ЭССЕИСТИКА И КРИТИКА

ЛЮДМИЛА ЗУБОВА

Разночтения

 

Эта тема возникла в процессе моих занятий языком современной поэзии, когда мне приходилось обращаться к разным изданиям одних и тех же стихов. Часто бывало так, что я выписывала какой-то материал из журнальных и сетевых публикаций или получала его от авторов, а потом появлялись сборники и я по ним указывала издание и страницу. Иногда обнаруживались разночтения: в сборнике появлялись иные варианты, чем в первой публикации или в первоначальном авторском варианте.

Встречались случаи, когда редакторская и корректорская правка приводили к смысловым потерям.

Часть примеров уже рассматривалась в моих книгах и статьях в связи с разными темами — ​и грамматическими, и семантическими, и орфографическими. Обычно сведения о разночтениях приводились в примечаниях — ​в ссылках не на последнее и более авторитетное издание, а на более раннее, потому что мне больше нравилось, как там было написано, и я видела в этом написании смысл, утраченный при редактуре. Многие примеры здесь совсем новые.

Начну с двух примеров из поэзии Виктора Сосноры: они произвели на меня самое большое впечатление. Соснора в «Дидактической поэме» замечательно передает старославянское и древнерусское двойственное число сочетанием была два в таком контексте:

 

И вывели слона. В столбах и в силе.

Из пасти бас из хобота из кобра!

И бивня была два^[1] — ​как двойня смерти…

в окружности на двадцать пять в шагах.^[2]

 

Обратим внимание на порядок слов: не было два бивня, а бивня была два — ​с сильным фонетическим и смысловым акцентом на слове два, с подкреплением двойственности словом двойня.

Так было напечатано в американском издании, когда, видимо, больше доверяли автору. В более поздних изданиях в России это двойственное число было устранено: слово было написано в соответствии с современной грамматикой.^[3]

Следующий пример из той же поэмы Сосноры с историческим сюжетом. Это слово пустыни:

 

Существеннее миф о волосах

Самсона…

Здесь же: кто есть кто? —

Амнон? Фамарь? Восстание? Иоав? —

Никто — ​никто…

Есть «столб Авессалома»,

поставленный в пустыне так, как есть,

до библь-страстей… Уж если есть пустыни,

то почему бы в ней не быть столбу?^[4]

 

Казалось бы, здесь есть рассогласованность в числе существительного и местоимения. Но слово пустыни в древнерусском языке оканчивалось на и в именительном падеже единственного числа, как и польское слово пани. Это было особое склонение на и долгое. Соснора прекрасно знал древнерусский язык. В более поздних изданиях напечатано Уж если есть пустыня, то есть устранен этот элемент древнерусской грамматики.^[5]

Следующий пример — ​стихотворение Нади Делаланд «Тишина». Надежда прислала мне файл со сборником, который еще только готовился к печати, и там было слово лещь женского рода:

 

Так выйти бы — ​на улицу, где шум

невнятностью своей членоразделен,

так нет ведь, я не выйду, я груш-шу,

и алчно дома тишиной владею.

 

Она регенерируется враз,

и дыры от шагов уже бесследны,

затянуты, неслышимы для глаз,

и для ушей невидимы и слепы.

 

Так вязко в ней захлебываться ей —

ей-ей, уп-уп и буль — ​не задохнуться,

расхлопнуть жабры, превратиться в лещь,

рехнуться, тихо-тихо распахнуться.

 

Я вышла бы — ​на улицу, где шум,

где в воздухе висит его берлога,

но я уже твоей водой дышу,

и немотой не перейти порога.^[6]

 

Мне очень понравился мягкий знак в слове лещь по многим причинам. Во-первых, пишет женщина (к тому же кандидат филологических наук), во-вторых, здесь можно видеть имплицитную рифму вещь: превратиться в вещь. В-третьих, глагол лечь в старославянском языке имел огласовку лещи. В опубликованном сборнике оказалось слово лещ без мягкого знака.^[7] Все смыслы авторского написания в отредактированном тексте пропали. Ни в каких других сборниках Н. Делаланд этого стихотворения не нашлось, исключить такой пример было жалко, и я позвонила автору с вопросом, есть ли где-нибудь, в журналах или в Сети, публикация этого стихотворения с мягким знаком. Выяснилось, что это единственная публикация. Я спросила: «А мягкий знак там нужен?» Получила ответ: «Конечно! Я не очень внимательно читала корректуру, доверилась редактору».^[8]

Мягкий знак пропал и в слове товарищь из стихотворения «Куриный суп, бывает, варишь…» Д. А. Пригова:

 

Куриный суп, бывает, варишь

А в супе курица лежит

И сердце у тебя дрожит

И ты ей говоришь: Товарищь! —

Тамбовский волк тебе товарищ! —

И губы у нее дрожат

Мне имя есть Анавелах

И жаркий аравийский прах —

Мне товарищ^[9]

 

В тексте с мягким знаком можно наблюдать такой психологический момент: во-первых, человек, который варит курицу, готов видеть в ней личность и даже женскую сущность. Во-вторых, он перед ней как бы заискивает, извиняется; мягкий знак — ​здесь и способ странного смягчения ситуации, и некоторой неуместной деликатности. Написание слова товарищ в грубой реплике курицы явно противопоставлено первому вхождению слова в текст.

В разных других изданиях слово товарищ оба раза напечатано по орфографическому правилу, например в первом томе «Монады» из собрания сочинений.^[10]

Очень много редакторских поправок связано с традиционно-поэтической орфографией. Вот, например, фрагмент стихотворения «Там, где печалью отравившись…» Елены Шварц со словом мятель:

 

Там, где, печалью отравившись,

Завоет путник: Ханаан,

Там, где Рахиль пекла оладьи

На придорожном плоском камне, <…>

Где ангелы летят дождем

В булыжник тертый, камень битый,

Надо всем стоит Исакий,

Тусклым золотом облитый.

Где ангелов метет мятель,

Мятель метет — ​туда, туда,

Где демоны, как воробьи,

Сидят на проводах.^[11]

 

В собрании сочинений^[12] этот орфографический архаизм устранен, а между тем для Елены Шварц, как и для многих других авторов ленинградской неофициальной культуры, очень важны элементы орфографии, свойственной литературной классике. В XIX веке были слова мятель и метель с разными значениями. В. Даль определяет слово мятель как «буран сверху», а слово метель как «буран снизу». Не вполне ясно, насколько эти различия существенны для стихотворения, хотя ангелы спускаются сверху, но очень значимо то, что написание мятель встречается не только в текстах XIX века, но и у Ахматовой, Блока, Волошина, Кузмина, Петровых и других авторов.

Очень часто редакторы и корректоры не принимают орфографического архаизма чорт. Приведу только один пример (из стихотворения Бориса Лихтенфельда «Хрестоматийный диагноз»):

 

Взять наших классиков — ​сплошь русофобская круть!

(Или консилиум возле постели больного?):

и Карамзин ведь… и гОгОль (очки дальнозоркие) —

вот: «когда чорт и москаль украдут что-нибудь,

то поминай как и звали…» Наверное, снова

проворовались — ​давно Щедриным эта оргия

объяснена… Не успеешь и глазом моргнуть,

как, уловив надлежащий настрой с полуслова,

ринутся в бой кавалеры Святого Георгия!^[13]

 

В предшествующей публикации^[14] напечатано черт, хотя в корректуре это слово было с буквой «о».

Вместе с тем в цикле «Гоголь и Россия» написание чорт отсылает именно к гоголевскому персонажу. В. Я. Лакшин так рассуждал о вариантах чорт и черт: «Перечитал „Записки покойника“ Булгакова <…>. Между прочим, он пишет слово „чорт“ через „о“. „Черт“ через „е“ — ​привычный, литературный, домашний. „Чорт“ через „о“ — ​страшный чорт Гофмана и Достоевского, это и в самом деле нечистая сила. Вот что делает одна буква».^[15]

То, что орфографические и грамматические архаизмы имеют цитатный характер, отражено в жалобном автокомментарии к стихотворению «Воевода» Зои Эзрохи:

 

Воротилась как-то Зоя —

Что-то в сердце нет покоя,

Что-то все в груди кипит.

В спальню кинулась к постеле.

Посмотрела — ​в самом деле

На постеле* Альма спит!

 

И мрачнее черной ночи,

И потупя грозны очи,

Встала Зоя перед ней.

Альма плачет и тоскует,

Альма Зою в нос целует

И хвостом стучит сильней.

^{__________________}

*Уж вы критики мои!

Не меняйте «е» на «и»:

Тут отнюдь не опечатка,

А из Пушкина цитатка!^[16]

 

Вероятно, в следующем контексте изменение написания потрах _→ потрох^[17] объясняется стремлением избежать неприличия — ​Виталий Кальпиди («Мир слезами изнутри…»):

 

Ты хотел — ​про всё, про всё.

Так скажи — ​о детях:

как они живут ещё

на спектральном свете,

 

как они жестоки, как

сладостно жестоки,

как ножом у них в руках

станет пук осоки,

 

как хирургами хотят

быть не понарошку,

как они убьют котят,

обезвредив кошку…

 

Как бы так, чтоб не забыть

их назвать до кучи:

«Волчья кровь и волчья сыть,

нежный потрах сучий».^[18]

 

Контекст показывает, что авторский отглагольный неологизм потрах в значении «приплод» здесь гораздо более уместен, чем потрох «внутренности»: речь идет о жестоких детях, которых естественно было бы назвать сукины дети. Собственно, сочетание потрах сучий и есть перифраза этого фразеологизма.

У Яна Сатуновского в стихотворении «…Потерявши невинность…») есть этимологизирующее написание деревяжку (от слова деревяга)^[19]:

 

…Потерявши невинность

на грядке укропа,

няня поступила на работу

в пункт сдачи стеклотары,

а рядом

попал в перетяжку —

трепал деревяжку

Карп Рябов…^[20]

 

Это написание не было отражено в более раннем сборнике Сатуновского «Среди бела дня», где напечатано деревяшку.^[21]

Бывают ситуации, когда при редактировании измененное слово радикально обессмысливает высказывание. Так произошло при публикации стихотворения Беллы Ахмадулиной «Ночь под Рождество»:

 

И честность прочих — ​вздоры слов никчемных,

возмыли — ​и забыл их небосвод.

Всех подсознаний, стынущих в ночевьях, —

заглавный он, неоспоримый вождь.^[22]

 

В полном собрании сочинений Ахмадулиной авторская словоформа ночевьях заменена словоформой кочевьях.^[23] Почему в ночевьях — ​понятно: подсознание активизируется ночами, и совершенно непонятно, почему и как подсознания могли бы стынуть в кочевьях.

В стихотворении «Райская весь…» Бориса Лихтенфельда «деревня, село, место обитания» после редактуры превратилась в райскую весть^[24], хотя в первой же строке после двоеточия следует слово полсела:

 

Райская весь: полсела — ​ботанический

сад, полсела — ​зоосад.

Ласковый шелест силлабо-тонический

и синкопический лад.^[25]

 

Встречаются и такие разночтения, которые вызваны авторскими изменениями текста, например в первой редакции стихотворение «Ангел зимы» Виктора Кривулина было таким:

 

Анделу заиндевелу

с деревянным стуком крыл,

встать нахохлену на крыше, невеселу

посреди духовного пробела

в ожиданьи, чтобы час его пробил.

 

Аггелу, что неуклюже

на крыло, как на костыль, опершись,

окаменел от стужи, —

аггелу и свет, и север вчуже,

снежная невыносима пыль.

 

Ангелу белее снега,

крепче кристаллического льда,

город-призрак явлен, город-небыль,

город-сон клубящегося неба —

образ мира после Страшного суда.^[26]

 

Три варианта слова (слово с просторечным произношением андел, слово аггел в значении «падший ангел» и ангел) в издании 2013 года, подготовленном к печати О. Б. Кушлиной^[27], не воспроизведены. Во всех трех строфах напечатано ангел. В разговоре со мной О. Б. Кушлина объяснила это тем, что выполнила авторскую волю, хотя ей самой больше нравится первоначальная редакция стихотворения. В. Кривулин сделал такие изменения, решив, что первоначальные три варианта — ​это слишком вычурно. Унифицированное написание Ангелу имеется и в парижском издании 1982 года.^[28]

То, что написано в этой статье, не является результатом систематического исследования. Мне не встретились разночтения, связанные с написанием форм предложного падежа на -ье и -и (типа в сомненье и в сомненьи), но знаю, что эти варианты — ​нередкий предмет споров поэтов с корректорами. Написания типа в сомненьи — ​традиционно-поэтические, что отражено в Литературном энциклопедическом словаре еще в 1987 году.^[29] Буква «и» в окончаниях предложного падежа вполне системна: соответствующий звук бывает и ударным: в забытьи.

Итак, отступления от современных норм правописания очень часто бывают сознательными и смыслообразующими. Поэтому призываю корректоров и редакторов быть бережнее к авторским текстам, не вносить правку без согласования и призываю авторов внимательно читать корректуры.

 

 

---

1. Курсив во всех цитатах мой.

2. Соснора В. Избранное. Ann Arbor, 1987. С. 65.

3. Соснора В. Верховный час. Стихи. СПб., 1998. С. 182; Соснора В. Стихотворения. СПб., 2006. С. 682; Соснора В. Стихотворения. СПб.—​М., 2018. С. 715.

4. Соснора В. Избранное. С. 66.

5. Соснора В. Верховный час. С. 184; Соснора В. Стихотворения. 2006. С. 684; Соснора В. Стихотворения. 2018. С. 717.

6. Делаланд Н. Абвгд и т. д. Сборник стихов // Электронное письмо от 10. 08. 2006.

7. Делаланд Н. Абвгд и т. д. М., 2007. С. 40.

8. Забавный случай с «лещом», восходящий к реальному эпизоду уличной торговли Ленинграда 1960-х, приведен у Сергея Довлатова в повести «Иная жизнь». Писатель использует его также в «Записных книжках», газетных публикациях и даже в прозе, написанной в Нью-Йорке:

«На листе картона было выведено зеленым фломастером: „СВЕЖИЙ ЛЕЩЬ“.

— А почему у вас „лещ“ с мягким знаком? — не отставал Красноперов.

— Какой завезли, такой и продаем, — грубовато отвечала лоточница».

Для петербуржца, чья речь опирается на печатное слово, этот «лещь» нелеп. Однако для неграмотного человека, следующего в написании звучанию, подобный «лещь» звучит неотличимо от таких слов, как «вещь», «мощь» и т. п. Да и женский род слова «рыба» может легко к такому написанию подтолкнуть. Так что помимо указанных Л. З. мотивов ориентированный (ориентированная?) на не ведающую грамматических законов древнюю рукопись «лещь» имеет право хотя бы на обиходное существование. Тем более – на бытование в поэзии. Не исключено, что в каких-то диалектах он и сегодня наличествует. Что касается стихотворения, то у самой Н. Делаланд этот «лещь» не выплыл ли из книг Довлатова? Примеч. ред.

9. Пригов Д. А. Написанное с 1975 по 1989. М., 1997. С. 60.

10. Пригов Д. А. Собрание сочинений. В 5 т. Т. 1. Монады. М., 2013. С. 66.

11. Камера хранения. Литературный альманах. Вып. 2. СПб., 1991. С. 145—146.

12. Шварц Е. Сочинения Елены Шварц. В 5 т. Т. 1. СПб., 2002. С. 246.

13. Лихтенфельд Б. Одно и то же. СПб., 2017. С. 215.

14. Нева. 2016. № 9. С. 158.

15. Лакшин В. Я. «Новый мир» во времена Хрущева: дневник и попутное (1953—1964). М., 1991. С. 132—133. Цит. по: Еськова Н. А. Об орфографии впервые публикуемых и перепечатываемых текстов (в порядке постановки вопроса) // Русский язык в научном освещении. 2009. № 2.
С. 316—317.

16. Эзрохи З. На всякий случай. СПб., 2002. С. 110.

17. Кальпиди В. Izbrannoe. Челябинск, 2015. С. 102.

18. Кальпиди В. Хакер. Челябинск, 2001. С. 91.

19. Сатуновский Я. Рубленая проза. München—​М.—​Минск, 1994. С. 119; Сатуновский Я. Стихи и проза к стихам. М., 2012. С. 337.

20. Сатуновский Я. Рубленая проза. С. 119.

21. Сатуновский Я. Среди бела дня. М., 2001. С. 86.

22. Ахмадулина Б. А. Возле елки. Книга новых стихотворений. СПб., 1999. С. 59.

23. Ахмадулина Б. Полное собрание сочинений в одном томе. М., 2012. С. 394.

24. Собрание сочинений. Т. 4. Поэзия Петербурга 2012 года. Антология / Сост. Д. Григорьев, А. Мирзаев и др. СПб., 2013. С. 166.

25. Нева. 2013. № 8. С. 127.

26. Кривулин В. Воскресные облака. Л., 1972. [Без пагинации]. (Машинописный сборник, составленный В. Кривулиным и опубликованный в самиздате.) В. Н. Симоновская опубликовала в Интернете стихотворение «Ангел зимы» по этому сборнику: http://obtaz.com/es-01—12.htm?ysclid=Icq2in2dn1450314450.

27. Кривулин В. Воскресные облака. СПб., 2017. С. 37.

28. Кривулин В. Основные записи (Узоры и краски). Л.—​Париж, 1988. С. 35.

29. Литературный энциклопедический словарь. М., 1987. С. 261.