ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ
Евгений Чигрин. Водяные деревья: Стихотворения.
М.: Зебра Е, 2022
Не знаю, как в реальной жизни, но по всему антуражу большой (двести с лишним страниц) новой книги известного московского поэта он предстает перед читателем в качестве неустанного путешественника, исходившего/изъездившего самые экзотические тропы/дороги мира — буквально рука об руку с Марко Поло и Полем Гогеном, неоднократно им поминаемым («Художник Поль с утра вошел в работу, / Про опиум и огненную воду / Почти забыл»). Африканский опыт Гумилева (разумеется, тоже не забытого нашим автором наряду с Рембо) на этом фоне кажется даже как бы локальным и узким. Из русских поэтов вспоминается прежде всего К. Д. Бальмонт, где только не побывавший и чего только не воспевший. Из французских — Шарль Мари Рене Леконт де Лиль с его неуемной креольской фантазией.
…Человек с головой пеликана верхом на варане
То появится, то исчезает, весь мангровый лес
Окружает его, пребывая в зеленой нирване
Западающих в сумерки вязких тропических мест.
Всё запутали мангры: в воде вырастают, а корни
Распускаются вверх, чтобы втягивать в легкие свет.
А когда Сатана выпускает по семьдесят молний
И по семь гримуаров читают семнадцать комет, —
Водяные деревья включают защитные смыслы…
Поэтика Евгения Чигрина столь же фантасмагорична, как эти вынесенные в заглавие его книги мангровые деревья. Требуется, однако, сверится с «Википедией», чтобы «гримуары» с разбега не казались сородичами варанов, а вернули себе облик книг заклинаний и учебников магии. В «Водяных деревьях» вообще много чистого и нечистого природного, мифологического и геральдического зверья, буйного лексического изобилия и загадочности. Кощей Бессмертный и Мельмот Скиталец соседствуют с Фрейдом, Кафкой, Азазелло, В. Ходасевичем, Б. Поплавским, киношным оберштурмбаннфюрером Куртом Айсманом (Куравлевым), Винни-Пухом, Холмсом, Мегрэ, Чай Сун Ши, Мальчишем-Плохишем, доктором Гаше (лечившим спятившего Ван Гога), актерами Николсоном (оборотень), Де Ниро (сатана) и М. Влади… Стихотворения Чигрина непросты по своей структуре, могут показаться хаотическим и малодисциплинированным нагромождением редких терминов, топонимов и прочих имен собственных. Недостаток ли это?
Рассмотрим одно из них, выбрав почти случайно:
За шляпу Поля отдают теперь
Полсостоянья, золотую дверь,
А сколько стоит кисточка из Арля?
Идет в небесье скорый поезд твой,
Прогретый летом…
Так — упоминанием того же Гогена и намеком на рифмующегося с ним Ван Гога — начинается стихотворение «Последний поезд», изображающее нечто, движущееся в направлении Апокалипсиса и Страшного суда, населенное подземными девами, Фебом, читающим планшет поэта, менадами-потаскушками, херувимом, дьяволом в маске леопарда… Сказано, что Демиурга поблизости нет, но поезд вот-вот «споткнется» «о Зеницу Бога» — и едущий (именующий себя «дедом Пихто» и «сынком Никто, копейкой, горсткой праха», «соприкоснется» с Всевышним «на остановке», где его встретят также евангелисты Матфей и Лука.
Состав («железный конь» — что-то есенинское?) движется в некое «небесье». Что означает этот неологизм? Небо? Место, где нет бесов? Бог весть. Но построение таких неологизмов свойственно нашему поэту, есть еще (в других стихотворениях) «прибрежье», «подземье», «загробье»…
Смотри в окно, пока состав тебе
Играет свет на огненной трубе,
И пятен ада на плодах не видно.
Прекрасно утро, солнце вышло жить,
Перекатилось и давай ловить
Всё в объектив, как в жизни, ненасытно.
В сущности, эта строфа — гимн земной жизни! И это центральное, четвертое шестистишие семистрофного стихотворения, его акме. Получается, что «последний поезд», идущий в смерть, олицетворяет собою собственно жизнь — выстраивается, что называется, экзистенциальный выход, происходит катарсис.
Концептуально для понимания чигринского мировидения и стихотворение «Неисцелимые» (обратим внимание на очевидную аллюзию: венецианская проза Иосифа Бродского, вообще-то не близкого нашему поэту, называется на русском «Набережная неисцелимых» — имеется в виду место, куда во время эпидемии свозили умирающих от чумы), написанное как бы про лепрозорий, существовавший до середины прошлого века на острове Спиналонга вблизи Крита:
Прокаженные смотрят на мир не твоими глазами,
Что им птицы метафор и ящеры метаморфоз?
Курит В. Ходасевич, Поплавский плывет за буйками…
Ангел мятую розу на каменный берег принес.
Совершенно не случаен здесь мандельштамовский торжественный метр («Человек умирает. Песок остывает согретый, / И вчерашнее солнце на черных носилках несут»)! Это стихи о поэзии, о том, что все подлинные поэты не только «жиды» (как справедливо констатировала Марина Цветаева), но и «прокаженные» — неисцелимые, обязанные своей отпугивающей трещоткой напоминать здоровым (не-поэтам) о бренности прекрасного наличного мира.
Докурил Ходасевич… На пасеке необычайной
Б. Поплавский в аду собирает поэзии мед.
Очень важное дополнение, на наш взгляд! И мы опять видим, что разговор с нами ведут самый серьезный. И уже неважно — натуральные ли описываются паломничества в страны Востока, или происходит странная материализация давнишнего мальчишеского чтения приключенческих книг: необыкновенный, даже вычурный мир, творимый поэтом, на поверку оказывается настоящим. Как и в реальном, в нем царят смерть и время, все происходит взаправду. А следовательно, по Вл. Соловьеву, непобедимо лишь торжествующее «солнце любви».
Недостатки этой великолепной книги? Они, увы, есть. Прежде всего аллитерационная избыточность некоторых строк. Например: «Парки в парке парились на солнце». Мы ведь уже упоминали Бальмонта, мастера звукописи, часто с ней перебарщивавшего, — это оттуда («С лодки скользнуло весло», «Чуждый чарам черный челн» etc.). Излишние повторения. К примеру: «Ночь в черной форме, как бригаденфюрер». Два эсесовских звания на одну русскую стихотворную книгу (пусть и толстую) — многовато, перебор. И к тому же тут опечатка, правильно без «н»: «бригадефюрер».
А. П.
