ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

ЛАДА МИЛЛЕР

Танцуем сальсу

— Танцуем сальсу. Я сказал сальсу! Сальсу, черт побери.

Я приоткрыла дверь, заглянула в танцзал.

Невысокий мужчина в черных джинсах и черной футболке вытер рукавом лоб, на секунду отвлекся, посмотрел в мою сторону.

— Заходите. Разувайтесь. Туфли не нужны. Сначала в носках.

Потом схватился за голову, стал дергать себя за черные вихры.

— Я сказал, что мы танцуем сальсу! О!

Дверь за моей спиной захлопнулась.

Я оглянулась, не нашла стул, прижалась спиной к стене, стащила с ног узкие туфли.

Ступни обрадовались, зашевелили пальцами.

Туфли постояли, подумали, правая завалилась набок.

Тяжелые от соли и снега сапоги остались за дверью, там же повисло мок­рое пальто.

Погода стояла мерзкая — февраль.

Выходить из дома не хотелось, но доктор сказал, что мне надо записаться на танцы.

— Это поможет вам справиться с тремором и ригидностью. Улучшит общее, так сказать, самочувствие.

Доктор был толстый, дышал со свистом.

Я хотела предложить ему тоже записаться на танцы, но не решилась.

«Танцы так танцы», — решила я и сообщила об этом мужу Левушке.

Он кивнул, не отрываясь от рукописи, и пробормотал:

— Отчего нет, дорогая?

— Может, пойдем вместе? — нерешительно промямлила я.

— Но ты же знаешь, — почесал он карандашом за ухом, — у меня сессия.

Муж мой — египтолог, и этим все сказано.

Студенты иногда остаются у нас на ночь, а очередная рукопись занимает моего мужа гораздо больше, чем мой диагноз.

— Дорогой, у меня Паркинсон, — сообщила я два месяца назад.

Левушка поднял голову от бумаг, посмотрел на меня глазами сфинкса и пробормотал:

— Паркинсон… Паркинсон… Нет, не слышал, извини.

Чтобы женщина в сорок пять заболела болезнью Паркинсона — это случается очень редко.

— Вы редкий случай. — Доктор посмотрел на меня, как на муравья.

— Может, ошибка? — спросила я робко.

— Нет, ошибки быть не может. — Он пожал плечами. — Дело в том, что так считаю не только я, но и N.

N. был светила в городской неврологии, а может, и в мировой.

— Будем лечиться? — предложила я с энтузиазмом.

— Лечения, в принципе, нет, — бодро ответил доктор.

— Понятно. — Я стала еще сильнее теребить носовой платок. — Тогда поговорим про прогноз?

— Да, прогноз, — оживился он. — Прогноз, в принципе, неутешительный. Но не исключено… Дело в том, что бывают случаи…

Меня не оставляло впечатление, что доктору известно про меня что-то еще, обязательно хорошее, то, про что он решил до поры до времени не рассказывать. А грустные глаза — это от очков.

— Танцуем сальсу! — резкий голос разорвал мои мысли, как острый ноготь — чулок. — Эй, а вы, дамочка! Вы, вы, я к вам обращаюсь. Зачем вы прилипли к стенке? Сюда. Идите сюда. Вставайте. Нет, в первый ряд. Да-да. О боже мой, откуда это лицо? Я вас спрашиваю. Я спрашиваю: кто вам дал это лицо? Разве с таким лицом приходят в танцевальный зал?

Он был бешеный. Бешеный Марио. Так его называли.

Новые ученики в группе появлялись часто, но Марио их пугал: пара занятий — и они исчезали. Постоянным оставался только костяк группы: четыре разнокалиберных тетки и Игорек, похожий на хорька. Еще был пианист дядя Паша, но иногда он уходил в запой.

— Локти! Локти! Где твои локти! Согни, прижми, да не так сильно. Нежно. Нежно, мать твою. Это не ноги. Это сваи. Вот почему они у тебя не двигаются. Колени должны дышать. Дышать, а не дребезжать. А у тебя дребезжат. А я говорю дребезжат. Бедра! Где ты забыла бедра? Верти бедрами, а не всем туловищем, ты же не самовар. Плечи! Плечи — это не вешалка для платья. Плечи — это секс. Секс в чистом виде. Не надо снимать всё. Достаточно показать плечи. И твой мужчина кончит. Игорек, ты же кончишь?

Игорек сосредоточенно кивает, сопит. У него аденоиды, он глядит на Марио с обожанием.

Дядя Паша замечает этот взгляд, качает головой, тихо плюется, продолжая стучать по клавишам.

— Новенькая! — Я готова провалиться сквозь танцпол, Игорек хмурится, тетки сочувствуют, Марио брызжет слюной. — Да, ты — плечи коромыслом. Сутулиться будешь дома. Придешь к мужу и сутулься сколько влезет. Мне здесь сутулые не нужны. Музыка. Раз-два-три. Пять-шесть-семь. Пошли!

И мы идем.

То есть они идут, а я верчу головой, смотрю, пытаюсь повторять — куда там!

Локти чуть согнуты, колени расслаблены, плечи вывернуты так, что лопатки стучат друг о друга, бедрам горячо, между ними вздрагивает что-то давно позабытое.

Музыка выворачивает наизнанку, добирается до места, где прячутся слезы, носовой платок выпадает из рукава.

— Стоп!

Полгода назад я почувствовала, что моя левая нога меня не слушается.

Потом, недели две спустя, мама спросила меня, отчего я все время что-то тереблю.

— Брось платок, — раздраженно сказала она мне, когда мы уселись в партере и приготовились слушать «Тоску». — Отчего ты должна все время что-то теребить?

После «Тоски», а особенно после того, как я однажды потеряла сознание, пришлось записаться на прием к невропатологу, и начались анализы крови и другие обследования, среди которых особенно запомнилась игла в спину.

— Стоп! Я сказал стоп!

Оказывается, и тетки и Игорек уже остановились, а я все еще перебирала ногами, вспоминая маму, «Тоску» и длинную иглу.

Ну вот. Я остановилась. Четыре тетки и Игорек смотрят на меня.

Я уже начала их различать. Тем более что у них не совсем обычные имена: Муся, Галка, Свекла Ивановна и Жужелица. Может, это и прозвища, но подходят.

Марио машет руками, заглядывает в наши лица, объясняет правый поворот, заставляет каждого повторять перед всеми. Когда доходит очередь до меня, мои бедные ноги заплетаются, я падаю, но не больно.

— Стоп!

С Левушкой мы познакомились на банкете по поводу защиты.

Защищался Алеша, мой первый муж, я пришла — платье в облипку.

Наши отношения с Алешей в тот период жизни зашли в тупик, Левушка оказался рядом со мной за столом, с вечеринки мы ушли вместе.

Подруги качали головами, фыркали, предупреждали, что человек, за плечами которого три недолгих брака и куча внебрачных детей, мне не пара, а я быстро научилась готовить диетические кушанья — у Левушки был гастрит.

Разница в возрасте его не смущала, он сразу же заявил, что цель его жизни — оставить меня не просто вдовой, а обеспеченной.

Любила я его очень сильно, слово «вдова» резало слух, поэтому позже, десять лет спустя, когда левая нога перестала меня слушаться, я запаниковала.

Я испугалась, что не смогу ухаживать за Левушкой так, как надо. Так, как он привык.

— Перерыв десять минут, — провозгласил Марио, подошел ко мне, протянул руку, помог подняться. — Пошли проветримся, — сказал он, кивая на дверь.

И мы пошли.

Он не курил, он просто стоял рядом, пока курила я.

— Знаешь, почему я все время кричу? — спросил Марио.

— Нет, не знаю.

Ногам в сапогах было тепло, пальто я застегнуть не успела.

— Да я глухой потому что, — засмеялся он. — Почти ничего не слышу, вот и ору. — Он повернулся ко мне правым ухом. — Аппарат видишь? Дорогой зараза. Недавно он у меня. А привычка кричать — еще с детства.

В правом ухе ничего не было.

— Не вижу, — честно сказала я.

— Вот и я не вижу, — обрадовался Марио. — Знаешь почему?

Я подумала, что забыла натереть Левушке яблоко с морковкой.

Это его обычный полдник, а сам он не догадается.

Чувство вины подняло было голову, но тут же опустило обратно.

— Не знаю, — созналась я.

— Потому что для того, чтобы танцевать, слух не так уж и важен.

— А что важно?

Я пыталась выдохнуть дым во влажный февральский воздух, а он норовил остаться внутри, забивал рот, кашлял.

Марио не ответил.

Я посмотрела на него и поняла, что он не ответил, потому что действительно не слышал. Марио привык читать по губам, а я выпускала колечки дыма и сбивала его с толку.

— Марио! — Я дотронулась до его горячей руки, он посмотрел на меня и кивнул.

— Что?

— Я спрашиваю: а что важно? Что важно, чтобы научиться танцевать, как ты?

— Чтобы научиться танцевать, надо танцевать. — Он пожал плечами. — Перестать себя жалеть, понимаешь? А теперь пойдем, хватит смолить. Наши ждут. Им, между прочим, тоже непросто. Одна Жужелица чего стоит. Да и у остальных бед выше головы. Пошли уже. Только не жди, что они тебе про них расскажут. У нас тут не дом скорби. У нас тут реанимация. Вы прихо`дите. Я вас ставлю на ноги. А танцуете вы сами. Понимаешь?

Я кивнула, хотя и не поняла. Мне показалось, что я тоже глухая. Но не насовсем, а на время. И вот-вот услышу что-то важное.

Мы вернулись в танцзал.

Наши ждали.

— Музыка! Отлепились от стен! Танцуем сальсу. Я сказал сальсу! Сальсу, черт побери.