ЭССЕИСТИКА И КРИТИКА

МИХАИЛ ЕФИМОВ

Дягилев. Постскриптум

 

Ключевский когда-то писал о «столь обычном и печальном виде бессмертия — тревожить и ссорить людей и по смерти».

У Ключевского речь шла о столетней дистанции со дня смерти. У Дягилева миновал юбилей рождения. Но все ж таки — бессмертие? И, значит, печальное? Он ведь, Дягилев, — тревожит.

Это как у Кузмина в дневнике: «Что же было?» Что это было, кто?

Антрепренер? Продюсер? Человек-опера-балет? Вдохновитель и инициатор? Катализатор? (И всё — «выдающийся».)

Всё так, и под это всё, конечно, подверстываются «Русские балеты» и Русские сезоны, «Весна», Нижинский, фотографии с белой прядью, мемуары и много мелованной бумаги с репродукциями тех самых сценографий и костюмов.

Бумага (мелованная) столь хороша, да еще с футлярами и суперобложками, что и впрямь — загляденье. Объяденье.

Дягилев со всеми своими мифологиями и патологиями настолько рельефен («ярко и запоминается»), что ничего придумывать о нем не нужно: он сам все придумал.

Сам все придумал, и благодарные (чаще, впрочем, неблагодарные) потомки это собирают, сверяют-проверяют и наклеивают бирки.

Потом, конечно, очередные выставки и каталоги и, в общем, опять мелованная бумага. Так что, все дело в ней?

Кажется, что Дягилев и приехал из своей Перми в Петербург и Париж только для того, чтобы все замечательные, но разрозненные (и живые и мертвые) не пропали поодиночке, а взялись за руки и содеяли этот самый пресловутый Gesamtkunstwerk.

Гезам, впрочем, и впрямь был (даром что Дягилев вагнерианец). Вот только был ли он предрешен как музыкально-театральный?

Нет, конечно. До того как стать магом (кощеем или как угодно) Русских сезонов, Дягилев ведь и журнал издавал, и живопись собирал-экспонировал, и композитором быть собирался, и Императорскими театрами намеревался командовать.

То есть жизнестроительная стратегия всегда была одинаковая: «овладеть процессом, возглавить движение и победить» (чем не Ленин?). Стратегия — одна, подручный материал — менялся. «Возглавить и победить». (Любой ценой.) «How to Win Friends and Influence People».[1] И не просто — друзей. Тут, странным образом, опять Ключевский: «Он надеялся грозою власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе и <…> водворить в России европейскую науку, народное просвещение как необходимое условие общественной самодеятельности, хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно».

И чтобы — это уже к Дягилеву — этот свободно-сознательный раб был тебе другом и признавал твою художническую правоту.

То есть чтобы быть не только владельцем крепостного балета, но и его признанным самими рабами художественным руководителем. (Карабас-Барабас?) Неслучайно уже умирающий Дягилев рассказывал (сочинял) Маркевичу о своих предках, владевших крепостным театром. Отсюда все эти купюры в чужих нотных текстах, которые Дягилев считал себя делать едва ли не обязательным. Еще бы не обязательным. Иначе как тогда творящий раб поймет, что только его владелец обладает знанием высшей художественной, а не административной лишь правды?

Рассказ о предках-крепостниках с театром обнаруживает и еще одно важное о Дягилеве.

Он себя с этими крепостниками если не отождествлял, то чувствовал органическую связь (хоть история и была выдуманной). Или вернее так: хотел чувствовать. Дягилеву его родословие было дорого не только в приватно- семейном ключе. Сын разорившегося отца, он знал, что` такое угроза выпасть из общества. И он всем своим «овладеть и возглавить» доказывал не себе лишь, но окружающим, что он — есть, со всеми положенными привилегиями.

Это, конечно, было его одержимостью. И неслучайно, что эти самые окружающие часто видели в Дягилеве совсем не то, что предполагал он сам в сословном смысле. Не барские причуды, а купеческую («купецкую») лихость-удаль.

Serge de Diaghilev потрясал Европу не как русский барин, а как какой-нибудь купеческий сын из снежной России, с «мильонами» (которых не было) и амбициями смышленого туземца. И конечно, слабость Дягилева к аристократии «с именами» (и мильонами, уже настоящими) выдает тайное, но постоянно ощущавшееся самим Дягилевым неравенство. Они ему, понятно, в подметки не годятся, но «класс А» — это презираемые они, а не великолепный он. Да и денег просит у них он, а не они у него. И как давно сказано Лидией Гинзбург, «чтобы быть выше чего-то, нужно быть не ниже этого самого».

И еще о крепостном театре. Дягилев, со времен своей живописно-выставочной молодости знавший и любивший XVIII век (и к нему в итоге вернувшийся), остался этому XVIII веку чужим. Сам он был детищем второй половины XIX века, потому его первые и самые устойчивые привязанности — Чайковский и Гуно и композиторствовать он намеревался под сенью Шабрие.

Впрочем, тут опять — Вагнер, что усложняет почти готовую схему. (Не будь этого усложнения, Дягилев начал бы походить на фигуру едва ли не фарсовую.)

Во всей деятельности Дягилева тайно, но неизменно ощущается борьба с чувством собственной неполноценности. Иначе сказать, ее сублимация, преодоление и возведение своих недостатков в достоинства.

И это не только сюжет о разорившемся отце. Это и о петербургских друзьях (ставших «Миром искусства»), смотревших поначалу на «Сережу» как на провинциала (и он им этого никогда не забыл). И об императорском Петербурге, манившем, прикармливавшем и унижавшем Дягилева как никто. И о светских идиотах в Европе, которых он заставлял признать в себе arbiter elegantiae. И о тех самых творцах, которые же сдавались и подчинялись инструкциям («это — написать по-новой, а это — выкинуть»).

У Дягилева не было ни знаний Бенуа, ни Императорских театров, ни денег, ни — главное — творческого дара, но он положил жизнь на то, чтобы руководить всем этим. Дирижер не обязан уметь играть на всех инструментах оркестра, но именно он стоит за пультом.

У Дягилева не было творческого дара. Вот что, пожалуй, самое тяжелое и неизлечимое. Он это о себе, конечно, знал.

И, кстати, то, что выжило и пережило Дягилева, когда-то быв частью его антреприз, это — если заострить — то, к рождению чего он имел лишь косвенное отношение. Стравинский как композитор, Баланчин как хореограф. Все это родилось до, вне Дягилева и его дирижерства. Самое важное внутри Русских сезонов — не ситуативно, а по большому счету — кроме Стравинского — это хореография Нижинского, к которой Дягилев также не имел никакого отношения. Он был кукловодом Нижинского, но к хореографии Нижинского это отношения не имело.

Что делать, если ты в лучшем случае повивальная бабка, а сам бесплоден?

Все понимаешь, все уловляешь, прозреваешь, всеми руководишь, но даже самого махонького ребеночка или щеночка родить не можешь. Получается какое-то сам себе общество поощрения художеств, и больше ничего. Что делать-то? Нужен кто-то, кто-то рядом, кто-то могущий, кто бы сделал это. Дескать, я вам расскажу, а вы это все художественно опишите.

Все же Дягилев, как ни посмотри, пиявкой не был, хоть крови выпил и немало.

У него, между прочим, были и идеи. Это известная панорама с выносками — программная статья в первом номере «Мира искусства», в финале которой сказано: «Одни во всем навязывали священную для них форму и этим суживали путь, другие грубо требовали идейного содержания и этим связывали, как крепостники, законную свободу искусства. Идеи вложены сами собой в самом зачатке истинного искусства, и в том и есть сила творчества, что оно непроизвольно, в образе человеческого гения, передает нам высшие, только ему доступные идеи».

И последние слова: «Творец должен любить лишь красоту и лишь с нею вести беседу во время нежного, таинственного проявления своей божественной природы».

Это скорее напоминает Игоря-Северянина, чем безошибочного диктатора, но других идей «у нас для вас нет».

Все эти «нежные и таинственные» и были, как ни грустно (а нам грустно?), теми бульонными кубиками, на которых Дягилев основал свою первооткрывательскую гастрономию.

Но все же — основал.

Тут уместно вспомнить других отцов-основателей, сподвижников-соратников-сочувственников по «Миру искусства», чтобы оценить дягилевское «он смог».

Философов, «блестящий полемист», от Дягилева ушел в крематорий им. Мережковских, а оттуда — в эмигрантский колумбарий «антибольшевицкой борьбы». Ничего не осталось.

Бенуа, при всех своих многообразных талантах, как был, так и остался Варфоломеем Коробейниковым с «ордерками».

А в 1928-м Дягилев напишет Лифарю о Бенуа: «…бесцветен и безвкусен, и, главное, тот же, что был 30 лет назад, только гораздо хуже».

Вот что было в Дягилеве: невозможность того, «как 30 лет назад», потому что это «как раньше» всегда значит только одно — «гораздо хуже».

«Нужно бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте, а чтобы куда-то попасть, надо бежать как минимум вдвое быстрее!» Нужно бежать. «Задрав штаны, бежать за комсомолом», чтобы бежать впереди комсомола, чтобы самому быть комсомолом. Удел всех, кто боится старения и распада: искусственное омоложение. «С веком наравне», но чтобы — опять, опять — этот век «возглавлять».

А комсомол… Тот же 1928 год: «У меня все время один вопрос: к чему это? Нет, пусть придут большевики или Наполеон, это все равно, но пусть кто-нибудь взорвет эти старые бараки, с их публикой, с их рыжими б…, мнящими себя артистками, с растраченными миллионами и купленными на них композиторами».

Написано в расстроенных чувствах («предали» Ида Рубинштейн, Бенуа и Стравинский, скопом: решили обойтись без Дягилева — и, в общем, как-то обошлись). Но большевики и Наполеон тут не для красного словца. Прокофьев в дневнике это дягилевское записал, про мильоны ожидающих Дягилева в Совроссии молодых и жадных до нового искусства.

Куда бежал Дягилев вдвое быстрее?

А вот куда — «…там, в глубине за дверью, вдруг грянули аплодисменты, но, когда я дверь распахнул, никакого театра там не было…».

И греза о «молодцах из сельско-спортивной корпорации» (даже если это Маркевич, а не рапповский ничевок) была обманной. Никого возглавлять уже не нужно. Маяковский зря уговаривал Луначарского кормить Дягилева икрой.

Впереди маячил «полупризрак в легком заграничном костюме <…> на равнодушном снегу, октябрьской ночью, где-то на Мойке или на Фонтанке, а может быть, и на Обводном канале».

А на самом деле — на Соловках, где и расстреляют брата Дягилева три недели спустя после смерти Дягилева в Венеции.

Дягилев думал, что он созидает некий музей-театр, театральный музей, который и музейный театр, и живая жизнь, со всякими «вперед в прошлое» и «назад в будущее», с младым и незнакомым племенем, которое он, Дягилев, облачит в костюмы commedia dell’ arte работы Пикассо, и грянут аплодисменты под музыку, что ли, Курта Вайля и забытых барочных итальянцев, и будет опасно и радостно, и анфилады, и ризы, и облака.

Ничего не вышло, конечно.

И как всегда — «Как старый холостяк, и вкруг него / По-прежнему все пусто».

Как всегда (и сколько уж этих раз), умирающий ищет Пушкина, утешения у Пушкина. «Дай нам руку в непогоду, / Помоги в немой борьбе!» Дягилев умел (не единственное ли, что он по-настоящему умел?) коллекционировать, собирательствовать со страстью. Потому его предсмертие — это пушкиниана. С таким энтузиазмом, что нельзя не увидеть: это — последние спазмы.

И опять это были раритеты, уникумы, и книги, и зачем-то письма Капниста и Карамзина, и еще всякое другое, драгоценный утиль. И — «Хорошо бы собаку купить».

Он покупал, собирал, еще куда-то срывался, и все стремглав, пока хватало сил и денег. Потом они кончились. Деньги и силы.

Потом он умер.

Раритеты остались, а он умер.

Остались шарики-чаврики, «занимающие почетное место под наклонной витриной».

«— Что это? — спросил я про шарики.

— Наука еще не знает, — отвечал он, несомненно зазубрив фразу. <…>

— Хорошо, — сказал я, — но кто и почему решил, что они достойны места в музее?

— А теперь обратите внимание на этот череп! — бодро крикнул старик, явно меняя тему беседы».

Череп и впрямь заслуживает внимания. Дягилевский. Крупный, тяжелый, как и полагается. Жаль, белая прядь давно истлела.

 

 


1. Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей (англ.).

Анастасия Скорикова

Цикл стихотворений (№ 6)

ЗА ЛУЧШИЙ ДЕБЮТ В "ЗВЕЗДЕ"

Павел Суслов

Деревянная ворона. Роман (№ 9—10)

ПРЕМИЯ ИМЕНИ
ГЕННАДИЯ ФЕДОРОВИЧА КОМАРОВА

Владимир Дроздов

Цикл стихотворений (№ 3),

книга избранных стихов «Рукописи» (СПб., 2023)

Подписка на журнал «Звезда» оформляется на территории РФ
по каталогам:

«Подписное агентство ПОЧТА РОССИИ»,
Полугодовой индекс — ПП686
«Объединенный каталог ПРЕССА РОССИИ. Подписка–2024»
Полугодовой индекс — 42215
ИНТЕРНЕТ-каталог «ПРЕССА ПО ПОДПИСКЕ» 2024/1
Полугодовой индекс — Э42215
«ГАЗЕТЫ И ЖУРНАЛЫ» группы компаний «Урал-Пресс»
Полугодовой индекс — 70327
ПРЕССИНФОРМ» Периодические издания в Санкт-Петербурге
Полугодовой индекс — 70327
Для всех каталогов подписной индекс на год — 71767

В Москве свежие номера "Звезды" можно приобрести в книжном магазине "Фаланстер" по адресу Малый Гнездниковский переулок, 12/27

Михаил Толстой - Протяжная песня
Михаил Никитич Толстой – доктор физико-математических наук, организатор Конгрессов соотечественников 1991-1993 годов и международных научных конференций по истории русской эмиграции 2003-2022 годов, исследователь культурного наследия русской эмиграции ХХ века.
Книга «Протяжная песня» - это документальное детективное расследование подлинной биографии выдающегося хормейстера Василия Кибальчича, который стал знаменит в США созданием уникального Симфонического хора, но считался загадочной фигурой русского зарубежья.
Цена: 1500 руб.
Долгая жизнь поэта Льва Друскина
Это необычная книга. Это мозаика разнообразных текстов, которые в совокупности своей должны на небольшом пространстве дать представление о яркой личности и особенной судьбы поэта. Читателю предлагаются не только стихи Льва Друскина, но стихи, прокомментированные его вдовой, Лидией Друскиной, лучше, чем кто бы то ни было знающей, что стоит за каждой строкой. Читатель услышит голоса друзей поэта, в письмах, воспоминаниях, стихах, рассказывающих о драме гонений и эмиграции. Читатель войдет в счастливый и трагический мир талантливого поэта.
Цена: 300 руб.
Сергей Вольф - Некоторые основания для горя
Это третий поэтический сборник Сергея Вольфа – одного из лучших санкт-петербургских поэтов конца ХХ – начала XXI века. Основной корпус сборника, в который вошли стихи последних лет и избранные стихи из «Розовощекого павлина» подготовлен самим поэтом. Вторая часть, составленная по заметкам автора, - это в основном ранние стихи и экспромты, или, как называл их сам поэт, «трепливые стихи», но они придают творчеству Сергея Вольфа дополнительную окраску и подчеркивают трагизм его более поздних стихов. Предисловие Андрея Арьева.
Цена: 350 руб.
Ася Векслер - Что-нибудь на память
В восьмой книге Аси Векслер стихам и маленьким поэмам сопутствуют миниатюры к «Свитку Эстер» - у них один и тот же автор и общее время появления на свет: 2013-2022 годы.
Цена: 300 руб.
Вячеслав Вербин - Стихи
Вячеслав Вербин (Вячеслав Михайлович Дреер) – драматург, поэт, сценарист. Окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии по специальности «театроведение». Работал заведующим литературной частью Ленинградского Малого театра оперы и балета, Ленинградской областной филармонии, заведующим редакционно-издательским отделом Ленинградского областного управления культуры, преподавал в Ленинградском государственном институте культуры и Музыкальном училище при Ленинградской государственной консерватории. Автор многочисленных пьес, кино-и телесценариев, либретто для опер и оперетт, произведений для детей, песен для театральных постановок и кинофильмов.
Цена: 500 руб.
Калле Каспер  - Да, я люблю, но не людей
В издательстве журнала «Звезда» вышел третий сборник стихов эстонского поэта Калле Каспера «Да, я люблю, но не людей» в переводе Алексея Пурина. Ранее в нашем издательстве выходили книги Каспера «Песни Орфея» (2018) и «Ночь – мой божественный анклав» (2019). Сотрудничество двух авторов из недружественных стран показывает, что поэзия хоть и не начинает, но всегда выигрывает у политики.
Цена: 150 руб.
Лев Друскин  - У неба на виду
Жизнь и творчество Льва Друскина (1921-1990), одного из наиболее значительных поэтов второй половины ХХ века, неразрывно связанные с его родным городом, стали органически необходимым звеном между поэтами Серебряного века и новым поколением питерских поэтов шестидесятых годов. Унаследовав от Маршака (своего первого учителя) и дружившей с ним Анны Андреевны Ахматовой привязанность к традиционной силлабо-тонической русской поэзии, он, по существу, является предтечей ленинградской школы поэтов, с которой связаны имена Иосифа Бродского, Александра Кушнера и Виктора Сосноры.
Цена: 250 руб.
Арсений Березин - Старый барабанщик
А.Б. Березин – физик, сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе в 1952-1987 гг., занимался исследованиями в области физики плазмы по программе управляемого термоядерного синтеза. Занимал пост ученого секретаря Комиссии ФТИ по международным научным связям. Был представителем Союза советских физиков в Европейском физическом обществе, инициатором проведения конференции «Ядерная зима». В 1989-1991 гг. работал в Стэнфордском университете по проблеме конверсии военных технологий в гражданские.
Автор сборников рассказов «Пики-козыри (2007) и «Самоорганизация материи (2011), опубликованных издательством «Пушкинский фонд».
Цена: 250 руб.
Игорь Кузьмичев - Те, кого знал. Ленинградские силуэты
Литературный критик Игорь Сергеевич Кузьмичев – автор десятка книг, в их числе: «Писатель Арсеньев. Личность и книги», «Мечтатели и странники. Литературные портреты», «А.А. Ухтомский и В.А. Платонова. Эпистолярная хроника», «Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование». br> В новый сборник Игоря Кузьмичева включены статьи о ленинградских авторах, заявивших о себе во второй половине ХХ века, с которыми Игорь Кузьмичев сотрудничал и был хорошо знаком: об Олеге Базунове, Викторе Конецком, Андрее Битове, Викторе Голявкине, Александре Володине, Вадиме Шефнере, Александре Кушнере и Александре Панченко.
Цена: 300 руб.
Национальный книжный дистрибьютор
"Книжный Клуб 36.6"

Офис: Москва, Бакунинская ул., дом 71, строение 10
Проезд: метро "Бауманская", "Электрозаводская"
Почтовый адрес: 107078, Москва, а/я 245
Многоканальный телефон: +7 (495) 926- 45- 44
e-mail: club366@club366.ru
сайт: www.club366.ru

Почта России