ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Виктор Куллэ

 

 

Незнакомка

На дачах Озерков

пируют господа.

В просвете облаков

холодная звезда

 

взирает свысока

сквозь кружево ветвей.

И узкая рука

лежит в руке моей.

 

Я молод, неумен —

я, в сущности, дурак.

Плетение письмен

освоил кое-как,

 

но верю, что потом,

одолевая быт,

в несбыточном былом

быть вместе предстоит.

 

В блаженной болтовне

я так и не постиг:

ты — Незнакомка мне.

У нас иной язык.

 

Пройдут десятки лет,

поросшие быльем,

где будущего нет

у нас с тобой вдвоем.

 

Отвлекшись от стишков,

припомню иногда:

в просвете облаков —

холодная звезда.

 

 

 

* * *

Речка. Безмятежная водица.

Чайка в сумасшедшем вираже.

Те, с кем почитал за честь водиться,

большей частью умерли уже.

 

Здесь, на лоне матери-природы,

неуместны прежние понты.

Несмешными кажутся остроты,

неосуществимыми — мечты.

 

Видишь, водомерка пробежала,

не смутив поверхности воды...

Смерть, твое неотвратимо жало —

но позволь мне завершить труды.

 

Слишком близко подошла с утра ты,

но — неисцелимый идиот —

верю, что вчерашние утраты

встречей обернутся в свой черед.

 

 

 

* * *

Ни консерватором, ни прогрессистом

так и не стал. Постыла их вражда.

Разрежен воздух, и стрела со свистом

летит, сама не ведая куда, —

 

в мишень, к живой еще и теплой плоти?

Летит. На цель ей, в сущности, плевать.

Дурную невозможность петь в полете

учусь посильно преодолевать.

 

Чураясь стаи, люди одиноки.

Стрела почти не помнит тетивы.

Похоже, время подводить итоги.

Мои, пожалуй, вкратце таковы:

 

не подставлял соперникам подножки,

стал собеседником учителям.

Мне доверяли женщины и кошки

за то, что с ними честен и упрям,

 

за то, что мне глумиться неугодно

и зорко обличать чужую грязь.

За то, что жил бесцельно и свободно,

падения на землю не страшась.

 

 

 

* * *

А поутру, когда они

проснулись, стали безразличны

нюансы светской болтовни

и пикировки романтичной.

 

Мир сделался совсем иной:

большая тишина нависла,

и то, что было за спиной

у каждого, лишилось смысла.

 

Все сызнова перетекло

в чреду слепых прикосновений

и поцелуев. Так светло

от этой безмятежной лени.

 

Клубилась музыка в груди,

и левитировало тело,

а что там будет впереди —

еще значенья не имело.

 

 

 

* * *

Великолепный новый день настанет

когда-нибудь, когда меня не станет.

Беспечно плещет на Неве волна.

Безветренно и тихо. Даль ясна.

 

А облака то сахарною ватой

плывут, то бородою клочковатой,

то вдруг истают где-то вдалеке.

Все это отражается в реке.

 

Вот девушка, которая читала

«Стойкость и Свет», на солнце задремала.

Пускай упала книжка на траву,

все это значит — я еще живу.

 

 

 

* * *

Под ногами желтая трава.

Канул безвозвратно летний зной.

В целом перспектива такова:

вскорости накрыться белизной.

 

Та, что притаилась за плечом,

ждет, когда заполнится тетрадь.

Мне уже без разницы — о чем

говорить, молчать и сочинять.

 

Будущность прозрачна и легка,

независимо от зимних стуж.

В небе кучевые облака —

словно сгустки отлетевших душ.

 

 

 

* * *

Приходит август. Снова умирать.

Надеюсь, в этот раз все обойдется.

Так глубоко лежу на дне колодца,

что в полдень можно звезды увидать.

Возлюбленной украденная прядь

еще со мной. А ежели придется

сражаться — что ж… Надеюсь, доведется

жизнь, а не честь за Родину отдать.

Отчаянье — по размышленье строгом —

есть просто спор меж дьяволом и Богом.

Мы смотрим на него со стороны,

интересуемся его итогом.

Добро и зло нам вовсе не важны…

На самом дне подумаешь о многом.

 

 

 

* * *

Ты всегда смотришь в зеркало. Я — в окно.

Мы живем давно, мы любим давно.

Мы давно не любим друг друга.

Получается, на тебе и мне

отразилось все, что стряслось в стране:

ей — разруха, а нам — разлука.

 

После этих десятилетий нам

безразлична гордость, не страшен срам.

Глупо плакаться и обижаться.

Милая, не сходи с ума:

даже если подступит зима —

станем друг за дружку держаться.

 

 

 

Танаис

То по-черному пашем, то горестно водку пьем.

Здесь лежат Виталик и Генка — они вдвоем,

как и были по жизни. Иное не так уж важно.

Осязая тактильно шершавость могильных плит,

неуютно понять, что поэту стать предстоит

оцифрованным звуком и просто книжкой бумажной.

 

Вот огромная амфора: помнится, из-под земли

в дни безбашенной юности вместе они извлекли.

Вот античная башня, где Генка живал годами:

по слоистому камню ползет вездесущий плющ.

Он был нищ, абсолютно свободен и всемогущ:

не прельщался на похвалу, но играл словами.

 

Я довольно давно задумываюсь: к чему

певчий дар был отпущен — порою в ущерб уму.

Впрочем, это неважно: ведь есть еще мелос мысли.

Кто-то должен нести на плечах непосильный груз

иссякающей ныне гармонии, совесть и вкус.

Скоро встретимся вновь. На ресницах слезы повисли.