ПОЭЗИЯ И ПРОЗА МОЛОДЫХ ПИСАТЕЛЕЙ

АЛЕКСАНДР ЕГОРОВ

* * *

На берегу костер.

Мы проверяем сети.

Кто космос распростер,

заставил звезды эти

сверкать — нисколько нам

не интересно. Рыбы,

должно быть, килограмм

поймали, и спасибо.

Я окуня беру,

боль чувствую — игольчат.

И пастью, что в жиру,

он тихо-тихо ропщет.

Гребу, довольный, вспять,

кент курит полулежа.

Нет смысла задавать

вопрос «В чем смысл?» — ни в чем же!

ОПИСЬ

Предисловие

Вещи, предметы — я им отдаю

дань уважения, так как они

помнят, пускай и частично, мою

жизнь — растворенные в вечности дни.

1. Клык

Клык собаки, вырванный с трудом

из массивной белоснежной челюсти.

Дырочка проделана сверлом,

то есть сверлышком. Веревка в целости.

2. Иконка

Богоматерь, маленький Христос.

Серебро. Цепочка докупная.

Пробу разглядеть не удалось.

Впрочем, и неважно мне — какая.

3. Бебут

Это царской армии кинжал,

ржавчиной (увы и ах!) изъеденный.

Долго, видимо, в земле лежал,

потому — глубокие отметины.

4. Шляпа

Шляпа маскировочная, чтоб

в зарослях каких-либо скрываться.

Дырка есть и есть поблекший штамп

«Алекс Миръ-2012».

5. Пальто

Черное-пречерное пальто,

пыль и годы навсегда впитавшее.

Маловато мне уже, зато

в нем кажусь стройнее, ergo, краше я.

6. Тетрадь

Общая, исписанная вдоль

детскими корявыми стихами.

Там и наслаждение и боль.

Мамой приобретена — спасибо маме.

7. Ручка

Гелиевая, синяя, а на

колпачке царапинки и трещинки.

Изолентой перемотана.

Как люблю держать я эту вещь в руке!

Послесловие

Все сберегу, растеряю навряд.

Каждый предмет по-особому мил.

Знаю: умру — и они подтвердят

людям грядущего то, что я жил.

* * *

Вся моя одежда,

за исключением пары футболок и рубах,

купленных давно на родительские деньги,

соткана из букв.

Моя шапка

равняется одной статье,

пуховик — шести статьям,

кофта — трем,

джинсы — четырем.

На джинсах, пожалуй, и остановлюсь.

Питаюсь я опять-таки ими,

буквами.

Все, что ем —

если меня, конечно, не угощают, —

имеет приятный привкус типографской краски,

хотя мои тексты публикуются в Интернете.

Был и неприятный момент —

я сломал зуб

об орешек в конфете

(это «ъ» попался).

Да, журналистика —

работа с сиюминутным, актуальным.

Сегодня материал читают и цитируют,

завтра он обязательно канет в информационную Лету.

Поэзия — работа с вечным,

однако за нее не платят,

во всяком случае мне.

А ходить в обносках

и жить впроголодь

как-то не хочется.

С детства я мечтал зарабатывать умственным трудом,

потому что труда физического мне хватало:

приходишь после школы домой —

дров наколи,

воды натаскай.

Летом мы всегда что-нибудь строили.

Ну и за огородом нужно было ухаживать.

Благо скотину не держали —

а то, когда бы я читал?

На здании библиотеки Томского госуниверситета

крупными литерами написано:

«МЫ — БУКВЫ, С НАМИ ТЕКСТ».

Мы — люди, с нами Бог,

но мы и буквы.

По последним подсчетам,

на Земле восемь миллиардов «Я».

У каждого «Я» — свое имя.

Мое имя образуют буквы

«А», «Л», «Е», «К», «С», «Н», «Д», «Р».

* * *

Валяюсь вялым языком,

сказать не в силах ни о ком

и ни о чем не в силах.

Другие хвалят, матерят

и пустозвонят. Я же, я

безмолвствую уныло.

Красуюсь мертвым языком

на глиняной табличке — сонм

червеобразных закорючек.

Мои носители во мне

теперь, а были-то вовне.

Земля людей живучей.

Лежу тяжелым языком,

без колокола, под песком,

и жду, когда отроют.

Однако если и найдут,

то как металлолом сдадут,

решат, что вторсырье — я.

Сижу упрямым языком

под пытками. То кулаком,

то вдруг коленом с разворота —

удар, удар… «Тащи сюда

саперную лопату. Да,

отрубим пальцы идиоту!»

Четыре разных языка.

Я всеми ими был, пока

не кончился творкризис.

Рад: вялость, мертвость, тяжесть и

упрямство наконец прошли,

в столбцы переродились.

* * *

Бог курит, пепел на Хилок

роняя равнодушно.

Я — не начало, не итог,

как Он. Да и не нужно…

Я просто здесь, в такой дыре,

стою, любуюсь пеплом,

что Бог роняет на заре —

весенней, жидкой, блеклой.

Ошую — магазин «Садко»,

путь в центр — одесную.

До невозможности легко.

Я есмь. Я существую.