглазил. Чантри вынесла петуха на крыльцо и отрубила ему голову.

У зарослей водных гиацинтов она повозила петухом по глади воды, перемешав водоросли.

— Вот, ешь, Ченда. Смотри, специально для тебя еду приготовила. Ешь, а я пока смажу твои раны. Эту мазь всегда делала моя мама — считается, что она призывает на защиту духов. Может, это будут даже твои родные из прошлой жизни — я не знаю. Ченда, не сердись. Я же хочу как лучше. Терпи, терпи, еще чуть-чуть, с той стороны помазать. Да, знаю, больно, это же кислый сок! Терпи! Будешь жить со мной — я научу тебя терпеть, тебе никогда не будет больно. Завтра схожу за настойкой женьшеня — это поможет от заражения. Крокодилы на ферме выживают даже с откусанными хвостами и лапами. Сафир говорит, в вашей крови есть антибиотик. Поэтому даже в грязной воде ваши раны не воспаляются. Ченда, ты сама-то хоть знаешь, какая у тебя волшебная кровь? Миллион лет назад боги добавили в нее все лекарства на свете. На войне люди умирали без лекарств, а у тебя они всегда с собой! Эх, Ченда, Ченда… Представляешь, теперь у меня есть свой собственный крокодил. Родное существо. Будешь моим родным существом, Ченда? Ну не улыбайся, не улыбайся, пожалуйста! Что же у вас за улыбки, у крокодилов!

* * *

Подходил к концу месяц убывающей луны. Ко Дню поминовения, когда бог мира мертвых Яма освобождает души и дает им возможность увидеть своих родных, раны Ченды почти совсем затянулись. Теперь она могла перебирать лапами-корягами по дну мелководья, высунув из воды подозрительные и зловещие ноздри. Сафир затемно уходил на крокодилью ферму и возвращался слишком пьяным — можно было не бояться, что он увидит Ченду в зарослях. Что уж и говорить, если он как-то зашвырнул в заводь бутылку и принял хвост крокодилицы за водяную змею.

Ченда знала, в какое время Чантри приходила ее кормить. Она заплывала под понтон и ждала там, пока тень девушки не покажется над водой и не поманит ее свежей рыбой: чужие люди редко захаживали к ним в дом.

Сезон дождей закончился, и озеро, обновив свои бронзовые воды, готовилось отпустить людям грехи, в которых те пришли раскаяться во время праздника Чнам-Тмай. По берегам там и тут вырастали островерхие песчаные холмики: жители деревни строили у воды пагоды из песка, чтобы очиститься от грехов. Их вершины, украшенные цветами и лентами, пытались дотянуться до зеленых туч и оранжевого воздуха, истыканного солнечными лучами, но ветер разворовывал песчинки, и некоторые башенки разрушались.

Чантри тоже отправилась строить башни. Она взяла с собой рис в конвертах из банановых листьев и рассчитывала вернуться не раньше полудня: чем больше холмиков построишь — тем больше грехов сможешь искупить.

Как только Чантри уплыла, у дома появилась старуха Ботум. Ее лодка вынырнула из мангровых зарослей и, воровато скользнув к причалу, замерла у поросших водорослями ступенек, уходящих под воду. Пурпурный платок с серебристыми стежками огляделся и негромко позвал:

— Чантри, дорогая! Дашь взаймы немного пальмового масла? Представь только, у меня закончилось! Соседушка!

Если бы Чантри была дома, она бы удивилась: как это у Ботум нет масла? Еще и в праздник Чнам-Тмай, когда у всех все наготове с вечера!

Не дождавшись ответа, Ботум обогнула дом и подплыла к зарослям гиацинтов. Вжав голову в плечи так, что казалось, будто у нее нет шеи, Ботум вгляделась в воду. Стебли прорезались сквозь слой водорослей и гудели пчелами — можно было подумать, что это они плачут, рождаясь на свет. Рябь воды полировала бурые камни. Эти камни пошевелились и поднялись над водой — пульсирующие ноздри переросли в роговые пластинки на морде и желтоватую нежную кожу под нижней челюстью.

Ботум замерла. Не вскрикнула, не отшатнулась. Замерла!

— А, вот и ты! — прошипела она прокуренным голосом. — Я знала, что это Чантри тебя спрятала, знала! Ну ничего, погоди у меня, — опасливо оглянувшись на крыльцо, Ботум подняла со дна лодки огромный сачок и бечевку.

* * *

Чантри забыла взять ведро. После ритуала постройки песчаных пагод ей нужно было еще убрать сети, а без ведра рыбу придется вываливать прямо в лодку. Пока она доберется до дома, рыба превратится на жаре в смердящие помои. Ченда не станет такую есть. Она ест только свежую.

Когда лодка прошла последний поворот, Чантри вынырнула из тенистых зарослей и чуть не столкнулась с лодкой Ботум. Ботум бил озноб. Промокшая, она гребла, не видя ничего впереди, еле держа равновесие. На ее руке — от плеча до локтя — кровоточил глубокий порез.

— Я плыву на ферму Сафира! Пусть он узнает, узнает! Вот чем ты занимаешься, пока мужа нет дома! — выплюнула Ботум.

Чантри похолодела.

— Подождите… Э-э… Этот крокодил… Это не тот, которого ищут… Это другой. Сафир знает о нем. Он решил заняться размножением крокодилов на ферме, и вот… Понимаете, там не хватает инкубаторов… А этот нездоров. Его нельзя выпускать к остальным, его поранят. И у них иерархия, он не сможет бороться за еду… Сафир знает. Что вы ему хотите сказать?

— Ну раз знает, так что такого, если я пожалуюсь, что вы держите в плавучей деревне своих людоедов! Нет, Чантри. Все ищут того душегуба, который изодрал сетку, а вы и новых тут решили наплодить! Что, нет детей, так за крокодилов принялись?

— Стойте! Подождите! Давайте я… Обработаю вашу руку!

* * *

Чантри порадовалась тому, что вернулась без сетей и рыбы: в лодке было достаточно места, чтобы отвезти крокодилиху на середину озера — к тому островку, где началась их дружба.

— Прощай, Ченда, не попадайся больше на глаза. Не трогай сетки в плавучей деревне. Останься свободной. Пусть тебя никогда не поймают. Ты не станешь ни сумкой, ни кошельком. Ты сможешь каждый вечер греться на своем островке, и в твоих глазах будет звенеть рамбутановый закат.

Крокодилица не взглянула на Чантри. Ей было наплевать на человека; она просто вывалилась из лодки в воду — равнодушно, как мешок с песком. Чантри посмотрела на круги по воде и шмыгнула носом — пахло мычащей плесенью, коровьими лягушками и тоской по дождю. Близился сезон засухи. Скоро уровень воды понизится, Тонлесап отступит — и она снова сможет ходить по растрескавшейся земле. Молнии, вреза́вшиеся в озеро эти полгода, оставили, должно быть, много трещин на дне.

Вечером, перед самым приходом Сафира, когда Чантри пропалывала заросли водяных гиацинтов, в которых пряталась Ченда, она снова увидела ее. Ченда высунула голову прямо из-под понтона, на котором держался плавучий дом, и осуждающе посмотрела на Чантри.

— Уходи! Уходи! — замахнулась на нее тяпкой Чантри.

Ченда зашипела, но не ушла.

— Ченда, милая, пожалуйста, уплывай…

Крокодилица навернула круг.

— Ченда, я поняла… Никуда ты не собираешься уплывать. Эх ты…

Чантри вернулась в дом и взяла Сафирово ружье. Выйдя на крыльцо, она напоследок заглянула в рыже-тигровые глаза Ченды.

— Уйди, Ченда! Уйди! Видеть тебя не хочу! Прочь! Прочь! — закричала она.

И размазывая грязные слезы глинистыми кулаками, Чантри выстрелила из ружья. В воздух. Зубчато-шершавый хвост скрылся под водой.

1. Алкогольный напиток, изготавливаемый либо из сока пальмы, либо из рисового сырья.

2. Кхмерская гитара.

3. Санскритский термин, относящийся к крокодилу, акуле или дракону. Изображение Макары символизирует ограниченность материального мира.

4. У кхмеров — бог неба, спускающийся на гору и порождающий жизнь.

5. Древняя кхмерская версия шахмат, в которую играет с детства каждый камбоджиец.

6. Ладья, пешки, конь и ферзь в кхмерских шахматах.