ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Дмитрий Кантов

* * *

Я полагал, что на исходе лет

Мы к тайне мира так подходим близко,

Что на нее пролить мне могут свет

Чужой дневник, предсмертная записка.

Но в них, увы, сплошная суета:

Упреки современникам, счета,

Тревоги о машине и квартире...

О Боже, если даже на краю

Мы проявляем мелочность свою,

Неужто же и там, в загробном мире,

Имея, предположим, два крыла,

Мы также с головой уйдем в дела,

Чтоб стать, допустим, ангельской элитой,

А тайна мира, как и здесь была,

Великая, пребудет нераскрытой?

* * *

Я ничего не имел бы против музыки будущего,

если не заставляли бы нас слушать ее в настоящем.

П. А. Вяземский

Мои друзья, мои коллеги строгие —

Они, в советском покипев борще,

Так утомились от идеологии,

Что смысла избегают вообще,

А заодно и знаков препинания;

Все фразы начинают со строчной.

В Китае переводят их, в Албании...

Перевести б их на язык родной!

И пусть филолог, кроя эрудицией,

О радикальной пишет новизне,

О связи с экзотической традицией,

Читать их, извините, скучно мне.

* * *

И если бы мы память напрягли,

То, вероятно, вспомнили б, что жили

Задолго до создания Земли

И тех, кому даны хвосты и крылья;

Что не имели этих бренных тел,

Ни голода не ведали, ни жажды;

Что эту плоть на нас Творец надел

Без нашего согласия однажды.

Отсюда и тоска у нас, и боль,

И тело наше кажется нам тесным,

Чужбиной эта кажется юдоль

В сравнении с отечеством небесным.

Вот почему, в мир отходя иной,

С себя мы плоть, как мошек, обираем.

И говорим: «Домой хочу, домой...»

И принято считать, что умираем.

* * *

Замирает он, идет ли вспять —

Движется герой к финальной цели.

Потому что действий в драме пять,

Как рабочих дней у нас в неделе.

И, увы, не пронесет Отец

Чашу эту мимо, нет спасенья.

Пятница наступит — и конец.

А суббота где? А воскресенье?

Видимо, канон пора менять.

Сочинить бы драму, в самом деле,

Чтобы семь в ней было, а не пять

Действий: по евангельской модели.

ДРУГ ЗОЛОТОЙ

Жил поэт Баратынский с Дельвигом, тоже поэтом

Е. Баратынский, А. Дельвиг

Жил Баратынский в те дни

С Дельвигом, тоже поэтом,

Бедно. Квартиру они

Вместе снимали, дуэтом.

В лавочку были должны:

Брали съестное в ней что-то.

Грели неважно штаны

Тонкие их, из «трикота».

Да и перчаток-то нет!

Дождичек. Руки в карманах.

Шутит он, Дельвиг-поэт:

«Нет к нам любви в россиянах!»

А Баратынский-поэт:

«Не золотой, мол, — железный

Век наш!» — смеется в ответ...

Ах, Баратынский любезный!

Пусть остается мечтой

Век этот, чаемый всеми.

Был бы лишь друг золотой,

Как у тебя в свое время.

* * *

Ни для кого уже не тайна:

В Европе что ни покупай,

Повсюду надпись: «Мэйд ин Чайна».

Кругом один сплошной Китай!

Но, слава богу, мир глобальный

Еще глобален не вполне,

И алкоголь национальный

Пока что есть в любой стране.

Сливовица, текила, чача,

Арака, граппа и саке...

Бутылку — вот она, удача! —

Купить мы можем вдалеке.

Что нам таможенные службы

И пограничные посты!

Ах, узо с Кипра! «Узо дружбы», —

О нем сказала в шутку ты.

СЕДЬМОЕ ИЮНЯ

           Ире

Дождь (он зарядил еще вчера)

Тюкает по жести: точка... точка...

Наш с тобою куст среди двора

Вымок до последнего листочка.

Съежился и каплями оброс.

Если б мог он, бедный, капли эти

Отрясти с боков своих, как пес...

Но смотри: невесть откуда ветер —

Вздыбил всю листву ему и стих.

Вот опять, под каплями сгибаясь,

Куст поник. А ветер снова их

Сдул. Случайность, скажешь? Сомневаюсь.

Ветер в третий налетает раз,

И в четвертый!.. Зависть заедает:

Снял бы кто невидимый и с нас

То, что тяготит и охлаждает.

ПОЖАР

Я четко картину представить могу,

По строчкам идя за поэтом.

Пожар деревенский на том берегу,

А Тютчев с любимой — на этом.

Вопят за рекой мужики, как в аду.

А здесь — полумрак, и листвою

Шуршит летний ветер в господском саду...

И, точно в раю, они двое.

Да, видимо, рай и при адском огне

Возможен: прохладою веет.

Все избы сгорели на той стороне,

Одни только трубы чернеют.

Треск, искры летящие, крики в дыму

Он вспомнит потом и в итоге

Не скажет, что зрелище это ему

Явили блаженные боги,

Призвали на пир, допустили в совет

И дали, мол, чашу... Иное:

«Со мной ты, — напишет позднее поэт, —

А я, слава богу, с тобою».

Стихи о любви. Их могло бы не быть...

За ночь ту с ужасным пожаром

Судьбу мы, наверное, благодарить

Должны: полыхало недаром.

А утречком к барину из-за реки,

От копоти черными плача

Слезами, за лесом придут мужики.

И даст он. А как же иначе?

* * *

Еженощно дыханьем своим

Обжигали друг другу мы лица.

И холодный — за час с небольшим

Воздух весь успевал раскалиться...

И, на ощупь пройдя вдоль стола,

Открывал осторожно окно я.

Как теперь, тоже осень была.

Шорох, шелест, шуршанье ночное...

А потом находили с утра

На подушке мы, на одеяле

Листья. Помнишь? Они со двора,

Любопытные, к нам залетали.

* * *

Как всех... Приедет скорая сначала.

Потом эксперт и полицейский чин —

Удостоверить: нет, мол, криминала,

Своею смертью умер гражданин.

Родные: кто в печали, кто в испуге.

А дальше — похоронное бюро.

Простите, «Ритуальные услуги».

Так это называется хитро.

Гроб скромным будет: тканью из Китая

Обитым, синтетической такой.

С бумажной лентой — галуном по краю,

Как с телеграммой: «Боже, упокой!»

С утра поставят тело в ближнем храме.

Трех-четырех там отпевают враз:

Усопшие рядком лежат, ногами

Указывая на иконостас.

Поп, сократив чин панихиды вдвое,

Подсунет, зачитав сперва родне,

Под мертвую ладонь — своей, живою,

Молитву разрешительную мне.

И повезут за Клязьму, в лес сосновый

(Знакомый всем владимирцам маршрут),

И, крест воткнув, обложат холмик новый

Венками. Вот и всё. Что скажешь тут?..

Но нет. Пока «без гласа, без дыханья»

Не лег еще под белой пеленой,

Хочу вас попросить я: в час прощанья

«Восплакивать» не стоит надо мной.

Сороковины, свечи, поминанья —

Хотите? Будут пусть. Не в этом суть.

Чтоб голос мой услышать и дыханье,

Стихи мои прочтите кто-нибудь.