ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

ЕВГЕНИЙ СЛИВКИН

 

 

* * *

Я переставил, налив стакан,

две чайные розы в пустой графин:

имена их кончались на «цзы» и «ян»,

а начинались на «ван» и «линь».

 

Две чайные розы кивали мне

головами, как древние мудрецы,

и казалось, что истина не в вине,

а в чем-то на «сюй» или даже «ци».

 

И хоть никогда не играл я в го

и не вникал в «Канон перемен»,

две чайные розы цвели для того,

чтобы и я не пенял на тлен.

 

 

 

БИАРРИЦ

Лишь однажды в раю этом Боговом

на своем оказавшись веку,

я входил в одну воду с Набоковым,

кролем медленным плыл на боку.

 

Шли бессменные волны забвения

из Атлантики на South East

и не помнили русского гения:

он тогда был еще гимназист.

 

Словно яблоко с дерева райского,

буй качался вдали на волнах…

Вынес я из залива Бискайского

хлад на сердце и соль на губах.

 

 

 

ЭНДШПИЛЬ

Когда мои накопятся года

и кончится нетрудная дорога,

я, если повезет, увижу Бога,

в которого не верил никогда.

 

С усмешкой на меня посмотрит Бог,

а я скажу, приподнимая плечи:

«В моей игре ты был фигурой речи,

но я тобой пожертвовать не мог!»

 

 

 

АМЕРИКАНСКИЙ РОМАНС

Кирстен

Цвет обоев? Ну пусть голубой,

водянистый, как на акварелях.

Я люблю просыпаться с тобой

по утрам в придорожных мотелях.

 

По душе мне походный уклад

жизни в комнатах не для элиты:

зависали здесь Бонни и Клайд,

ночевал Гумберт Гумберт с Лолитой.

 

Hit the road^[1] — и в воду концы!

И никто не найдет, где начала.

Бесконечных дорог беглецы,

игроки и бойцы криминала.

 

День за днем, без путей запасных

приближались они к эпилогу.

Мы совсем не похожи на них,

но глядим, как они, на дорогу.

 

 

 

* * *

Толпятся звезд молочные стада.

И ни в одном из будущих столетий,

ни на одной распаханной планете

не встретимся мы больше никогда.

Но если вдруг… То на мгновенье, словно

обязаны по гроб земным страстям,

друг другу в лица поглядим любовно

и разлетимся по своим смертям.

 

 

 

ЦИКАДА

Кричит цикада исступленно,

как будто знает, что она

без ведома Анакреона

кузнечиком подменена.

 

То Ломоносов, своенравен,

пришел в словесность без сапог —

а в сапогах вбежал Державин

и тоже совершил подлог.

 

То просвещенный Львов и Гнедич

с подстрочника перевели

и стрекуна из птичьей снеди

в любимцы муз произвели.

 

И, к небожителям причастный,

парнасский попирая склон,

заржал кузнечик голенастый,

как скачку выигравший конь.

 

Но не чета цикада прочей

чешуекрылой мошкаре —

она слепой личинкой в почве

всю жизнь готовилась к заре.

 

А выпадают ей на деле

за все подземные года

четыре летние недели

и тьма — теперь уж навсегда…

 

Порой густого звездопада,

не замолкая до утра,

кричит забытая цикада.

Она — отчаянья сестра.

 

 

 

В ОКРЕСТНОСТЯХ БАЗЫ ВОЕННО-ВОЗДУШНЫХ СИЛ В ШЕФЕРДФИЛДЕ, ЗАПАДНАЯ ВИРДЖИНИЯ

Вопрос первостепенный — быть иль

не быть на свете нам с тобой —

решает летчик-истребитель,

ныряя в бездне голубой.

 

Ему зачтется в Шефердфилде

учебно-боевой полет.

А мы глядим, над речкой сидя,

на медленный водоворот.

 

За барабанной перепонкой

установилась тишина —

и смерть не грохотом страшна,

а этой сумрачной воронкой.

 

 

 

ОДНОПОЛЧАНЕ

Они смеялись, водку пили,

пирог встречали на ура

и жен, шутя, производили

в почетные ефрейтора.

 

Я с детства помню тесно сжатых

в застолье в праздник всех живых

вeселых гвардии-сержантов

и офицеров боевых.

 

Они огонь прошли, не тужась

карьеру сделать на войне, —

и если вспоминали ужас,

то лишь с собой наедине.

 

Попертый вон из генералов

за то, что всех их уберег,

полковник там под звон бокалов

спокойно доедал пирог.

 

 

 

* * *

Отныне не будет небес

ни ночью, ни утром без

Венеры и Марса — они

будут и днем видны.

И дней не будет иных,

кроме дней Турбиных.

 

 

 

О ДРЕВНИХ ТИРАНАХ

У древних греков были все

тираны поголовно мелки:

они вращались в колесе

кровавых дел своих, как белки.

 

Любовь — народу, прочим — страх,

чеканный профиль — на монеты…

Спокон веков при их дворах

кормились крупные поэты.

 

И каждый Ивиков журавль

был окольцован — вероятно,

чтоб не забыл, где жировал, —

тяжелым перстнем Поликрата.

 

 

 

* * *

Душа моя мобилизована

была — мне снилось — без возврата:

легко откликнулась на зов она

нездешнего военкомата.

 

В своем задумчивом достоинстве

ничуть не понеся урона,

она сгодилась в светлом воинстве

на должность рядового дрона.

 

Не помню, в мураву ли, в небо ли

душа стремилась к темной цели,

которой у служивой не было,

пока она держалась в теле.

 

 

 

НА ЗАКАТЕ

По небу, спящему вдали

и вечному пока,

как царства по лицу земли,

проходят облака.

 

Над лесом ливень прошумел,

побил пшеницу град:

проплыли облако-Шумер

и облако-Аккад.

 

Близ звезд оседло-кочевых

горит закат, кровав,

как след слоисто-кучевых

и перистых держав.

 

---

1. Дать ходу (англ.).