БЫЛОЕ И КНИГИ
Александр Мелихов
И теперь уж неизвестно,
кто там трус, а кто герой…
Если на вас висит какая-то неотложная работа, то, пока ее не завершите, не беритесь за эту книгу, иначе все планы полетят к черту. «Герои и предатели. Белая эмиграция в Финляндии: борьба разведок» (СПб.: Изд-во «Пушкинского фонда», 2022) Элеоноры Иоффе увлекательнее любого приключенческого романа, хотя героями и предателями восхищаешься или возмущаешься совсем по-иному, ибо все они — реальные люди, которые под давлением безжалостных исторических обстоятельств не раз оказываются то героями, то предателями, часто невольными. Бузотер и выпивоха способен пасть смертью храбрых в безнадежной борьбе с коммунистической Россией, а доблестный молодой генерал может сделаться предателем ближайших товарищей по оружию и по мечте и погибнуть от рук своих соблазнителей-чекистов. Это исследование тем более ценно, что, как сообщает издательская аннотация, «книга построена на ранее неизвестных архивных документах — дневниках, переписке, протоколах допросов и полицейских донесениях».
Пересказать ее невозможно — «Семнадцать мгновений весны» простенькая схема в сравнении с изображенным Элеонорой Иоффе переплетением конфликтов чуть ли не всех со всеми: сыскной полиции и Генерального штаба Финляндии, ГПУ и многосоставного антисоветского подполья — сразу всего и не вспомнить. Зато в который раз отдаешь дань восхищения советской пропаганде: удавалось ли еще кому-то завоевать такой авторитет, чтобы каждое его слово считалось заведомой ложью, не требующей никаких проверок? Нам столько вдалбливали через кино и книжки, как через советскую границу к нам рвутся шпионы и террористы, что полностью убедили, что никаких шпионов в реальности нет, а единственные террористы — это сами большевики (что почти правда, если сравнить массовый террор большевиков со штучными акциями отчаянных одиночек).
Но в «Героях и предателях» имеется и множество интереснейших судеб, одни из которых только намечены, а другие, как, например, судьба штабс-капитана Кирилла Пушкарева, прослежены буквально до надгробия на скромном православном участке величественного хельсинкского кладбища Хиетаниеми: «Сын Кирилл 29. 7. 1897— 25. 2. 1984».
Так грустно видеть в этом прекрасном, но чужом городе русскую церковку, русские имена на надгробиях… Сколько же их разбросано по миру, невидимых миру трагедий! И теперь уж неизвестно, кто там трус, а кто герой…
Именной указатель «Героев и предателей» занимает тридцать шесть страниц, и, если даже пройтись только по нему, уже наметится впечатляющий пунктирный портрет той кошмарной эпохи.
Абакумов Виктор Семенович (1908—1954) — заместитель народного комиссара обороны, начальник Смерш (1943—1946), министр государственной безопасности (1946—1951), расстрелян.
Кутепов Александр Павлович (1882—1930) — русский военный деятель, генерал от инфантерии, участник Русско-японской и Первой мировой войн. С 1917 года в Добровольческой армии Юга России, в 1920 году эвакуирован в Галлиполи, помощник главнокомандующего и командир 1-го армейского корпуса в звании генерала от инфантерии. В 1922-м выдворен из Болгарии, с 1924-м — в Париже, создал в РОВСе отдел разведки и контрразведки, с 1928 года председатель РОВСа. Погиб при похищении агентами ГПУ. (РОВС, если кто забыл, это Русский общевоинский союз, созданный бароном Врангелем для сохранения боеспособности белой армии в изгнании.)
Миллер Евгений Карлович (1867—1939) — генерал-лейтенант, видный деятель военной эмиграции, окончил Николаевский кадетский корпус, Николаевское кавалерийское училище и Академию Генштаба (1892), служил военным атташе в европейских странах, участник Первой мировой войны, генерал-губернатор и главнокомандующий войсками Северной области (1919—1920), главком Северной армии (июнь 1919-го), главный начальник Северного края (1919). После поражения белых в наступлении на Петроград в феврале 1920-го эмигрировал в Норвегию, затем во Францию, был сотрудником П. Н. Врангеля и великого князя Николая Николаевича, глава РОВСа (1930—1937). В 1937 году похищен агентами НКВД, расстрелян в Москве 11 мая 1939 года возле крематория Донского монастыря и сразу же сожжен в крематории, прах захоронен там же, в общей могиле репрессированных.
Если уж судьбы высших чинов наполнены такими катаклизмами, то что говорить о рядовом офицерстве, особенно о том, которое было готово и после драки махать кулаками (эта пословица использована в седьмой главе «Героев и предателей»), — готовая библиотека путешествий, приключений и даже фантастики, если учесть, какими фантастическими представлениями о Советской России вдохновлялись эти непримиримые бойцы.
Стауниц Эдуард Оттович (наст. имя Александр-Эдуард Упениньш (Упелинц); псевд. Опперпут, Селянинов, Савельев, Касаткин, Ринг; 1894—1927?) — террорист. По происхождению из латышских крестьян, в 1915 году окончил Алексеевское военное училище в Москве в чине подпоручика, участник Первой мировой войны, с 1917-го эсер, служил в Красной армии, с 1920-го участник антисоветского подполья в Белоруссии, с 1921 года связан с организацией Бориса Савинкова Народный союз защиты родины и свободы. Арестован ГПУ в мае 1921-го, стал агентом-провокатором.
Захарченко (Захарченко-Шульц) Мария Владиславовна (рожд. Лысова; в первом браке Михно, в третьем Радкович; 1893—1927) — участница Белого движения, один из лидеров РОВСа, руководитель кутеповских боевых групп, террористка, разведчица. Погибла в Белоруссии, близ польской границы, 18 июня 1927 года.
Есть такой радикальный взгляд на историческую науку, что она должна заниматься уникальными фактами и не претендовать на обобщения, которые именуются социологическим соблазном. Я же считаю, что без обобщений, без хотя бы попыток выявления закономерностей никакая наука не может быть названа наукой. И одна из самых печальных исторических закономерностей та, что вражда между государствами непременно переносится на личности без разбора их личных вин и намерений. Когда в январе 1918-го эхом соседней революции в Финляндии разразилась гражданская война, российские красные, разумеется, попытались поддержать финских красных, что позволило белой финской пропаганде окрестить гражданскую войну освободительной. Освобождающей от русского военного присутствия. В результате «уже в конце гражданской войны белые финны расстреляли в Выборге несколько сотен русских, не разбираясь в их политических взглядах. Среди них были не только офицеры и гимназисты, носившие форму, напоминающую военную, но и штатские местные жители и даже уроженцы Финляндии, единственное преступление которых — русская речь. „Смерть русским — будь они какого угодно цвета!“ — так три года спустя лютеранский священник (курсив в цитатах здесь и далее мой. — А. М.) Симойоки, активист националистического движения, сформулировал иррациональную ненависть к ryssä. Эта уничижительная кличка русских часто встречается в документах сыскной полиции Финляндии и в личной переписке должностных лиц, используется почти официально».
Такой вот закон глобализации национальной ненависти — начавшись с тех, кто реально опасен, она переносится на всех.
Вторая закономерность — самые непримиримые из тех, кто потерпел поражение в гражданской войне и оказался выброшен за границу, бывают склонны хвататься за соломинку самой иллюзорной надежды на реванш. Так, Василий Шульгин, авторитетный правый политик и талантливый публицист, уверовал в чекистский проект «Трест», изображавший могущественную организацию «Монархическое объединение Центральной России», в реальности созданную для того, чтобы выявить наиболее активных борцов с Советами и кого-то нейтрализовать, а кого-то притормозить — якобы для того, чтобы не повредить нарастающему влиянию «Треста» внутри самой России.
История эволюции «Треста» от его зарождения до его разоблачения вышеупомянутым Опперпутом изображена с точными подробностями, с одной стороны, деромантизирующими эту исключительно ловко проведенную операцию, а с другой стороны, вызывающими больше доверия. Жаль, что «Героев и предателей» не прочел в свое время сам Шульгин, хотя картины нэповской России, продемонстрированные ему его чекистскими кураторами, своей достоверности не потеряли. Да, пожалуй, и сами идеи, которыми они старались охмурить бывшего депутата Государственной думы,
тоже не потеряли своей убедительности: надо признать, со стороны ГПУ с Шульгиным работали весьма неглупые люди.
В своей интереснейшей, почти приключенческой книге «Три столицы» (1927), посвященной его странствиям по Советской России под приглядом бдительных органов, Шульгин приводит наверняка отредактированные им монологи его кураторов. Люди так длинно и складно в реальности не говорят, но смысл, я думаю, искажать ему было незачем.
Итак, доводы поддельного монархиста-подпольщика.
«— За это время, — продолжал он, — я думаю, вы убедились, что не все здесь в России именно так, как вам казалось издали…
— Да, — перебил я. — Оказалось совершенно иначе. Я думал, что я еду в умершую страну, а я вижу пробуждение мощного народа.
— Вот. И это то, что никак до сих пор нам не удавалось передать в эмиграцию. Как это происходило и почему, это даже трудно объяснить… Но, словом, вы там, в эмиграции, Россию похоронили… И всеми гвоздями крышку гроба забили! А мы, вот тут похороненные, чувствуем, что если мы и похоронены, то заживо похоронены. И что если мы и лежим в гробу, то все же у нас „силушка по жилкам этак живчиком и переливается“. И что, неровен час, как бы мы эту самую крышку гроба и не сломали бы. Как это там говорится у Александра Сергеевича: „Поднатужился немножко, вышиб дно и вышел вон“! <…>
В России, в противность тому, что думает эмиграция, никогда не умирал не только бессознательный жизненный инстинкт, но и сознательная воля сопротивления. Я не могу говорить вам подробностей… Я могу раскрывать скобки только, как вы понимаете, очень осторожно. О размерах наших возможностей вы могли составить, быть может, сами себе некоторое представление. Они совершенно недостаточны для поставленной цели, но они вполне достаточны, если понимать нас как некий организм, который и развивается органически, пусть медленно, но зато неуклонно, который врос в самое тело советской России, так что не выскребешь нас никакой ложкой хирурга (читай Дзержинского), и который, организм, в свое время скажет свое слово. Не будем говорить о сроках. Я надеюсь, что вы достаточно опытны, Василий Витальевич, чтобы понимать невозможность „срочной“ постановки дела. Это не фрак шить заказчику к определенному дню!.. Кто не умеет пользоваться обстоятельствами, кто хочет идти наперекор событиям, тот дело выиграть не может. Важно быть готовыми к минуте „удобной и благоприятной“. Но даже если таковая наступит, а подготовка не будет сделана достаточно, преступно покушаться с негодными средствами. Мы понимаем точку зрения эмиграции. Там думают, что мы здесь умираем. Раз организм умирает, надо спешить, ибо каждую минуту может наступить окончательная агония. Но скажите, разве мы похожи на умирающих? Разве сегодня, в начале 26 года, вы видите перед собой то, что вы испытали в 1920? Куда показывает стрелка жизненного компаса? Мы с каждым днем, как народ, как нация, как государство, оправляемся от страшных ударов, которые нанес нам социализм! И потому мы можем ждать спокойно того часа, который… который неизбежен. <…>
Вот в эмиграции кричат: скорей, скорей!.. А позвольте вас спросить, готовы ли эти понукающие? А позвольте их спросить, а что бы они делали с этой Россией, если бы она им в один прекрасный день свалилась на голову!»
Нужно минимизировать контрреволюционную ломку, чтобы осуществить органическую преемственность власти, преемственность экономики и преемственность политики.
В «Трех столицах» Шульгин без конца фиксирует признаки «еврейского засилья», но у куратора есть ответ и на еврейский вопрос: погромы исключить. «…Еврейский погром есть начало анархии вообще. Это есть начало так называемого „черного бунта“. Начнут с „жидов“, но кончат непременно избиением всего более или менее культурного и разгромом того, что с такими величайшими трудами удалось восстановить».
Каким же видится будущий строй?
«…Сей строй, та деятельная группа, которую я имею честь представлять в этой нашей с вами беседе, мыслит как монархический, но вобравший в себя необходимую самодеятельность населения; что самодеятельность надо не угашать, а развивать; что, однако, чтобы эта самодеятельность не выплеснулась за рамки, за которыми кончается созидание и начинается разрушение, требуется, чтобы на страже основных устоев человечества была сила, мощная духовно и достаточно численная количеством, сила приблизительно в типе выступившего сейчас на мировую арену фашизма».
В тот исторический момент образцового фашистского лидера усматривали в Муссолини. А уже после войны Шульгин в «Неопубликованной публицистике» («Три столицы». М., 1991) называет героями тех русских людей, которые сознательно стали рабами Сталина, думая, что «России нужен самодержавный деспот при тогдашних обстоятельствах. Если же они знали и предчувствовали, что только кровожадный Сталин может отразить еще более кровожадного Гитлера и потому, сжав зубы, покорялись воскресшему Чингисхану, то они и герои, и мудрецы».
Такую вот эволюцию взглядов правоверного монархиста запустил, мне кажется, разоблаченный «Трест». В «Трех столицах» Шульгин называл патриотизмом чувство собственности личности по отношению к государству, а в предыдущей тираде речь идет скорее об обратном — о самоотречении личности по отношению к государству.
А отнести Шульгина к героям или предателям, решайте сами.
В середине 1930-х он как будто бы еще верил в освободительную миссию Германии, но после захвата Югославии, где он в то время жил, прекратил любые контакты с немцами и даже отказался от возможности бегства в одну из нейтральных стран, поскольку в конце заявления полагалось написать «Хайль Гитлер!».
Ввиду временной отмены смертной казни советская власть оценила его деятельность в двадцать пять лет с правом переписки, однако после двенадцати лет во Владимирском централе он был амнистирован в 1956-м и умер во Владимире через двадцать лет, на девяносто девятом году жизни.
Гвозди бы делать из этих людей.
