ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

ОЛЕГ КЛИШИН

* * *

Поднимешь взгляд в осеннее сплетенье

безмолвно остывающих ветвей.

Витающее в воздухе сравненье

опавших листьев и прошедших дней

покорно принимает этот вечер,

чтобы исчезнуть в череде других,

как исчезают встречи и невстречи,

поскольку вспомнить некому о них.

Оставшись вне игры теней и света,

не чувствуя грядущей глубины

беспамятства, прозрачный абрис лета

невольно вносишь в будущие сны,

пока идешь сквозь шорох листопада

по золотой кайме календаря,

не отрывая пристального взгляда

от белого свеченья фонаря...

* * * 

Горло ветром холодным полощет ночь,

в темноту зарывая крик.

В доме четверо: кошка, собака, дочь

и отец — чуть живой старик.

По причине немощи глух и нем,

продлевая сон наяву,

неизвестно, сколько еще и зачем

он продержится на плаву…

Словно праведник — ветхозаветный Ной,

не смыкая бессонных век,

день и ночь продолжает беседу с той,

с кем всю жизнь разделял ковчег.

Всё, что рядом сейчас, без нее мертво,

как стоящий поодаль стул.

Слов, когда-то не сказанных, вещество

превращается в вещий гул,

набегающий ночью поверх тоски,

не поведанной никому,

кроме той, что на том берегу реки,

улыбаясь, зовет во тьму.

ПРЕВРАЩЕНИЕ

И от нас природа отступила —
Так, как будто мы ей не нужны…

О. М.

Оказавшись внутри страшной сказки,

ждать счастливого глупо конца.

В эпителий проросшие маски

прикрывают останки лица.

Вместо кожи — хитина короста,

недоступная свету броня.

От рождения путь до погоста

в сердцевине трухлявого пня.

То кикимора крикнет, то леший

захохочет в промозглый туман.

Сухостой да подгнивший валежник,

где медвежий ржавеет капкан,

где прожорливому короеду

безопасно чертить письмена,

продвигаясь по тесному следу

в лабиринтах кошмарного сна,

Обезумевший род человечий

насекомой захвачен возней.

За пределом отринутой речи

за безмыслие будет казнен —

бессердечием, страхом и ложью,

потаканьем вселенскому злу,

распрощавшись с подобием Божьим,

налезая живьем на иглу.

ТРАУРНИЦА

Неминуемой скорби предвестница бьется в стекло.

Проще было бы в мусор ее вместе с мумией мухи,

вместе с бархатом пыли смахнуть. Палача ремесло

не грозит угрызеньями совести — честной старухи,

что, очнувшись, в последний момент отведет от греха,

от жестокости жеста в бездумно-слепой круговерти.

Впрочем, вместо бесцельных мучений не так уж плоха

перспектива мгновенной, почти безболезненной смерти.

Отчего-то в последний момент замирает рука,

как когда-то при первых словах пионерской запевки.

Будь готов без раздумий о призрачной жизни в веках 

сделать маленький шаг во спасенье души-однодневки.

Вряд ли темным инстинктом предсказан счастливый исход,

разрушенье прозрачной преграды щелчком шпингалета.

Во всю ширь распахнется промытый дождем небосвод,

обнимая собой безымянную пленницу света.

* * *      

Кто ты такой? И что тебе здесь надо? —

вопросы в долгом взгляде существа,

случайно оказавшегося рядом,

проявят смысл, минующий слова,

из ниоткуда проступивший разом

пылающими буквами в мозгу.

Как будто вслух не сказанная фраза

тебя вдруг остановит на бегу.

Бездомная дворняга или чья-то? —

вопрос безмолвный — жалкая броня

живой души, что исподволь объята

тревогой странной, среди бела дня

как будто вдруг окажется во мраке,

разодранная в мелкие клочки,

внезапно распознав в глазах собаки

грядущей бездны хищные зрачки.

* * *

В лиловом сумраке сиреневых аллей… —

так мог пропеть, грассируя, Вертинский,

чей голос, словно искуситель-змей,

манил сквозь шорох старенькой пластинки.

Манишка, фрак или костюм Пьеро…  

Лицо артиста под защитой грима.

Желание любить, как мир, старо.

Несыгранная роль невыносима.  

От музыки отстав, речитатив

возвышенные приглушает ноты. 

Простить друг друга легче, пропустив 

ненужные словесные длинноты,

вместо которых только чистый звук

поможет, боль сердечную снимая,

изгнанникам, блуждающим вокруг

да около потерянного рая.

* * *

Монотонность, обыденность, скука.

С ними рядышком матушка-лень,

круговая безделья порука.

Восхитительная светотень

уходящего лета, как пояс

шелковистый, скользит по руке.

Словно сентиментальная повесть,

приближаясь к последней строке,

оставляет сидящего с книгой

на границе меж явью и сном.

Усыпленный избитой интригой

вряд ли вспомнит, что будет потом.

Вплоть до самой банальной развязки

с неизбежной горчинкой на вкус…

К счастью, спящий не слышит подсказки

в шепотке вышеназванных муз.