ПОЭЗИЯ И ПРОЗА МОЛОДЫХ ПИСАТЕЛЕЙ
АЛЕКСАНДР ЕГОРОВ
* * *
На берегу костер.
Мы проверяем сети.
Кто космос распростер,
заставил звезды эти
сверкать — нисколько нам
не интересно. Рыбы,
должно быть, килограмм
поймали, и спасибо.
Я окуня беру,
боль чувствую — игольчат.
И пастью, что в жиру,
он тихо-тихо ропщет.
Гребу, довольный, вспять,
кент курит полулежа.
Нет смысла задавать
вопрос «В чем смысл?» — ни в чем же!
ОПИСЬ
Предисловие
Вещи, предметы — я им отдаю
дань уважения, так как они
помнят, пускай и частично, мою
жизнь — растворенные в вечности дни.
1. Клык
Клык собаки, вырванный с трудом
из массивной белоснежной челюсти.
Дырочка проделана сверлом,
то есть сверлышком. Веревка в целости.
2. Иконка
Богоматерь, маленький Христос.
Серебро. Цепочка докупная.
Пробу разглядеть не удалось.
Впрочем, и неважно мне — какая.
3. Бебут
Это царской армии кинжал,
ржавчиной (увы и ах!) изъеденный.
Долго, видимо, в земле лежал,
потому — глубокие отметины.
4. Шляпа
Шляпа маскировочная, чтоб
в зарослях каких-либо скрываться.
Дырка есть и есть поблекший штамп
«Алекс Миръ-2012».
5. Пальто
Черное-пречерное пальто,
пыль и годы навсегда впитавшее.
Маловато мне уже, зато
в нем кажусь стройнее, ergo, краше я.
6. Тетрадь
Общая, исписанная вдоль
детскими корявыми стихами.
Там и наслаждение и боль.
Мамой приобретена — спасибо маме.
7. Ручка
Гелиевая, синяя, а на
колпачке царапинки и трещинки.
Изолентой перемотана.
Как люблю держать я эту вещь в руке!
Послесловие
Все сберегу, растеряю навряд.
Каждый предмет по-особому мил.
Знаю: умру — и они подтвердят
людям грядущего то, что я жил.
* * *
Вся моя одежда,
за исключением пары футболок и рубах,
купленных давно на родительские деньги,
соткана из букв.
Моя шапка
равняется одной статье,
пуховик — шести статьям,
кофта — трем,
джинсы — четырем.
На джинсах, пожалуй, и остановлюсь.
Питаюсь я опять-таки ими,
буквами.
Все, что ем —
если меня, конечно, не угощают, —
имеет приятный привкус типографской краски,
хотя мои тексты публикуются в Интернете.
Был и неприятный момент —
я сломал зуб
об орешек в конфете
(это «ъ» попался).
Да, журналистика —
работа с сиюминутным, актуальным.
Сегодня материал читают и цитируют,
завтра он обязательно канет в информационную Лету.
Поэзия — работа с вечным,
однако за нее не платят,
во всяком случае мне.
А ходить в обносках
и жить впроголодь
как-то не хочется.
С детства я мечтал зарабатывать умственным трудом,
потому что труда физического мне хватало:
приходишь после школы домой —
дров наколи,
воды натаскай.
Летом мы всегда что-нибудь строили.
Ну и за огородом нужно было ухаживать.
Благо скотину не держали —
а то, когда бы я читал?
На здании библиотеки Томского госуниверситета
крупными литерами написано:
«МЫ — БУКВЫ, С НАМИ ТЕКСТ».
Мы — люди, с нами Бог,
но мы и буквы.
По последним подсчетам,
на Земле восемь миллиардов «Я».
У каждого «Я» — свое имя.
Мое имя образуют буквы
«А», «Л», «Е», «К», «С», «Н», «Д», «Р».
* * *
Валяюсь вялым языком,
сказать не в силах ни о ком
и ни о чем не в силах.
Другие хвалят, матерят
и пустозвонят. Я же, я
безмолвствую уныло.
Красуюсь мертвым языком
на глиняной табличке — сонм
червеобразных закорючек.
Мои носители во мне
теперь, а были-то вовне.
Земля людей живучей.
Лежу тяжелым языком,
без колокола, под песком,
и жду, когда отроют.
Однако если и найдут,
то как металлолом сдадут,
решат, что вторсырье — я.
Сижу упрямым языком
под пытками. То кулаком,
то вдруг коленом с разворота —
удар, удар… «Тащи сюда
саперную лопату. Да,
отрубим пальцы идиоту!»
Четыре разных языка.
Я всеми ими был, пока
не кончился творкризис.
Рад: вялость, мертвость, тяжесть и
упрямство наконец прошли,
в столбцы переродились.
* * *
Бог курит, пепел на Хилок
роняя равнодушно.
Я — не начало, не итог,
как Он. Да и не нужно…
Я просто здесь, в такой дыре,
стою, любуюсь пеплом,
что Бог роняет на заре —
весенней, жидкой, блеклой.
Ошую — магазин «Садко»,
путь в центр — одесную.
До невозможности легко.
Я есмь. Я существую.
