СУДЬБЫ ИМПЕРИИ
КИРИЛЛ АЛЕКСАНДРОВ
СТАВКА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
В ПЕРВЫЕ ДНИ ПЕТРОГРАДСКИХ БЕСПОРЯДКОВ:
23—25 ФЕВРАЛЯ 1917 ГОДА
В четверг 23 февраля (8 марта н. ст.) 1917 года в Петрограде стояла ясная, солнечная погода, с небольшим морозом в пять-шесть градусов, сохранявшаяся и в последующие дни.[1] Внезапные выступления, начавшиеся в Нарвской части[2] и пригородах с шествий локаутированных рабочих, а также с утренних забастовок, проводимых в знак солидарности с путиловцами — на машиностроительном заводе «Я. М. Айваз» (Выборгское шоссе, 21/25) и прочих предприятиях Выборгской стороны[3], — к часу дня стали перерастать в городские беспорядки, распространившиеся на Петроградскую сторону, включая Большой и Каменноостровский проспекты.[4] Многочисленные скопления людей на улицах сопровождались остановками грузовиков, извозчиков, трамваев и нападениями на вагоновожатых, у которых буйные хулиганы отбирали ключи управления транспортом. В некоторых трамвайных вагонах били стекла.[5] В итоге в городе встали около трехсот трамваев. В дневные часы при участии раздраженных покупателей, ранее бесцельно стоявших в «хвостах», подверглись разгрому лавки и булочные близ завода «Новый Арсенал» на Симбирской улице[6], на Большом проспекте Петроградской стороны[7] и в других местах.
В Нарвской части над демонстрантами развевались красные флаги и звучали революционные песни.[8] Однако густые толпы, состоявшие в значительной степени из женщин и подростков, в первую очередь монотонно требовали от властей хлеба[9], в то время как в российской столице вполне хватало запасов муки и не было голода. Служивший в учебной команде запасного батальона Л.-гв. прапорщик Московского полка Леонид Кутуков[10], чьи родственники жили на Литейном проспекте, в связи с началом забастовок так описывал петроградский быт: «Женщины недовольны — ощущается недостаток в хлебе, выдают по фунту на человека. И это в России — житнице Европы. Может быть, виной всему расстройство перевозочных средств. Но других продуктов сколько угодно. По крайней мере, дома я ничего не слышал о продовольственных затруднениях».[11] Однако город переполняли слухи[12], создававшие атмосферу психоза, причиной недовольства и волнений казался «недостаток хлеба для довольствия населения столицы».[13] Власти решили выдать пекарям на следующий день 40 тыс. пудов муки (более 655 тонн) вместо обычных 35 тыс. пудов (более 573 тонн).[14]
Неудивительно, что градоначальник генерал-майор Александр Балк, начальник отделения по охранению общественной безопасности и порядка в Петрограде[15] генерал-майор Константин Глобачев и дельный управленец, действительный статский советник Александр Риттих, занимавший должность министра земледелия, искренне не понимали причин стихийной паники.[16] Запасов муки в Петрограде хватало, но царские бюрократы не могли устроить необходимое количество круглосуточных хлебопекарен с нужным количеством «забронированного» рабочего персонала, чтобы обеспечить бесперебойное снабжение хлебом магазинов, булочных и лавок. Проблема заключалась не в подвозе, а в логистике, как следует из показаний Глобачева.[17]
Члены Кабинета вообще не отдавали себе отчета в происходящем, до них лишь дошли «слухи о сильных беспорядках на заводах в связи с продовольственными затруднениями».[18] Казалось, они прекратятся сами собой.[19] Необъяснимо, почему председатель Совета министров, действительный тайный советник князь Николай Голицын немедленно не созвал экстренное заседание правительства, как будто его вовсе не касалось творившееся смятение. Даже если со времен неудачного премьерства Бориса Штюрмера министры, не доверявшие друг другу, действительно работали недружно[20], то теперь требовались срочная консолидация высшего органа исполнительной власти и немедленная реакция на рабочие протесты в столице. Но первые трое суток беспорядков члены Кабинета слепо не видели в стихийных волнениях политической подоплеки.[21]
Столь же пассивно повели себя представители столичного духовенства во главе с распутинским ставленником, митрополитом Петроградским и Ладожским Питиримом (Окновым), испугавшимся возмущения собственной паствы. На второй седмице Великого поста никто из обличенных властью епархиальных священнослужителей не рискнул выйти с крестом к своим бунтующим пасомым и вразумить их. Но наиболее поразительно выглядело легкомыслие руководителя МВД. Еще утром Балк донес о тревожной ситуации министру внутренних дел действительному статскому советнику Александру Протопопову, в тот момент молившемуся Богу[22] и поэтому, вероятно, не придавшему значения генеральскому докладу. Он решил ограничиться миротворческими заявлениями в печати о наличии достаточных запасов муки[23], хотя публикация правительственных сообщений уже не могла никого насытить и разрядить напряжение, накопившееся на городских окраинах.
В наэлектризованной атмосфере Петрограда массовые волнения вспыхнули не по какому-то таинственному сигналу, а вне всяких политических расписаний и конспиративных планов. «Революция застала нас, тогдашних партийных людей, как евангельских неразумных дев, спящими»[24], — признал через несколько лет бывший эсер и надворный советник Сергей Мстиславский (Масловский), в февральские дни носивший погоны военного чиновника и служивший в должности главного библиотекаря Императорской Николаевской военной академии.[25] По схожей оценке генерала Глобачева, руководители левых организаций не могли понять взорвавшейся обстановки и разобраться в свалившихся на их головы благоприятных событиях[26], заставших врасплох и думских либералов.[27] О приходе революции «тайком, украдкой, когда ее никто не ожидал», свидетельствовали иностранные наблюдатели.[28]
Петроградские организации большевиков, меньшевиков и эсеров выглядели слабыми.[29] Общая численность всей большевистской партии в России в тот момент не превышала пяти тысяч членов[30], а впоследствии историки преувеличивали инициативу и административное влияние на события каких-либо комитетов, в том числе ленинских, чтобы в угоду разным стереотипам преуменьшить значение рабочей самоорганизации.[31] Роль горючего материала, разжигавшего страсти, спонтанно сыграли несколько сил, активизировавших уличный протест. Выступления путиловцев, поддержавших их на Выборгской стороне металлистов, текстильщиц, отмечавших Международный день работниц[32], и петроградцев, промерзших и досыта настоявшихся в «хвостах», придали значительный размах разрозненному движению, у которого, по сообщению директора департамента полиции МВД действительного статского советника Алексея Васильева, отсутствовали заметные вожаки.[33]
Зачастую бастующие «снимали» соседние заводы и прибегали к мобилизационным действиям, побуждая или вынуждая рабочих бросать текущую работу и покидать цеха, чтобы идти «хлеба просить». В отдельных случаях, встречая промедление или пассивную реакцию, буйные агитаторы прибегали к угрозам и насилию — били стекла в заводских помещениях и даже кидали металлические болты в товарищей по цеху, показывавших неуверенность.[34] На «Новом Арсенале»[35] представители администрации во главе с генерал-майором Дмитрием Дыховым пытались эмоционально воздействовать на забастовщиков, стремившихся на улицу, и усовестить их: «Опомнитесь! Что вы делаете? На помощь врагу нашему, немцу, идете! Предатели России!» Но в ответ услышали столь же хлесткие обвинения: «Вы, генералы — предатели. Шпионы! Сидите в Военном министерстве… Сухомлинов! <…> Царица сама шпионка!»[36] У проходных «Нового Арсенала» и Патронного (снаряжательного) завода на Тихвинской улице выставлялись пикеты, чтобы не допустить в цеха ночные смены[37] — подобные акции в военное время выглядели уже как оказание прямой помощи противнику, но вряд ли о том кто-то задумывался. После двух-трех часов дня бастующие начали пытаться проникнуть в центр, где ситуация тоже оставалась неспокойной.[38]
Примерно так в общих чертах выглядела ситуация в Петрограде, когда император Николай II беспрепятственно следовал на театр военных действий (ТВД), чтобы санкционировать необходимые мероприятия по подготовке апрельского наступления на южном крыле Восточного фронта.[39] В три часа пополудни императорский поезд, выехавший накануне из Царского Села, благополучно прибыл на станцию Могилев. Путь в один конец занимал примерно 26 часов.[40] Государя встретили высшие чины Ставки во главе с двумя генерал-адъютантами — начальником Штаба Верховного главнокомандующего (наштаверхом) генералом от инфантерии Михаилом Алексеевым[41] и генералом от артиллерии Николаем Ивановым, состоявшим при Особе Его Величества, — а также протопресвитер армии и флота Георгий Шавельский, могилевский гражданский губернатор действительный статский советник Дмитрий Явленский и другие начальствующие лица. Ничто не предвещало трагедии.
Царю шел сорок девятый год, но выглядел он неважно: за два минувших месяца Николай II постарел и осунулся, приобрел больше седых волос и морщин, а его лицо казалось сморщенным, будто подсохшим.[42] Было ли это состояние следствием тяжелых переживаний и внятного понимания императором собственного бессилия, трагической невозможности исправить тягостное положение дел в богоспасаемом Отечестве?..
После короткого приветствия Верховный главнокомандующий (Главковерх) отбыл в губернаторский дом («Дворец»)[43] и уже в половине четвертого — практически немедленно — посетил свой Штаб.[44] Перед серьезным разговором с Алексеевым государь написал телеграмму для императрицы Александры Федоровны, уведомляя супругу о благополучном прибытии в Ставку.[45] Затем Николай II принял генерала и около часа беседовал с ним наедине.[46]
К сожалению, содержание этой беседы — может быть, ключевой для понимания сути последующих событий — осталось неизвестным. На фронте ситуация оставалась стабильной, и никаких серьезных изменений за минувший месяц на ТВД не произошло. Подробный оперативный доклад Алексеева был назначен на следующее утро. Обстановка и положение дел в Ставке не требовали, чтобы император прямо с дороги, не приняв ванны, и до обеда, столь продолжительное время лично принимал наштаверха. Тогда зачем им потребовался срочный и длинный разговор наедине и кому принадлежала его инициатива?.. Можно ли предположить, что при первой встрече собеседники наедине обсуждали самые неотложные — политические — проблемы?.. Если Алексеев желал доложить царю о чем-то важном, например об угрозе дворцового переворота, то он и поспешил это сделать. Однако вполне вероятно, что все же речь шла о состоянии войск действующей армии, снабжении и общих перспективах апрельского наступления. Вопрос остается открытым. Из письма к императрице можно лишь заключить, что Николай II остался доволен разговором и встречей с наштаверхом.
В четыре часа сорок минут царь возвратился из Штаба во «Дворец»[47], занялся личными делами и вскоре получил спешное послание Александры Федоровны, переданное телеграфом. Императрица сообщила из Царского Села неприятные новости: заболели корью Великая княжна Ольга Николаевна и цесаревич Алексей Николаевич, от них могли заразиться и другие дети. О петроградских беспорядках не было ни слова.[48] Перед обедом[49] раздосадованный семейными неурядицами Николай II быстро ответил в Царское Село успокоительной телеграммой.[50] С этого момента болезнь детей и семейные заботы постоянно беспокоили Главковерха.
На царском обеде, состоявшемся с участием многих приглашенных лиц, включая начальников союзных военных миссий, наштаверх отсутствовал. Судя по тому, что на следующий день он, как обычно, завтракал у государя[51], нет оснований говорить о монаршей немилости к стратегу. Скорее всего, Алексеев, верный своим привычкам как можно меньше тратить драгоценного времени за столом[52], на предшествующей аудиенции традиционно испросил Высочайшего разрешения отсутствовать и вечером 23 февраля работал, занимаясь подготовкой материалов для утреннего доклада. За обедом рядом с Николаем II сидел глава британской военной миссии при русской Ставке генерал-майор сэр Джон Хэнбери-Уильямс. Он отметил, что со времени последней встречи на банкете, данном по случаю завершения Петроградской конференции, царь стал выглядеть лучше. Предметом разговора Главковерха и британского генерала служили результаты недавнего совещания союзных делегаций.[53] Неприятная новость о болезни детей государя, особенно цесаревича, вызвала общее сочувствие.
В службе связи управления генерал-квартирмейстера (УГК) началась шифрация оперативных телеграмм, предназначенных для фронтовых штабов в связи с подготовкой предстоящего наступления.[54] С 18 февраля службой связи заведовал штаб-офицер для делопроизводства и поручений при УГК, Георгиевский кавалер, Генерального штаба подполковник Борис Сергеевский, ранее служивший в штабе XL армейского корпуса 9-й армии Румынского фронта. По делам службы он часто задерживался в УГК до часу или двух ночи. Каждой ночью в УГК дежурили штаб-офицер Генерального штаба, младший офицер-связист и смена из 11 телеграфистов.[55] Служба чинов УГК шла обычным порядком, в чем Главковерх не сомневался, уверенный в правильной организации работы своего Штаба и его «святая святых» — генерал-квартирмейстерской части.
После обеда Николай II писал жене и пил чай.[56]
Новости из столицы не поступали, поэтому Главковерх, наштаверх и другие чины Ставки ничего не узнали о происходивших событиях. Это тем более удивительно, что между Могилевом, Царским Селом и Петроградом существовала телефонная связь.[57] Кроме того, в Пскове в полном неведении о петроградских волнениях оставалось и командование армиями Северного фронта во главе с генералом от инфантерии Николаем Рузским[58], хотя именно для снабжения их войск столичные беспорядки представляли потенциальную опасность.
Во второй половине дня 23 февраля положение в Петрограде осложнилось.
Общее количество бастовавших рабочих превысило 100 тыс. человек (в том числе около 60 тыс. на Выборгской стороне).[59] Группами и поодиночке им удалось перейти по льду Неву, обходя полицейские рогатки.[60] Массовые беспорядки, сопровождавшиеся нападениями на лавки и магазины, произошли на Литейном и Суворовском проспектах.[61] Днем Протопопов позвонил в Царское Село и попросил Георгиевского кавалера, Свиты Его Величества генерал-майора Павла Гротена, занимавшего должность помощника дворцового коменданта (дворкома), предупредить Александру Федоровну и ее фрейлину Анну Вырубову о начавшихся волнениях.[62] Между четырьмя и пятью часами пополудни императрица либо еще не приняла Гротена, либо не придала значения его сообщению, так как у нее возникли более важные заботы в связи с заболеванием детей и Вырубовой, тоже подхватившей тяжелую корь.
Примерно в то же время демонстранты, прекращавшие трамвайное движение на Инженерной и Садовой улицах[63], добрались до Невского проспекта[64], где бесцельное брожение рабочих происходило с дневных часов. Все силы петроградской полиции насчитывали примерно 3,5 тыс. чинов, сведенных в десять рот, из них семь находились в ведении полицмейстеров и рассредоточивались по городу, а три составляли общий резерв. На ее вооружении состояли револьверы, пистолеты, винтовки, а конные городовые имели нагайки.[65] Малочисленность защитников правопорядка для города с населением 2,4 млн человек[66] не вызывает сомнений. Поэтому наивна версия публициста Ивана Якобия, полагавшего, что полиция — даже при наличии пулеметов[67] — «легко могла бы справиться со всякими „народными“ волнениями и даже и с возможным выступлением распропагандированных воинских частей».[68] Генерального штаба генерал-лейтенант Сергей Хабалов, командовавший войсками Петроградского военного округа (ПВО), выделил в распоряжение Балка по его просьбе пять эскадронов 9-го запасного кавалерийского полка полковника Василия Макарова и 1-й Донской казачий генералиссимуса князя Суворова, ныне Его Величества полк полковника Анатолия Траилина. Конникам надлежало, врезаясь в толпу верхом, рассеивать скопления людей и принуждать их расходиться. Таким образом, власти перешли к активному противодействию демонстрантам, но в осторожной форме.[69] В итоге кавалерийские разъезды в центре действовали энергично и разумно, а суворовцы — вяло и без особого энтузиазма.
Реакция петроградцев выглядела противоречиво: если чинов полиции и жандармов они осыпали бранью, то «трудящихся» казаков, напротив, приветствовали, бурно радовались их бездеятельности[70] и даже дружелюбно подавали всаднику уроненную пику или подправляли лошади свалившуюся узду.[71] В робком поведении чинов регулярной части ни Балк, ни Хабалов не увидели опасности для морального состояния столичного гарнизона.
Пассивность донцов тем более заслуживала внимания в связи с речью члена Государственной думы от Вольска Саратовской губернии, присяжного поверенного Александра Керенского. Выступая вечером в Таврическом дворце[72], лидер «трудовиков» бросил упрек военным властям, якобы не имевшим мужества и гражданского долга, чтобы потребовать от царя отставки недееспособного правительства. Публичная попытка втянуть войска и их начальников в противостояние между двумя ветвями власти выглядела почти как провокация. С думской трибуны Керенский призвал искать общий язык с рабочими и обратил внимание слушателей на бурные события, происходившие на Невском проспекте. Однако Дума, обсуждавшая продовольственный вопрос, отреагировала умеренно и лишь приняла соответствующий запрос к Совету министров. С большим трудом и очень скромным перевесом при голосовании популярному левому оратору удалось дополнить формулировку требованием восстановить ранее уволенных путиловских рабочих.[73] Ответственность за насилие Керенский собирался возложить лишь на командование ПВО, градоначальство и полицию. Вместе с тем думцы не придали особого значения начавшимся беспорядкам.[74]
С начала волнений в чинов полиции летели камни, а во второй половине дня при столкновениях с демонстрантами пострадали первые защитники правопорядка. В Выборгской части[75], в районе Нижегородской улицы, рабочие нанесли тяжелые ранения двум чинам полиции, исполнявшим служебный долг и пытавшимся прекратить безобразия: старшему помощнику пристава 2-го участка надворному советнику Николаю Каргельсу и младшему помощнику пристава 1-го участка коллежскому секретарю Виктору Гротгусу. Кроме них получили травмы два околоточных надзирателя.[76] Хабалов ничуть не встревожился — он санкционировал использование против людских толп кавалеристов и казаков, не разрешив им применять огнестрельное оружие. Командующий округом явно стремился обойтись без стрельбы[77], чтобы не допустить эскалации насилия и ненужных жертв среди населения, и надеялся на постепенное прекращение волнений, в целом утихших около семи-восьми часов вечера. Тактика Хабалова как будто себя оправдала, но принятые им полумеры исподволь создавали впечатление властной неуверенности и оказывали деморализующее воздействие на нижних чинов.[78] «Ничего не может быть глупее, как высылать воинскую часть и запрещать ей действовать оружием, т<о> е<сть> на посмеяние толпы»[79], — утверждал в эмиграции подполковник Анатолий Рожин, в чине ротмистра командовавший в февральские дни 2-м эскадроном 9-го запасного кавалерийского полка.
На исходе первого дня беспорядков протестная волна отнюдь не угасла, и общественный сигнал к борьбе с правительством прозвучал в полной мере. Руководители местных большевиков, среди которых одной из наиболее заметных фигур был токарь и член Русского бюро ЦК РСДРП(б) Александр Шляпников, встретили начавшееся в Петрограде движение осторожно, внимательно и решили посильно включиться в его дальнейшее развитие. При этом Шляпников, а также другие члены бюро ЦК Петр Залуцкий и Вячеслав Молотов, собиравшиеся на частной квартире в доме 35 по Сердобольской улице на Выборгской стороне, отвергли предложения горячих товарищей по партии о создании боевых дружин с целью захвата оружия, учитывая непредсказуемые последствия подобных партизанских операций. Главный вопрос, определявший конечный исход противостояния с властью, заключался в неясной позиции солдатской массы городского гарнизона: революционеры еще сомневались в психологической готовности «запасных» к мятежу и переходу на сторону демонстрантов.[80] Никто не мог предсказать, как поведут себя присягнувшие военнослужащие, если старшие начальники прикажут им стрелять по населению. По свидетельству Шляпникова, стратегия, избранная в бюро вечером 23 февраля, состояла в том, чтобы на улицах рабочие не воевали против солдат, а морально воздействовали на них, даже если за подобное «братание» сначала пришлось бы платить человеческими жизнями. Мемуарист писал об этом так:
«Мы знали, что солдаты будут выведены из казарм на улицы против „внутреннего“ врага. И мы рассчитывали, что у „запасного“ солдата, горожанина или крестьянина, не может быть удали и рвения к истреблению „внутренних“ врагов, в виде питерских пролетариев. Теперешний солдат, оторванный от семьи, видящий горе и бедствия трудовых масс, не сможет выдержать длительных пыток, какими несомненно является для него участие в подавлении „беспорядков“. Мы были убеждены, что в результате применения войск для подавления революционного движения, может быть, не сразу, может быть, дорогой ценой, ценой крови пролетариев, мы все же будем иметь отказ солдат быть орудием подавления. От отказа же был только один шаг до (их. — К. А.) активного выступления на стороне рабочих».[81]
В одиннадцать часов вечера в большом зале градоначальства, располагавшегося на углу Адмиралтейского проспекта и Гороховой улицы[82], по инициативе Балка состоялось расширенное заседание представителей столичных военных и полицейских властей под председательством Хабалова. В нем участвовали: начальник штаба ПВО, Генерального штаба генерал-майор Михаил Тяжельников, помощник начальника гвардейских запасных батальонов и ВОХР Петрограда Л.-гв. полковник Владимир Павленков, замещавший находившегося в отпуске генерал-лейтенанта Александра Чебыкина, полковники Макаров и Траилин, начальник ПОО генерал Глобачев, командир Петроградского жандармского дивизиона генерал-майор Матвей Казаков, полицмейстеры, старшие чины полиции, чиновники для особых поручений, состоявшие при градоначальнике Балке и другие ответственные сотрудники.[83] Протопопов, отобедавший вечером в аристократическом клубе, в градоначальстве отсутствовал. Вероятно, в столь поздний час он счел малозначительным мероприятием межведомственное совещание окружного командования и начальствующих лиц, отвечавших по линии МВД за безопасность столицы, тем более, с точки зрения министра, «день 23-го (февраля. — К. А.) прошел не очень страшно».[84] Министр лишь вновь позвонил генералу Гротену и выразил надежду на прекращение волнений среди населения следующим днем.[85] Старшие чины полиции, судя по их частным разговорам с обсуждением агентурных сведений, тоже не опасались серьезных последствий петроградских беспорядков.[86] Поэтому сообщения, поступавшие от Протопопова в Царское Село, носили успокоительный характер и вполне отвечали настроениям императрицы.[87]
В ходе заседания при командующем ПВО выяснилась нехватка необходимого снаряжения у донцов. Необъяснимым образом у них отсутствовали нагайки, и Хабалов распорядился немедленно отпустить из окружных сумм по 50 копеек на каждого казака, чтобы он мог обзавестись плетью. Согласовав планы по дальнейшему использованию полиции, жандармов, кавалеристов и казаков, участники совещания решили, что войскам гарнизона следовало находиться в постоянной готовности, чтобы по первому требованию занять городские районы, предназначенные для каждой части. Военные не скрывали уверенности в немедленном восстановлении порядка в случае вызова на улицы воинских команд, поэтому все «силовики» разошлись в спокойном настроении. Охрана Петрограда пока оставалась в ведении генерала Балка.[88] Протопопов совершил поездку по городу: наступающая ночь не сулила осложнений.[89] Некоторые современники, находившиеся в столице и оставившие мемуары о Февральской революции, первому дню столичных беспорядков не придали серьезного значения.[90]
Обстановка на ТВД в течение 23 февраля оставалась стабильной.
Вдоль всей боевой линии велись перестрелки, продолжались поиски разведчиков. На Западном фронте на Митавском направлении немцы предприняли частную атаку силами до двух рот, но были отбиты. На Румынском фронте в районе населенного пункта Окна (в общем направлении юго-западнее Кишинева) противник овладел тремя высотами, после чего начались контратаки с целью вернуть утраченные позиции и восстановить прежнее положение.
На Кавказском фронте русские разъезды продвинулись более чем на 25 километров по территории южнее озера Урмия, а в боестолкновении под захваченным Эрзинджаном (западнее Эрзерума), представлявшим важный населенный пункт Османской империи, пленили 33 турецких аскера.[91] Две турецкие армии с трудом восстанавливались после понесенных тяжелых поражений в предыдущие месяцы, и в целом войска генерала от инфантерии Николая Юденича углубились на территорию противника в северо-восточной Турции более чем на 300 километров.[92] В Передней Азии Великий князь Николай Николаевич и Юденич прочно связывали более половины всех турецких дивизий, с трудом продолжавших сопротивление. Общая численность армии Османской империи, практически исчерпавшей все людские ресурсы для ведения безнадежной войны, составляла 3 млн человек, находившихся в крайне плачевном положении.
Спящий Могилев выглядел спокойным и безмятежным.
«Когда я вышел из Дворца, в первом часу ночи, тихий мягкий снег спускался с неба, — вспоминал позднее монарший историограф генерал-майор Дмитрий Дубенский, — начиналась оттепель. У подъезда стояли в своих дубленых полушубках часовые Георгиевского Батальона, а в садике, между Дворцом и Управлением Дежурного Генерала дежурила Дворцовая Полиция; на крыше дома Генерал-квартирмейстера ясно виднелись пулеметы в чехлах, установленные на случай налета неприятельских аэропланов, и около них фигуры часовых в папахах и постовых шинелях».[93] Они исправно несли службу. Особы Свиты и высшие чины Ставки не предполагали, что наступили уже вторые сутки петроградских беспорядков.
В двадцать пять минут одиннадцатого в пятницу 24 февраля после утреннего чая Николай II направился из «Дворца» в Штаб, где более полутора часов принимал первый обстоятельный доклад Алексеева, посвященный мероприятиям по подготовке апрельских операций. Кроме наштаверха на докладе, возможно, присутствовали: его помощник генерал от инфантерии Владислав Клембовский и генерал-квартирмейстер, Генерального штаба генерал-лейтенант Александр Лукомский.[94] Особое беспокойство верховного командования вызывали проблемы снабжения продовольствием войск действующей армии и расстройство железнодорожного транспорта.[95] Морозы и метели парализовали движение на Рязанско-Уральской железной дороге, на Московско-Курской железной дороге свирепый ветер порой даже сносил вагонные крыши.[96]
До Высочайшего завтрака три четверти часа государь беседовал с начальником бельгийской военной миссии, бароном генерал-лейтенантом Луи де Риккелем. От имени своего короля Альберта I — весьма популярного в странах Антанты, — он преподнес Главковерху бельгийский Военный крест, вручавшийся за храбрость и отвагу при личном участии в боевых действиях.[97] В числе широкого круга лиц, приглашенных за царский стол, среди них завтракали генералы Алексеев, Иванов, Клембовский и Лукомский.[98] Повседневная жизнь Ставки, обусловленная особенностями Высочайшего присутствия, входила в обычную колею.
В УГК и управлении военных сообщений (УВОСО) продолжалась напряженная работа по выполнению планов верховного командования. Происходил обмен телеграммами с подчиненными штабами, разрабатывались проекты приказов, уточнялись поручения, составлялся график военных перевозок для сосредоточения в марте — апреле необходимых сил на Юго-Западном и Румынском фронтах. Алексеев часами не покидал своего кабинета в генерал-квартирмейстерской части, и все его оперативные распоряжения поддерживались царем.[99] По оценке Сергеевского, на южное крыло предполагалось дополнительно перебросить 10 армейских корпусов (примерно до 400 тыс. человек), для чего требовались около 500 эшелонов, и остававшихся полутора месяцев едва хватало, чтобы вовремя решить поставленные задачи.[100]
В беседах с директором Дипломатической канцелярии при Ставке Главковерха камергером Николаем Базили Алексеев высказал решительные возражения против плана министра иностранных дел тайного советника Николая Покровского, предложившего государю в своей всеподданнейшей записке от 21 февраля направить в десант на Константинополь как минимум 20 дивизий. Накануне апрельского наступления Штаб не только не мог высвободить такое количество сил на огромном сухопутном фронте протяженностью 1,7 тыс. километров, но и по линии более чем в 200 морских миль обеспечить их достаточное снабжение на малоазиатском побережье. На Черном море и так не хватало транспортных средств, занятых доставкой необходимых грузов для Кавказской армии[101], и решение сложной задачи по поддержке константинопольского десанта немедленно бы отразилось на положении войск Юденича. Поэтому, с точки зрения Алексеева, верный путь к заветным проливам открывался лишь после явного поражения Австро-Венгрии и Германии, когда оперативная обстановка позволит в достаточной степени ослабить силы действующей армии на главном ТВД.[102]
Аппарат Ставки, строго подчиненный выполнению Высочайших повелений и действовавший исключительно на их основе, функционировал в привычном режиме. Свитским, проводившим часы в праздности, приходилось лишь пассивно созерцать живую службу ставских, создавать видимость занятости и привычно вести себя так, чтобы ничем — не дай бог — не огорчить государя. Этот неизменный принцип определял их поведение и личные отношения с царем[103], приучившим свое окружение к молчаливо-пассивной угодливости. По желанию Николая II чины Свиты по собственной инициативе не имели права говорить на политические темы со своим монархом, а могли лишь отвечать на Высочайшие вопросы[104] — если их о чем-то спрашивали.
Ранним днем в Ставку дошли первые отрывочные сведения о каких-то столичных беспорядках, произошедших в «хвостах» у хлебных лавок.[105] Скорее всего, их источником служили телеграммы иностранных военных агентов.[106] Дубенский позднее свидетельствовал, как около часу дня лица, приглашенные на Высочайший завтрак, обменивались вопросами о петроградских событиях.[107] Однако официально ничего не сообщалось[108], и Штаб действующей армии оставался в неведении о рабочих волнениях в Петрограде.[109]
Монарший историограф, готовивший свой текст к печати летом 1920 года в Италии, постфактум преувеличил степень тревоги современников днем 24 февраля, как и в целом значение поступивших сведений, для того чтобы вызвать беспокойство. На самом деле, с точки зрения свитских, волнения в «хвостах» носили лишь «прискорбный характер» — и не более того. Их никто не считал существенными, опасными, тем более грозившими благополучию дома Романовых.[110] Поэтому вечером Дубенский сделал в дневнике совсем другую по тональности запись: «Тихая, бесталанная жизнь, все будет по-старому».[111] Это непосредственное описание положения в Могилеве выглядело более правдивым по сравнению с итальянской версией мемуаров историографа. Невнятным слухам не придавали значения не только свитские[112], чьим времяпрепровождением служила «тихая, бесталанная жизнь», но и ставские офицеры и генералы, включая Алексеева, целиком погруженного в оперативную работу.[113]
В воспоминаниях современников встречаются упоминания о предреволюционном ожидании чинами Ставки «чего-то тяжелого, неизбежного и неумолимо надвигающегося». Затишье перед неким ураганом якобы внушало скрытый страх современникам, чувствовавшим «неуверенность в ближайших событиях», касавшихся государственной жизни.[114] Однако, как полагает автор, речь идет о впечатлениях, придуманных мемуаристами уже задним числом — под влиянием пережитых потрясений, когда субъективные оценки были невольно ими перенесены и на спокойные могилевские дни, предшествовавшие крушению престола. Трудно назвать предощущением революционной катастрофы частные разговоры 23—24 февраля о недееспособности князя Голицына, Протопопова или возможном роспуске Думы.[115] Массовых столичных беспорядков — тем более урагана — ни в Ставке, ни в Свите никто не ждал, и все дальнейшие события разыгрались с невероятной быстротой.[116]
Когда и от кого о каких-то волнениях в столице узнал Николай II?[117]
Во-первых, из агентских телеграмм, докладывавшихся ему лично даже во время следования в поезде.[118]
Во-вторых, дворком — Свиты Его Величества генерал-майор Владимир Воейков[119] — в эмиграции утверждал, что немедленно доложил государю о поступившем ему донесении:
«В пятницу (24 февраля. — К. А.) днем я получил из Петрограда от своего начальника особого отдела[120] известие, что в Петрограде неспокойно и происходят уличные беспорядки, которые могут принять серьезные размеры, но что пока власти справляются. <…> Полученные сведения навели меня на мысль просить государя, под предлогом болезни наследника, вернуться в Царское Село. Я стал убеждать Его Величество уехать со Ставки. Государь на это возражал, что он должен пробыть дня три-четыре и раньше вторника уезжать не хочет».[121]1
По неизвестной причине Николай II не отметил в личном дневнике прием Воейкова, состоявшийся сразу же после Высочайшего завтрака[122], то есть
примерно в районе двух часов пополудни. Содержание их разговора нам известно лишь в пересказе дворкома. Вероятно, он действительно сообщил о неспокойной обстановке в столице, но без какой-либо тревожной окраски. Самоуверенное и безмятежно-легкомысленное поведение Воейкова не только 24 февраля, но и в последующие дни[123] опровергает версию о его прозорливом предвидении возраставшей опасности, тем более в показаниях членам Чрезвычайной следственной комиссии (ЧСК) бывший дворком подчеркивал свою плохую осведомленность о событиях.[124] Николай II считал необходимым выполнить весь объем работы в качестве Главковерха: даже из-за болезни детей и пожеланий супруги он упорно не хотел изменять ранее намеченным планам и покидать Ставку ранее 28 февраля — 1 марта.[125]
В-третьих, вторым часом пополудни (13:13) датирована петроградская телеграмма Голицына, сообщавшего в Ставку государю о своем намерении созвать вечером расширенное совещание Совета министров по продовольственному вопросу. Его обострение, по словам премьера, привело «уже к уличным беспорядкам».[126] Однако никаких подробностей депеша не содержала, и характер упомянутых беспорядков оставался неясным.[127] Остается необъяснимым, почему Голицын тут же не сделал личный доклад Николаю II. Служебный кабинет председателя Совета министров и Царское Село соединял со Ставкой особый телефон, находившийся в отдельном помещении[128], и император им пользовался, разговаривая с супругой.
Ночь на 24 февраля в Петрограде в целом прошла спокойно, если не считать разгрома хулиганами нескольких табачных лавок и магазинов готового платья. Солнечным утром чины полиции исправно несли службу на вверенных им постах, и градоначальник Балк, объезжавший в автомобиле зимний Петроград, надеялся на прекращение непонятных ему «прогулок» со стонами о нехватке хлеба.[129] Однако массовые выступления, развивавшиеся под впечатлением новостей о путиловском локауте, начались уже с восьми часов на Выборгской стороне, где им предшествовали импровизированные митинги.[130] На правом берегу Невы в районе Александровского (Литейного) моста вскоре скопились несколько десятков тысяч человек. Формальным поводом для возмущения рабочих как будто служили слухи о скрытой перепродаже властями муки спекулянтам.[131] В двенадцатом часу дня людские толпы стали стихийно переходить Неву и двигаться в центр города. Беляев в телефонном разговоре с важностью предложил Хабалову стрелять по людям на льду, но так, чтобы пули не поражали горожан, а ложились перед ними. Однако командующий не стал следовать столь странному совету министра, тем более противоречившему уставным требованиям.[132]
Противоположный эффект вызвало распространенное объявление Хабалова, попытавшегося объяснить недоверчивому населению, что нехватку хлеба в некоторых лавках спровоцировал паническо-повышенный спрос в связи с намерениями многих петроградцев сушить сухари накануне введения нормированных продаж по карточкам.[133] Безосновательные подозрения в том, что власти вместе с торговцами манипулируют дефицитной мукой, лишь повысили градус общественного противостояния. Находившийся в тот момент в Петрограде по делам службы американский пилот-истребитель Берт Холл, воевавший добровольцем в составе французских ВВС и прикомандированный к Российскому Императорскому военно-воздушному флоту, с печальным удивлением наблюдал за уличной драмой. «Простые люди голодны; они уже слишком долго голодали. Боже, почему царь не сделал что-либо для этого! Какая возможность для какого-нибудь толкового американского бизнесмена! Только подумай об этом! Вся Россия может либо потерпеть крах, либо спастись только по воле мелкого толкового бизнесмена»[134], — высказывал свое искреннее возмущение авиатор русскому сослуживцу. Холл не так уж преувеличивал, как могло показаться: в те же часы народное возмущение, грозившее вылиться в разгром продовольственных лавок, назревало, например, в Сергиевском посаде Дмитровского уезда Московской губернии.[135]
В полдень огромные массы народа заполнили Литейный проспект и Садовую улицу, Знаменскую площадь перед Николаевским вокзалом (на стыке 7-го и 8-го районов ВОХР) — и далее широкой рекой они растекались по Невскому проспекту вплоть до Полицейского моста через Мойку.[136] Прекратилось трамвайное движение — у вагоновожатых рабочие вновь отбирали ключи управления[137], участились нападения на извозчиков. Волнения вспыхнули на Петроградской стороне, на Охте[138], в районе Лиговки и на Обводном канале.[139] На Васильевском острове[140] рабочие пели революционные песни.
В разных местах встревоженного города участники беспорядков, среди которых хватало озорничавших подростков, начали бить стекла в магазинах и громить лавки. На Петроградской стороне со стороны неустановленных лиц раздались первые револьверно-пистолетные выстрелы, одним из них смертельно ранили в голову женщину.[141] Эсер и сотрудник народнического журнала «Северные записки» Владимир Зензинов, бесцельно бродивший по Загородному, Литейному и Невскому проспектам, по набережным Мойки и Фонтанки, вспоминал об увиденном так:
«Народу на улицах было больше обычного, преобладал серый люд, настроение было возбужденное, но не раздраженное — больше всего в толпе чувствовалось любопытство, видно было также, что это были не столько жители этих улиц, сколько пришедшие с окраин. Во многих местах стояли цепи солдат, несомненной задачей которых было не пропускать дальше прохожих, но они плохо это выполняли. Помню, пришлось задержаться надолго у Мойки — солдатам был отдан строгий приказ никого не пропускать через цепь, но с ними прохожие то и дело вступали в разговоры, убеждали пропустить, объясняя необходимость пройти дальше явно выдуманными причинами — и солдаты, оглядываясь кругом, чтобы начальство не заметило их послаблений, пропускали… Так пропустили и меня. Из этих мимолетных разговоров выяснилось, что все эти солдаты были по большей части недавно мобилизованные, т<о> е<сть> еще совсем недавно они были такими же, как и окружавшая их толпа».[142]
На Невском проспекте волнения постепенно стали приобретать политическую окраску: «хлебную» повестку вытесняли призывы к свержению самодержавия. «Профессионально-копеечные интересы отошли на задний план, — утверждал годы спустя Шляпников. — Боевым кличем этих дней стали наши (большевистские. — К. А.) лозунги: долой царское правительство, да здравствует временное революционное правительство, Учредительное собрание, восьмичасовой рабочий день и прекращение империалистической войны».[143] Актуализацию антивоенного лозунга, якобы выдвинутого петроградскими большевиками уже на второй день Февральской революции, возможно, ангажированный мемуарист придумал задним числом, но в толпах у Казанского собора[144] и на Литейном проспекте действительно раздавались антиправительственные призывы. Забастовали в Петрограде почти 200 тыс. человек.[145] На этом фоне «левела» и значительная часть представителей городского «среднего класса», постепенно включавшихся в уличный протест.[146] Среди них особой популярностью пользовалось требование «ответственного министерства»[147]: то есть Высочайшее наделение Думы правом формировать Кабинет.
В тот момент революционеры еще не верили в успех и победу над властью.[148] Однако волнения набирали силу, обстановка обострялась, мелькали красные флаги, защитников правопорядка били, в них летели куски льда и захваченные с возов поленья. При этом чинам конной, пешей полиции и Петроградского жандармского дивизиона, не имевшим права применять оружие, явно не хватало сил для сопротивления, а казаки 1-го Донского полка выполняли приказы пассивно и противодействовали толпам лишь символически. В отдельных случаях суворовцы даже показывали свое сочувствие манифестантам[149], поносившим «фараонов» (полицейских) и кричавшим донцам о своем бедственном положении, впрочем, на деле выглядевшем гораздо более терпимым и сносным по сравнению с повседневной жизнью голодных берлинцев. Публика угощала донцов яблоками и папиросами.[150] Иные городовые боялись казаков больше, чем толпы, о чем они с горечью жаловались Л.-гв. штабс-капитану Московского полка Борису Нелидову 1-му.[151] Как и в предыдущий день, забастовщики широко практиковали снятие с работы заводских, трудившихся на соседних предприятиях. Для немногих квалифицированных мастеровых, пытавшихся храбро возражать мятежной толпе или тем более обличать товарищей по классу за «измену Отечеству» в разгар войны, их патриотические пререкания могли закончиться увечьями и травмами.[152]
В половине первого пополудни Балк доложил Хабалову о невозможности остановить народное движение и прекратить скопления людей в центре Петрограда силами полиции. Для защиты правительственных и общественных учреждений требовалось привлечь войска. Генерал ответил, что войска немедленно переходят в предписанное положение охраны, а чины полиции поступают в подчинение начальников разграниченных военных районов.[153] На главных улицах и площадях устанавливались воинские заставы. В телефонном докладе Протопопову успокоенный градоначальник, переложивший груз неприятных забот на командующего округом, уверенно заявил министру: «Если войска сразу же проявят энергию и твердость, то их слишком
достаточно для достижения положительных результатов».[154] Около двух часов дня Хабалов приехал из окружного штаба в градоначальство[155], ставшее по удобству линий связи временным штабом командующего, в чьи руки перешли управление и распорядительные функции. Отныне он нес ответственность за восстановление порядка и безопасность Петрограда.[156]
Непосредственно войсками командовал Л.-гв. полковник Павленков, мучившийся последствиями тяжелой контузии и приступами стенокардии.[157] Чаяний парламентской монархии он не одобрял.[158] Хабалов разъяснил Павленкову необходимость использования воинских подразделений для защиты булочных и хлебопекарен от разгромов.[159] Первые вызовы нарядов, казалось, себя оправдывали. Так, например, на Среднем проспекте Васильевского острова взвод учебной команды под командованием Л.-гв. прапорщика Бегичева из состава запасного батальона Л.-гв. Финляндского полка помешал хулиганам опрокинуть два трамвая. Выполняя приказ, финляндцы энергично рассеяли рассерженных людей, используя приклады винтовок. В ответ в «запасных» летели камни, куски льда — и часть солдат получили ушибы.[160]
На экстренном совещании, которое Хабалов созвал на своей квартире[161], обсуждался список неотложных мер, должных способствовать прекращению массовых беспорядков. В заседании участвовали: генералы Балк, Глобачев, Тяжельников, Л.-гв. полковник Павленков, городской голова действительный статский советник Павел Лелянов, уполномоченный Особого совещания по продовольствию, действительный статский советник Владимир Вейс и другие ответственные лица. Протопопов отсутствовал.
Согласно решили: усилить надзор за городскими пекарнями, чтобы исключить факты сокрытия мучных запасов, арестовать руководителей революционных организаций и вызвать в столицу из Новгородской губернии несколько запасных эскадронов гвардейской кавалерии для усиления двух казачьих полков.[162] Последнее намерение объясняется упорным нежеланием Хабалова применять огнестрельное оружие против гражданского населения. Очевидно, командующий предполагал, что призванные извне кавалеристы в конном строю будут рассеивать мятущиеся толпы энергичнее и успешнее вялых казаков. Однако даже в совокупности одобренные мероприятия не могли остановить волнений с участием сотен тысяч раздраженных людей.
В Государственной думе, жившей собственными страстями, продолжались дебаты по продовольственному вопросу, завершившиеся составлением очередного запроса к правительству. Причем Керенский, уподобившийся «первому защитнику трудящегося класса страны»[163], и два других думца произнесли зажигательные речи, запрещенные цензурой к публикации.[164] Церковное священноначалие продолжало игнорировать возмущение своей паствы на второй седмице Великого поста, по канонам свидетельствующей о торжестве православия. Но «торжество» выходило мрачноватым. Иерархи, участвовавшие в регулярных заседаниях Святейшего правительствующего синода, не обращали внимания на уличную смуту, спокойно занимались текущими делами.[165] «Ничто не предвещало ужасной катастрофы, разразившейся через два дня»[166], — вспоминал князь Николай Жевахов, исполнявший должность товарища обер-прокурора Синода.
Председателя Думы, действительного статского советника в звании камергера Михаила Родзянко — в связи с поданными запросами к правительству — беспокоили не волнения, а ситуация со снабжением. Он обратился к Беляеву с просьбой организовать совещание с целью передачи городу прав по решению продовольственных вопросов.[167] В итоге на расширенном заседании Совета министров, состоявшемся в Мариинском дворце с участием представителей Думы, Государственного совета и органов самоуправления, его участники, установив очевидный достаток городских запасов муки в 460 тыс. пудов (более 7,3 тыс. тонн), передали городской управе дальнейшую организацию всего продовольственного дела.[168] Беспорядки не обсуждались.[169]
Вместе с тем действенность предпринятых шагов оставалась под большим вопросом, так как они не могли умиротворить протестных настроений. Тем более к концу дня «хлебная» повестка, сыгравшая роль детонатора для социального взрыва, потеряла свое первостепенное значение, чего не видели ни Беляев[170], ни высокопоставленные царские бюрократы, ни думцы, переложившие ответственность за решение проблемы на купца Лелянова и его сотрудников. «Дыхание отваги, мужества и решимости сопровождалось жутким веянием смерти»[171], — такими патетическими словами описывал столичный центр Шляпников, не чуравшийся декадентских образов.
Успокоение в Петрограде наступило между семью и девятью часами вечера.[172] Иностранные наблюдатели оценивали ситуацию по-разному. Британский посол сэр Джордж Бьюкенен доложил в Лондон о петроградских волнениях, но оговорился в телеграмме: «Ничего серьезного».[173] Первый секретарь посольства Французской Республики Шарль де Шамбрюн, ожидавший на следующий день новых забастовок и выступлений, задавался вопросом об их практическом смысле, так как люди собирались выходить на улицы и площади «без алкоголя, без лидера, без четкой цели».[174] Однако во властных кругах итоги двухдневных беспорядков должны были вызвать настоящую тревогу.
Материальный ущерб, нанесенный городскому имуществу и частной собственности, исчислялся десятками тысяч рублей. За двое суток подверглись избиениям, вероятно, до 20 чинов полиции.[175] Современники отметили первые жертвы среди рабочих, хотя, возможно, речь шла еще о слухах и непроверенных устных сообщениях. В социалистических кругах зазвучали первые пророчества о революции.[176]
На основании агентурных сведений Глобачев доложил Балку о намерениях руководителей левых партий и организаций, если состояние людских толп станет явно взрывным, придать волнениям на следующий день еще более сильный размах — вплоть до вооруженного выступления. Тем не менее Хабалов упрямо не хотел отдавать приказ о применении оружия против населения[177], а Беляев опасался, что трупы в лужах крови на Невском проспекте произведут дурное впечатление на союзников.[178] Возможность привлечения пожарных команд для устройства водяных атак с целью рассеивания людских скоплений командующий округом тоже отвергал.[179] Петроградские власти упускали из своих рук инициативу и развитие ситуации, а Протопопов вел себя совершенно безмятежно. Министр иностранных дел Покровский с грустью сказал послу Французской Республики Морису Палеологу:
«Я придавал бы этим беспорядкам лишь второстепенное значение, если бы у моего дорогого коллеги по внутренним делам был еще хоть проблеск рассудка. Но чего ждать от человека, который вот уже много недель потерял всякое чувство действительности, и который ежевечерне совещается с тенью Распутина? Еще в эту ночь он провел два часа в вызывании призрака „старца“».[180]
Наступил спасительный вечер и жизнь продолжалась: в Мариинском театре давали «Каменного гостя», первые лица империи, несмотря на вторую великопостную седмицу, отдыхали в светском кругу. Покровский с супругой, Риттих, Походный атаман всех казачьих войск при Главковерхе, Свиты Его Величества генерал-майор Великий князь Борис Владимирович и другие высокопоставленные гости получили приглашение к званому обеду у Капитолины Макаровой, вдовы вице-адмирала Степана Макарова, проживавшей на Сергиевской улице.[]181 И хотя Риттих уехал рано, а Великий князь опоздал почти на час, едва ли не последний аристократический обед в царской столице прошел приятно и весело. За столом почти не говорили о произошедших событиях. Покровский и Великий князь Борис Владимирович живо обсуждали ситуацию в Персии в связи с русским военным присутствием и небезупречными действиями Великого князя Николая Николаевича (Младшего).[182]
Протопопов, возможно, успокоенный мистическим опытом общения с душой Распутина, отобедал в узком кругу «правых» общественно-политических деятелей, собравшихся у действительного статского советника Николая Бурдукова-Студенского.[183] Он слыл богатым дельцом, гурманом, знатоком тонких вин и хороших сигар, а меню изысканного обеда явно не соответствовало уставной кухне Великого поста. Званым гостям играли музыканты Л.-гв. Преображенского полка, занимавшего после больших потерь окопные позиции под Луцком Волынской губернии, на Юго-Западном фронте. Руководитель МВД приятно отдыхал в компании единомышленников и совершенно не спешил тревожить беспокойными известиями своего государя, находившегося за сотни верст от волновавшегося Петрограда. Кульминацией десертной части стало камерное выступление приглашенного гипнотизера, напророчившего Протопопову пасть жертвой величайшей катастрофы, с которой ему не суждено справиться. Услышав столь скверное предсказание, министр расстроился, и вечер был испорчен. Исполненные затем солистом ухарские частушки только усугубили неприятное впечатление, поэтому гости, покидавшие дом в Гродненском переулке, разошлись с нехорошим чувством.[184]
Императрица Александра Федоровна, узнав в Царском Селе о городских волнениях неофициальным образом[185], в вечернем письме писала мужу: «Вчера (23-го. — К. А.) были беспорядки на В(асильевском) острове[186] и на Невском, потому что бедняки брали приступом булочные. Они вдребезги разнесли (булочную. — К. А.) Филиппова и против них вызывали казаков».[187] По мнению императрицы, минувшим днем волнения в столице начались в утренние часы и затем постепенно ослабли. В то же время государыня уделила гораздо больше внимания описанию болезни Вырубовой и детей, к которым присоединилась и Великая княжна Татьяна Николаевна, тоже заразившаяся корью.[188]
В Могилеве день 24 февраля завершился традиционно и без каких-либо волнений. К обеду Его Величества были приглашены особы Свиты, генерал-адъютант Иванов, начальники шести союзных военных миссий, протопресвитер Георгий Шавельский, три ставских генерала-генштабиста — дежурный генерал при Главковерхе генерал-лейтенант Петр Кондзеровский, главный полевой интендант генерал-лейтенант Константин Егорьев, и. д. начальника ВОСО на ТВД генерал-майор Николай Тихменев, а также историограф генерал Дубенский, дежурный штаб-офицер УГК Генерального штаба полковник Максим Михалькович и другие лица.[189] Шавельский обедал у государя последний раз, так как на следующий день с Высочайшего разрешения выезжал в командировку для посещения фронтовых штабов с целью организации съездов военного духовенства в Пскове, Минске, Бердичеве Киевской губернии и Кишиневе Бессарабской губернии[190] накануне весенних наступательных операций.
Обстановка на ТВД оставалась прежней.
После обеда Николай II читал и писал[191], не придав должного значения первым тревожным сообщениям, поступившим из Петрограда. По утверждению Дубенского, отправившегося вечером на телефонную станцию для частного звонка через Царское Село в Петроград, перед ним государь около получаса разговаривал с Александрой Федоровной. Теперь он услышал о беспорядках не только от Воейкова, но и от супруги[192], хотя, судя по содержанию вечернего письма императрицы, в основном августейшая чета наверняка обсуждала здоровье больных детей, а не народное возмущение. Историограф разговаривал с кем-то из членов семьи и получил более подробные сведения о стихийных выступлениях рабочих и уличных столкновениях с полицией.[193]
В дневнике генерал записал: «От „Него“ (Николая II. — К. А.) ничего не будет, могут быть только случайные, внешние причины, кои заставят что-либо изменить… В Петрограде были голодные беспорядки, рабочие патронного завода вышли на Литейный и двинулись к Невскому, но были разогнаны казаками».[194] Не исключено, что петроградские известия и дали Дубенскому повод назвать «случайные, внешние причины» необходимым условием для политических перемен. В эмиграции историограф заявлял, что в тот момент все особы Свиты, включая министра Императорского двора и уделов генерала от кавалерии графа Владимира Фредерикса, считали необходимым «согласие Государя на ответственное Министерство и переход к парламентарному строю»[195], чтобы упрочить положение династии и успокоить страну.
Скорее всего, постфактум Дубенский вновь драматизировал и сгустил краски: 24—25 февраля еще даже не все думцы мечтали об «ответственном министерстве», не говоря уже о верноподданных свитских. Но определенно мы можем предполагать, что 24 февраля общее настроение Свиты как минимум склонялось в пользу достижения царем хотя бы частичного компромисса с Думой. Поэтому позднее Дубенский заявил в ЧСК, что свитские считали его идеальным конституционным монархом.[196]
Напротив, Николай II — может быть, под влиянием умиротворяющего телефонного разговора с Александрой Федоровной — даже не счел нужным отметить в дневнике факт петроградских волнений. Высочайшего упоминания заслужили лишь могилевская метель и небольшая прогулка в саду губернаторского дома, состоявшаяся в четвертом часу, после дневного приема Воейкова.[197] По свидетельству Великого князя Александра Михайловича, хорошие и дурные вести вызывали у государя одинаково безразличную реакцию.[198]
В Ставке Николай II чувствовал себя комфортно.
«Мой мозг отдыхает здесь, — с удовлетворением признавался император Всероссийский супруге на страницах вечернего письма, — ни министров,
ни хлопотливых вопросов, требующих обдумывания».[199] Действительно, для их «обдумывания» предназначался трудолюбивый Алексеев. Царь живо описал Александре Федоровне свой разговор с лейб-хирургом Сергеем Федоровым, посоветовавшим отправить весной детей в Крым, и предложил ей обсудить подробности будущей поездки при скорой встрече. Одновременно Николай II подчеркнул необходимость завершить в ближайшие дни все неотложные дела и тем самым выполнить свой долг Главковерха.[200] С таким спокойным настроением государь, правивший огромной империей с населением почти 178 млн человек[201], отправился отдыхать, когда наступили третьи сутки петроградских беспорядков.
1. Письмо № 645 от 23 февраля 1917 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. 1916—1917 гг. М.—Л., 1927. С. 211; Воспоминания А. П. Балка из Архива Гуверовского института войны, революции и мира (Стэнфорд, США), 1929 г. Последние пять дней царского Петрограда (23—28 февраля 1917 г.). Дневник последнего Петроградского Градоначальника см. в: Гибель царского Петрограда. Февральская революция глазами градоначальника А. П. Балка / Публ. В. Г. Бортневского и В. Ю. Черняева. Вступит. ст. и комм. В. Ю. Черняева // Русское прошлое (Л.—СПб.). 1991. № 1 [далее: Воспоминания А. П. Балка]. С. 26, 42; Раппапорт Х. Застигнутые революцией. Живые голоса очевидцев / [пер. с англ. А. Мовчан]. М., 2017. С. 90.
2. 6-й район войсковой охраны (далее здесь: ВОХР).
3. 13-й район ВОХР.
4. 11-й район ВОХР.
5. Зензинов В. М. Февральские дни // Новый Журнал (Нью-Йорк). 1953. Кн. XXXIV. С. 199; Шляпников А. Г. Семнадцатый год. Кн. 1. М. — Пг., 1923. С. 77.
6. 13-й район ВОХР.
7. Поликарпов В. В. Начало рабочих выступлений в столице // Первая мировая война и конец Российской империи. Т. 3. Февральская революция. Изд. 2-е, испр. Рук. проекта Б. В. Ананьич. СПб., 2014. С. 49, 62, 66; Ганелин Р. Ш. 23 февраля // Там же. С. 75—77; Мартынов Е. И. Царская армия в февральском перевороте. [Л.], 1927. С. 70.
8. Допрос ген. С. С. Хабалова. 22 марта 1917 // Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства / Ред. П. Е. Щеголева. Т. I. Л., 1924. С. 183.
9. Допрос ген. С. С. Хабалова. С. 183. Воспоминания А. П. Балка. С. 26; Раппапорт Х. Застигнутые революцией. С. 84. И. К. Григорович так формулировал актуальные требования демонстрантов первого дня: «Дать хлеба и убрать [А. Д.] Протопопова» (см.: Григорович И. К. Воспоминания бывшего морского министра / Сост. и др. И. Ф. Цветков. Кронштадт—М., 2005. С. 120).
10. Подробнее о нем см.: Александров К. М. Накануне Февраля. Русская Императорская армия и Верховное командование зимой 1917 года. М., 2022. С. 238.
11. Hoover Institution Archives, Stanford University (HIA). Kutukov Leonid Collection. Box 1. Кутуков Л. Н. Записки 1917 год. Париж, 1937. Машинопись. С. 16.
12. Суханов Ник. Записки о революции. Кн. 1. Мартовский переворот. Пб., 1919. С. 16.
13. Будберг А. П. Несколько дней // Февраль 1917 глазами очевидцев / Составл., предисл., комм. д. и. н. С. В. Волкова. М., 2017. С. 168.
14. Протопопов А. Д. Дополнительное показание // Падение царского режима. Т. IV. Л., 1925. Записки А. Д. Протопопова и С. П. Белецкого. Л., 1925. С. 96 (см. также: Мартынов Е. И. Царская армия в февральском перевороте. С. 73). Хлебопеки сначала испрашивали у властей 50 тыс. пудов (800 тонн), но потом снизили непомерный запрос до 35 тыс. (более 573 тонн) (см.: Допрос ген. С. С. Хабалова. С. 185).
15. Вкратце: Петроградское охранное отделение (далее: ПОО).
16. Воспоминания А. П. Балка. С. 27—28, 30; Поликарпов В. В. Начало рабочих выступлений в столице. С. 60. В низах циркулировал абсурдный слух о том, что Вильгельм II заплатил Совету министров 10 млн рублей «за назначение министром „немца Риттиха“» (см.: Приложение № 5. Сопроводительное письмо к докладу и доклад от 5 февраля 1917 начальника ПОО К. И. Глобачева директору Департамента полиции // Глобачев К. И. Правда о русской революции: воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения (Из собрания Бахметевского архива) / Под ред. З. И. Перегудовой; сост. З. И. Перегудова, Дж. Дейли, В. Г. Маринич. М., 2009. С. 382).
17. Глобачев К. И. Правда о русской революции. С. 119.
18. Покровский Н. Н. Последний в Мариинском дворце: воспоминания министра иностранных дел / Сост., вступит. ст. С. В. Куликова, комм. и аннотированный указатель имен С. В. Куликова, подгот. текста Д. Н. Шилова при участии С. В. Куликова. М., 2015. С. 213.
19. Допрос кнз. Н. Д. Голицына. 21 апреля 1917 // Падение царского режима. Т. II. Л.—М., 1925. С. 262.
20. [Протопопов А. Д.] III. Записка о верховной власти // Там же. Т. IV. С. 10. Московский историк Ф. А. Гайда в качестве одной из важнейших причин дезорганизации Совета министров Российской империи тактично назвал практику Николая II «вводить в состав правительства необычные фигуры», но данные меры не способствовали «установлению деловой атмосферы» в Кабинете (см.: Гайда Ф. А. Внутриправительственные конфликты в период кризиса третьеиюньской системы (1911—1917) // Российская история (Москва). 2009. № 4. С. 88. Курсив наш).
21. Куликов С. В. Совет министров и падение монархии // Первая мировая война и конец Российской империи. С. 166. О том же см.: Григорович И. К. Воспоминания бывшего морского министра С. 120.
22. Из дневника А. Д. Протопопова / Сообщил Ив. Тоболин // Красный Архив. Т. III (X). М.—Л., 1925. С. 176.
23. Протопопов А. Д. Дополнительное показание. С. 96.
24. Мстиславский С. Д. Пять дней. Начало и конец февральской революции. М., 1922. С. 6. О том же см.: Зензинов В. М. Февральские дни. С. 198; Мартынов Е. И. Царская армия в февральском перевороте. С. 70. Примерно о том же свидетельствовала смолянка М. Я. Белевская (Летягина), проживавшая в февральские дни в Могилеве: «Переворота ждали давно, но когда он наступил, то никто этому не поверил» (см.: Белевская (Летягина) М. Я. Ставка Верховного Главнокомандующего в Могилеве, 1915—1918 гг. Личные воспоминания. Вильно, 1932. С. 29). Можно предположить, что ждали дворцового переворота, а не крушения государственного строя и социального порядка в результате стихийного солдатского бунта.
25. Подробнее см.: Ходнев Д. И. Как разрушали Россию! // Часовой (Брюссель). 1953. Декабрь. № 337(12).. С. 13.
26. Воспоминания А. П. Балка. С. 34. О том же см.: Суханов Ник. Записки о революции. С. 16.
27. Показания П. Н. Милюкова. 4 августа 1917 // Падение царского режима. Т. VI. М.—Л., 1926. С. 351—352. О том же см.: Мансырев С. П. Мои воспоминания о Государственной думе // Страна гибнет сегодня. Воспоминания о Февральской революции 1917 г. / Сост., послесл., примеч. С. М. Исхакова. М., 1991. С. 103.
28. Раппапорт Х. Застигнутые революцией. С. 89.
29. Зензинов В. М. Февральские дни. С. 195.
30. [Зиновьев Г. Е. Доклад об укреплении партии, 31 марта 1922] // Протоколы Одиннадцатого съезда РКП(б). М., 1936. С. 426.
31. Поликарпов В. В. Начало рабочих выступлений в столице. С. 61, 71—72.
32. Раппапорт Х. Застигнутые революцией. С. 83—84. При этом, по утверждению А. Г. Шляпникова, зарплата на предприятиях Выборгской стороны была выше, чем в других районах столицы. Наиболее актуальными темами для работниц сначала считались их материальное и бытовое положение, а также война и дороговизна (см.: Шляпников А. Г. Семнадцатый год. С. 66, 74), но не судьба монархического строя или Государственной думы.
33. Протопопов А. Д. Дополнительное показание. С. 96.
34. См., например: Марков И. Как произошла революция // Февраль 1917 глазами очевидцев. С. 74—75; Ходнев Д. И. Февральская революция и запасной батальон Лейб-гвардии Финляндского полка // 1917 год в судьбах России и мира. Февральская революция. От новых источников к новому осмыслению. М., 1997. С. 264.
35. 13-й район ВОХР.
36. Цит. по: Марков И. Как произошла революция. С. 72.
37. Поликарпов В. В. Начало рабочих выступлений в столице. С. 62—66; Ганелин Р. Ш. 23 февраля. С. 75—77.
38. Ганелин Р. Ш. 23 февраля. С. 78.
39. Подробнее см.: Александров К. М. Накануне Февраля. С. 84—85, 124—128.
40. Дневники Николая II и императрицы Александры Федоровны / Отв. ред., сост. В. М. Хрусталев. Т. I. 1 января — 31 июля 1917. М., 2008. С. 205.
41. О возвращении М. В. Алексеева из отпуска в Ставку и мифах, которые связаны с этим событием см.: Александров К. М. Накануне Февраля. С. 123—129.
42. Шавельский Георгий, о. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Нью-Йорк, 1954. Т. II. С. 284—285.
43. Подробнее о нем см.: Александров К. М. Ставка Верховного главнокомандующего в 1914—1916 годах: к истории взаимоотношений императора Николая II и русского генералитета // Звезда. 2020. № 7. С. 142.
44. Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 516. Оп. 1 доп. Д. 25. Пребывание Государя Императора в действующей армии. Февраль[—]Март 1917 г. Рукопись. Л. 2 об (скан из Президентской библиотеки, копия в личном архиве автора. Далее: Пребывание Государя Императора в действующей армии).
45. Телеграмма № 1 от 23 февраля 1917 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. С. 210.
46. В соответствии с записью в дневнике Николай II провел с М. В. Алексеевым час (см.: 23 февраля. Четверг // Дневники Николая II и императрицы Александры Федоровны. C. 169). По записи в журнале, государь находился в Штабе 1 час 10 минут (см.: Пребывание Государя Императора в действующей армии. Л. 2 об). Супруге царь написал: «Хорошо поговорили» с Алексеевым «с полчаса» (см.: Письмо от 23 февраля 1917 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. С. 212).
47. Пребывание Государя Императора в действующей армии. Л. 2 об. Отметим первое неаутентичное свидетельство монаршего историографа Д. Н. Дубенского: Николай II принял М. В. Алексеева не к вечеру, а немедленно по прибытии, и их разговор, продолжавшийся почти час, трудно назвать «коротким докладом» (см.: Дубенский Д. Н. Как произошел переворот в России. Записки-дневники // Русская летопись. Кн. 3. Париж, 1922. С. 23).
48. Письмо от 23 февраля 1917 Николая II — императрице Александре Федоровне. С. 212.
49. По английскому распорядку утренний чай (breakfast) государя обычно занимал время от девяти до десяти часов, завтрак (lunch) подавался в час пополудни, вечерний чай (five o’clock) — в пять часов, обед (dinner) — в половине восьмого вечера. В зависимости от смен чины Ставки завтракали в полдень и в половине первого пополудни, обедали в шесть часов и в половине восьмого вечера (см.: Лемке М. К. 250 дней в царской ставке (25 сент. 1915—2 июля 1916). Пб., 1920. С. 33; Отрывки из воспоминаний А. Мордвинова [далее: Мордвинов А. А.] // Русская летопись. Кн. 5. Париж, 1923. С. 86). Современный читатель привычно назвал бы вечерний обед ужином.
50. Телеграмма № 2 от 23 февраля 1917 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. С. 212. Настоящую телеграмму императрица получила в восьмом часу вечера.
51. Пребывание Государя Императора в действующей армии. Л. 2 об — 3. За Высочайшим столом М. В. Алексеева традиционно усаживали на самое почетное место — справа от Николая II (см.: Лемке М. К. 250 дней в царской ставке. С. 698—699).
52. Кондзеровский П. К. В Ставке Верховного, 1914—1917. Воспоминания Дежурного Генерала при Верховном Главнокомандующем. Париж, 1967. С. 77. (Военно-историческая библиотека «Военная быль», № 11); Лемке М. К. 250 дней в царской ставке. С. 90.
53. Хэнбери-Уильямс Д. Император Николай II, каким я его знал // Государь на фронте. Воспоминания / Сост. С. Лизунов; пер. О. А. Мышаковой. М., 2012. С. 150.
54. Сергеевский Б. Н. Отречение (пережитое). 1917. Нью-Йорк, 1969. С. 7.
55. Там же. С. 4—5.
56. 23 февраля. Четверг // Дневники Николая II и императрицы Александры Федоровны. С. 169; Письмо от 23 февраля 1917 Николая II — императрице Александре Федоровне. С. 212—213.
57. Мартынов Е. И. Царская армия в февральском перевороте. С. 69.
58. Данилов Ю. Н. На пути к крушению. Очерки из последнего периода русской монархии. М., 1992. С. 196.
59. Поликарпов В. В. Начало рабочих выступлений в столице. С. 65.
60. Шляпников А. Г. Семнадцатый год. С. 75.
61. 8-й и 9-й районы ВОХР.
62. Протопопов А. Д. Дополнительное показание. С. 96.
63. 3-й район ВОХР.
64. 1-й, 2-й, 3-й и 8-й районы ВОХР.
65. Мартынов Е. И. Царская армия в февральском перевороте. С. 62.
66. По оценкам С. Н. Прокоповича, с начала Великой войны в 1914 и до зимы 1917 численность населения Петрограда выросла с 2,2 до 2,4 млн человек (см.: Прокопович С. Н. Народное хозяйство СССР. Т. I. Нью-Йорк, 1952. С. 60).
67. О проблеме пулеметного вооружения чинов петроградской полиции зимой 1917 в оценках автора см.: Александров К. М. Накануне Февраля. С. 80—81.
68. Якобий И. П. Император Николай II и революция. Tallinn, 1938. С. 129.
69. Таким образом, утверждение публициста о том, что 23—24 февраля чины полиции не получали распоряжений от начальствующих лиц (см.: Там же. С. 130) не соответствует действительности.
70. Воспоминания А. П. Балка. С. 27, 29; Виноградов Н. И. Февральские дни в Петрограде // Перекличка (Нью-Йорк). 1967. Март — Апрель. № 181—182. С. 18; Марков И. Как произошла революция. С. 77—82; Раппапорт Х. Застигнутые революцией. С. 85; Ходнев Д. И. Февральская революция и запасной батальон Лейб-гвардии Финляндского полка. С. 259, 263.
71. Из дневника А. Д. Протопопова. С. 177.
72. 9-й район ВОХР.
73. Ганелин Р. Ш. 23 февраля. С. 84; Поликарпов В. В. Начало рабочих выступлений в столице. С. 47—48.
74. Мансырев С. П. Мои воспоминания. О Государственной думе // Февральская революция / Сост. С. А. Алексеев. Изд. 2-е. М.—Л., 1926. С. 262.
75. 13-й район ВОХР.
76. Воспоминания А. П. Балка. С. 27, 31; Телеграмма № 486 от 25 февраля 1917 гл. нач. ПВО ген. С. С. Хабалова — наштаверху ген. М. В. Алексееву // Февральская революция 1917 года / Подгот. текста А. А. Сергеева // Красный Архив. Т. II (XXI). М.—Л., 1927. С. 4; Шляпников А. Г. Семнадцатый год. С. 84—85.
77. Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 184; Допрос ген. С. С. Хабалова. С. 189; Раппапорт Х. Застигнутые революцией. С. 88; Телеграмма № 486 от 25 февраля 1917 гл. нач. ПВО ген. С. С. Хабалова — наштаверху ген. М. В. Алексееву. С. 4; Ходнев Д. И. Февральская революция и запасной батальон Лейб-гвардии Финляндского полка. С. 264.
78. Ходнев Д. И. Февральская революция и запасной батальон Лейб-гвардии Финляндского полка. С. 259.
79. Воспоминания полковника [А. В.] Рожина // Финляндские драгуны (Воспоминания) / [Сост. В. П. Великосельский]. Сан-Франциско, 1959. С. 329.
80. Шляпников А. Г. Февральские дни в Петербурге. Харьков, 1925. С. 15—17.
81. Там же. С. 16. Возможно, что при работе над мемуарами в середине 1920-х годов А. Г. Шляпников постфактум приписал членам Русского бюро ЦК РСДРП(б) удивительную политическую прозорливость, проявленную ими 23 февраля 1917, так как дальнейшие события в Петрограде развивались по указанному сценарию. Это тем более возможно, что в руководящую «тройку» бюро входил В. М. Молотов — один из руководителей РКП(б) в 1924—1925, кандидат в члены Политбюро ЦК РКП(б), член и секретарь ЦК партии. Однако необходимо признать, что озвученная Шляпниковым позиция сочеталась с заявлениями представителей русской военной и политической элиты, предупреждавших зимой 1916/1917 императора и Ставку о том, что русская армия — в силу своей неоднородности и массовости — не будет надежной, если власти привлекут войска для подавления в тылу народных волнений и беспорядков (подробнее см.: Александров К. М. Накануне Февраля. С. 34, 79).
82. Гороховая, 2 (1-й район ВОХР).
83. Воспоминания А. П. Балка. С. 29.
84. Из дневника А. Д. Протопопова. С. 177.
85. Протопопов А. Д. Дополнительное показание. С. 96.
86. Мейер П. П. Записки в связи с государственным переворотом 27 февраля — 3 марта 1917 //
Вече (Мюнхен). 1984. № 14. С. 159.
87. Волков А. А. Около Царской Семьи. Париж, 1928. С. 47.
88. Воспоминания А. П. Балка. С. 29—30.
89. Протопопов А. Д. Дополнительное показание. С. 96.
90. Подробнее см.: Ганелин Р. Ш. 23 февраля. С. 83—84.
91. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 2031. Оп. 1. Д. 939. Военный вестник. 24/2 284. Из Петрограда [номер зашит]. Рукопись. Л. 277.
92. Масловский Е. В. Мировая война на Кавказском фронте, 1914—1917 г. Стратегический очерк. Париж, 1933. С. 407, 409—410.
93. Дубенский Д. Н. Как произошел переворот в России. С. 24.
94. Там же.
95. Допрос Д. Н. Дубенского. 9 августа 1917 // Падение царского режима. Т. VI. С. 392; Тихменев Н. М. Из воспоминаний о последних днях пребывания императора Николая II в Ставке. Ницца, 1925. С. 9—10, 14—15.
96. Сенин А. С. Министерство путей сообщения в 1917 году / Изд. 2-е перераб. и доп. М., 2009. С. 19.
97. Формальным основанием для награждения могли послужить отличия, ранее перечисленные в ходатайстве членов Георгиевской Думы армий Юго-Западного фронта к императору Всероссийскому о возложении на себя ордена св. Георгия IV ст. (1915). В 1914 Николай II наградил Альберта I орденами св. Георгия IV и III ст. за мужество, проявленное бельгийским монархом при защите родины от немецкой агрессии в первые месяцы Великой войны.
98. 24 февраля. Пятница // Дневники Николая II и императрицы Александры Федоровны. С. 177; Пребывание Государя Императора в действующей армии. Л. 3.
99. Дубенский Д. Н. Как произошел переворот в России. С. 25.
100. Сергеевский Б. Н. Отречение. С. 7.
101. О значении действий флота для снабжения войск Кавказской армии см.: Письмо от 24 июня 1916 Великого князя Николая Николаевича — Николаю II // Николай II и Великие князья (родственные письма к последнему царю) / Ред. и вступит. ст. В. П. Семенникова. М.—Л., 1925. С. 36.
102. Письмо от 11 марта (26 февраля) 1917 Н. А. Базили — Н. Н. Покровскому // Ставка и министерство иностранных дел [МИД] // Красный Архив. Т. V (XXX). М.—Л., 1928. С. 19—20.
103. Ненюков Д. В. От Мировой до Гражданской войны: Воспоминания. 1914—1920 / Вступит. ст. и примеч. А. В. Посадского. М., 2014. С. 166.
104. Допрос Д. Н. Дубенского. С. 396.
105. Сергеевский Б. Н. Отречение. С. 8; О том же см.: Пронин В. М. Последние дни Царской Ставки [24 февраля — 8 марта 1917 г.]. Белград, 1929. С. 8.
106. Кирхгоф Ф. Ф. В Ставке Верховного Главнокомандующего // Вече (Мюнхен). 1986. № 21. С. 101.
107. Дубенский Д. Н. Как произошел переворот в России. С. 24.
108. Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция, 1914—1917 г. г. Кн. III. Нью-Йорк, 1962. С. 156.
109. Плющевский-Плющик Ю. Н. Последние дни с Государем в Ставке // Военно-Исторический Вестник (Париж). 1962. Май. № 19. С. 13.
110. Беседа [герцога Н. Н. Лейхтенбергского] с журналистом Л. Ганом о последних днях Николая II в Ставке // Отречение Николая II: Воспоминания очевидцев, документы. М., 1998. С. 198.
111. Цит. по: Допрос Д. Н. Дубенского. С. 392 (здесь же его показания о спокойной обстановке в Ставке 24 февраля). Курсив наш.
112. Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция. С. 156.
113. Кирхгоф Ф. Ф. В Ставке Верховного Главнокомандующего. С. 102; Пронин В. М. Последние дни Царской Ставки. С. 9; Сергеевский Б. Н. Отречение. С. 8. К сожалению, пока в распоряжении исследователя нет свидетельств о первой реакции М. В. Алексеева на неофициальные известия из Петрограда. Вряд ли она сильно отличалась от тех настроений, которые описывали офицеры Ставки.
114. Дубенский Д. Н. Как произошел переворот в России. С. 27; Ненюков Д. В. От Мировой до Гражданской войны. С. 210.
115. Кондзеровский П. К. В Ставке Верховного. С. 104; Шавельский Георгий, о. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. С. 286.
116. Бубнов А. Д. В Царской Ставке. Воспоминания адмирала Бубнова. Нью-Йорк, 1955. С. 313; Плющевский-Плющик Ю. Н. Последние дни с Государем в Ставке. С. 13; Пронин В. М. Последние дни Царской Ставки. С. 9; Яковлев С. Последние дни Николая II. Официальные документы. Рассказы очевидцев. 2-е изд. Пг., 1917. С. 11—12. С такой же скоростью они развивались в Петрограде для членов Совета министров и Русского бюро ЦК РСДРП(б) (см.: Допрос кнз. Н. Д. Голицына. С. 262; Шляпников А. Г. Февральские дни в Петербурге. С. 17). Если даже предположить, что кто-то из ставских или свитских ждал дворцового переворота, о котором больше разговаривали, чем готовили его на самом деле, то и молниеносный переворот никак не мог сравниться с массовым солдатским бунтом и революционным ураганом.
117. По мнению М. В. Оськина, Николай II, прибывший в Ставку 24 февраля, первые сведения о беспорядках «получил спустя пару дней» (см.: Оськин М. В. Главнокомандующие фронтами и заговор 1917 г. М., 2016. С. 88). Однако царь приехал в Могилев не 24-го, а днем 23 февраля и узнал о столичных волнениях не через «пару дней», а спустя сутки.
118. Мордвинов А. А. С. 85.
119. Подробнее о нем см.: Александров К. М. Накануне Февраля. С. 114—116.
120. Полковник Отдельного корпуса жандармов В. В. Ратко. В его отдел от высших должностных лиц и жандармских управлений поступали все осведомительные материалы, касавшиеся положения в Российской империи, а затем они докладывались дворкому. Таким образом, с учетом министерских линий Николай II получал информацию из разных источников.
121. Воейков В. Н. С царем и без царя: Воспоминания последнего дворцового коменданта государя императора Николая II. М., 1995. С. 221. Курсив наш.
122. 24 февраля. Пятница // Дневники Николая II и императрицы Александры Федоровны. С. 177; Пребывание Государя Императора в действующей армии. Л. 3 об.
123. Допрос Д. Н. Дубенского. С. 400.
124. Допрос В. Н. Воейкова. 28 апреля 1917 // Падение царского режима. Т. III. Л., 1925. С. 70.
125. Оптимальный срок отъезда из Могилева (1 марта) Николай II сам установил еще в Царском Селе и, как зачастую ведут себя слабохарактерные люди, вероятно, упрямо не желал менять принятого решения, для чего 24 февраля — с царской точки зрения — тем более и не существовало серьезных оснований. Кроме того, 24 февраля действительно объем работ по подготовке апрельских операций еще не был выполнен, поэтому в Ставке требовалось присутствие Главковерха.
126. Цит. по: Куликов С. В. Совет министров и падение монархии. С. 167.
127. Петербургский историк С. В. Куликов, скорее всего, допускает ошибку, полагая, что депеша князя Н. Д. Голицына была первой телеграммой царю от высшего должностного лица, «сообщавшая о петроградских беспорядках» (см.: Там же). Во-первых, тематически телеграмма на Высочайшее имя сообщала не о беспорядках, а о созыве правительственного совещания по продовольственному вопросу. В том заключалось ее главное содержание. О произошедших «беспорядках» (каких? где? с чьим участием? насколько значимых по масштабам?) в тексте упоминалось лишь вскользь. «Беспорядками», например, Голицын мог назвать и драки в «хвостах». Во-вторых, из публикации остается неясным, когда телеграмма была принята в Ставке и доложена Николаю II. Другие источники не подтверждают получение царем голицынской телеграммы днем или вечером 24 февраля.
128. Док. 104. 1922 года июля 3 дня. Протокол допроса А. С. Лукомского // Российский Архив. История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв. Вып. VIII. Н. А. Соколов. Предварительное следствие 1919—1922 гг. / Сост. Л. А. Лыкова. М., 1998. С. 349.
129. Воспоминания А. П. Балка. С. 30—31; Ганелин Р. Ш. 23 февраля. С. 83.
130. Шляпников А. Г. Февральские дни в Петербурге. С. 17.
131. Воспоминания А. П. Балка. С. 31.
132. Мартынов Е. И. Царская армия в февральском перевороте. С. 72.
133. Допрос ген. С. С. Хабалова. С. 184—185. Кроме того, зимой 1916/1917 в Петрограде в целом резко возросло потребление хлеба, заменявшего в меню другие виды дорожавшего продовольствия. К. И. Глобачев был убежден в том, что антиправительственные политические лозунги, а также провокационные слухи о надвигающемся голоде и нехватке хлеба в Петрограде злонамеренно исходили от гучковского Центрального военно-промышленного комитета (ЦВПК), чтобы нарочно «вызвать крупные волнения» (см.: Глобачев К. И. Правда о русской революции. С. 119). Таким образом, постфактум Глобачев обвинил в организации стихийного движения с участием сотен тысяч людей А. И. Гучкова, занимавшегося в тот момент подготовкой дворцового переворота с целью предупреждения уличного взрыва с массовым движением и спасения конституционно-монархического строя в России.
Напротив, А. Д. Протопопов объяснял столичные волнения проще и трезвее: «Народ требовал и правительство к ответу за гнет и лишения, которые он долго терпел» (см.: Протопопов А. Д. Дополнительное показание. С. 95). Узость ведомственного взгляда Глобачева, искренне верившего в конспирологическое происхождение русской революции, не вызывает сомнений. Ничьи лозунги и никакие слухи не могли вывести на петроградские улицы сотни тысяч людей, если бы для их протеста не существовали многолетние социальные причины, обострившиеся под влиянием некомпетентной политики царского правительства на протяжении предреволюционных месяцев. Вместе с тем стихийное и бесцельное брожение по улицам и площадям раздраженных людских толп еще совсем не означало революции с непременным уничтожением старого порядка.
134. Цит. по: Раппапорт Х. Застигнутые революцией. С. 93.
135. 24 февраля [1917] // Дневник Л. А. Тихомирова, 1915—1917 гг. / Сост. А. В. Репников. М., 2008. С. 342; Зензинов В. М. Февральские дни. С. 199.
136. 2-й район ВОХР.
137. Зензинов В. М. Февральские дни. С. 199; Шляпников А. Г. Февральские дни в Петербурге. С. 19.
138. 14-й район ВОХР.
139. На стыке 7-го и 16-го районов ВОХР.
140. 12-й район ВОХР.
141. Шляпников А. Г. Семнадцатый год. С. 94, 96—98.
142. Зензинов В. М. Февральские дни. С. 200. Курсив наш.
143. Шляпников А. Г. Февральские дни в Петербурге. С. 17.
144. 2-й район ВОХР.
145. Виноградов Н. И. Февральские дни в Петрограде. С. 19; Ганелин Р. Ш. 24 февраля // Первая мировая война и конец Российской империи. С. 89—91, 93; Кривошеин В. А. Февральские дни в Петрограде в семнадцатом году // Февраль 1917 глазами очевидцев. С. 185; Мартынов Е. И. Царская армия в февральском перевороте. С. 72; Ходнев Д. И. Февральская революция и запасной батальон Лейб-гвардии Финляндского полка. С. 265.
146. Шляпников А. Г. Февральские дни в Петербурге. С. 18.
147. Суханов Ник. Записки о революции. С. 25—26.
148. Шляпников А. Г. Семнадцатый год. С. 87.
149. Шляпников А. Г. Февральские дни в Петербурге. С. 19—20; Виноградов Н. И. Февральские дни в Петрограде. С. 22; Ганелин Р. Ш. 24 февраля. С. 88—89; Марков И. Как произошла революция. С. 95, 97—98; Мартынов Е. И. Царская армия в февральском перевороте. С. 72—73; Нецветайленко Н. К Годовщине Февральской Революции // Часовой. 1961. Март. № 418(3).. С. 15; Раппапорт Х. Застигнутые революцией. С. 94; Суханов Ник. Записки о революции. С. 16, 28.
150. Мейер П. П. Записки в связи с государственным переворотом 27 февраля — 3 марта 1917. С. 156.
151. HIA. Kutukov Leonid Collection. Box 2. Folder 2—22. Мемуары о Запасном Батальене Лейб-Гвардии Московского полка до, вовремя и после бунта 27 февраля 1917 года ст/ст. Из воспоминаний полковника [Б. Л.] Нелидова. Машинопись. С. 1. В манеже Михайловского училища, где собирали конных защитников правопорядка (казаков и чинов полиции), он вел дознание о служебном поведении донцов при разгоне манифестаций 23—24 февраля.
152. Ходнев Д. И. Февральская революция и запасной батальон Лейб-гвардии Финляндского полка. С. 264.
153. Воспоминания А. П. Балка. С. 32. К. И. Глобачев полагал, что в результате этой меры полиция была снята с занимаемых постов и собрана при начальниках районов войсковой охраны. В итоге «с 24 февраля город в полицейском смысле не обслуживался» (см.: Глобачев К. И. Правда о русской революции. С. 120). Таким образом, утверждение С. В. Куликова о том, что «с 23 февраля ответственность за наведение порядка в Петрограде лежала не на МВД, а на военных» (Куликов С. В. Ставка: 23 февраля — 1 марта // Первая мировая война и конец Российской империи. С. 350) ошибочно: передача соответствующих прав и обязанностей окружному командованию произошла не 23-го, а только после полудня 24 февраля. Поэтому неубедительна попытка исследователя оправдать бездействие и халатность А. Д. Протопопова — креатуры императрицы Александры Федоровны — на протяжении первых суток петроградских беспорядков.
154. Воспоминания А. П. Балка. С. 33.
155. 1-й район ВОХР.
156. Воспоминания А. П. Балка. С. 34; Письмо № 646 от 24 февраля 1917 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. С. 215.
157. Воспоминания А. П. Балка. С. 37; Допрос ген. С. С. Хабалова. С. 186.
158. Кутепов А. П. Первые дни революции в Петрограде // Генерал Кутепов / Сост. Р. Г. Гагкуев, В. Ж. Цветков. М., 2009. С. 402.
159. Мартынов Е. И. Царская армия в февральском перевороте. С. 73.
160. Ходнев Д. И. Февральская революция и запасной батальон Лейб-гвардии Финляндского полка. С. 265. Комплекс казарм Л.-гв. Финляндского полка находился на 19-й и 20-й линиях Васильевского острова и Николаевской набережной.
161. Адрес частной квартиры С. С. Хабалова: Литейный, 2. Ее окна выходили на Воскресенскую набережную.
162. Допрос ген. С. С. Хабалова. С. 186—189. Могли ли несколько эскадронов серьезно усилить силы защитников правопорядка, неясно, но, скорее всего, камнем преткновения для увеличения числа командируемых подразделений снова стал вопрос об их размещении в Петрограде. Подробнее об этой проблеме см.: Александров К. М. Накануне Февраля. С. 65—79.
163. Перетц Г. Г. В цитадели русской революции // Февраль 1917 глазами очевидцев. С. 123.
164. Блок А. А. Последние дни старого режима // Архив Русской Революции, издаваемый И. В. Гессеном. Т. IV. Изд. 3-е. Берлин, 1922. С. 27.
165. Соколов А. В. Государство и Православная церковь в России в феврале 1917 — январе 1918 годов. СПб., 2015. С. 67.
166. Воспоминания товарища обер-прокурора Св. Синода князя Н. Д. Жевахова. Т. I. М., 1993. С. 285.
167. Допрос ген. М. А. Беляева. 19 апреля 1917 г. // Падение царского режима. Т. II. С. 231.
168. Блок А. А. Последние дни старого режима. С. 27; Ганелин Р. Ш. 24 февраля. С. 95. Поэтому трудно согласиться с С. А. Нефедовым, считающим, что к 23—24 февраля в Петрограде мучных «запасов не хватило до прибытия застрявших из-за снежных заносов поездов» (см.: Нефедов С. А. Неизвестная Февральская революция (ч. 2) // Новейшая история России (СПб.). 2018. Т. 8. № 1. С. 39).
169. Допрос кнз. Н. Д. Голицына. С. 263.
170. Допрос ген. М. А. Беляева. С. 236.
171. Шляпников А. Г. Февральские дни в Петербурге. С. 19.
172. Воспоминания А. П. Балка. С. 34; Ганелин Р. Ш. 24 февраля. С. 93.
173. Цит. по: Мартынов Е. И. Царская армия в февральском перевороте. С. 73.
174. Цит. по: Раппапорт Х. Застигнутые революцией. С. 98.
175. Допрос ген. С. С. Хабалова. С. 189. В показаниях ЧСК генерал называл цифру 28, но, скорее всего, она включала и пострадавших 25 февраля.
176. Суханов Ник. Записки о революции. С. 17.
177. Воспоминания А. П. Балка. С. 33—34; Блок А. А. Последние дни старого режима. С. 27; Пятница, 9 марта [1917] // Палеолог М. Царская Россия накануне революции. 2-е изд. М., 1991. С. 236. Даты в записях М. Палеолога приводятся по н. ст.
178. Допрос ген. М. А. Беляева. С. 239.
179. Там же. С. 226.
180. Цит. по: Пятница, 9 марта [1917] // Палеолог М. Царская Россия накануне революции. С. 236.
181. 8-й район ВОХР.
182. Покровский Н. Н. Последний в Мариинском дворце. С. 213—214.
183. Письмо № 646 от 24 февраля 1917 императрицы Александры Федоровны — Николаю II. С. 216.
184. Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция. С. 87—88.
185. Логичнее всего предположить, что из доклада Свиты Его Величества генерал-майора П. П. Гротена или новоназначенного таврического губернатора, Георгиевского кавалера полковника В. В. Бойсмана 4-го.
186. Вероятно, государыня или ее информатор перепутали Большой проспект Петроградской стороны с Большим проспектом Васильевского острова.
187. Письмо № 646 от 24 февраля 1917 императрицы Александры Федоровны — Николаю II. С. 214. Курсив в тексте публикации. Настоящее письмо царь получил ранним вечером 25 февраля (см.: Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция. С. 157). О болезни Великой княжны Татьяны Николаевны, отмеченной записью в царском дневнике за 24 февраля, Николай II узнал тем же вечером из телефонного разговора с императрицей.
188. Письмо № 646 от 24 февраля 1917 императрицы Александры Федоровны — Николаю II. С. 214—215.
189. Пребывание Государя Императора в действующей армии. Л. 3 об.
190. Шавельский Георгий, о. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. С. 286.
191. 24 февраля. Пятница // Дневники Николая II и императрицы Александры Федоровны. С. 177.
192. Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция. С. 156.
193. Допрос Д. Н. Дубенского. С. 392; Дубенский Д. Н. Как произошел переворот в России. С. 28. О предшествующем разговоре императора с императрицей историографу сообщил соединяющий телефонист.
194. Цит. по: Допрос Д. Н. Дубенского. С. 392. Курсив наш.
195. Дубенский Д. Н. Как произошел переворот в России. С. 30.
196. Допрос Д. Н. Дубенского. С. 396. Историограф своеобразно представлял себе «конституционного монарха»: как царствующего государя, который сохранял за собой назначения министров, и утверждение их решений.
197. 24 февраля. Пятница // Дневники Николая II и императрицы Александры Федоровны. С. 177; Пребывание Государя Императора в действующей армии. Л. 3 об.
198. Александр Михайлович, Великий князь. Воспоминания. 2-е изд., испр. М., 2001. С. 171.
199. Письмо от 24—25 февраля 1917 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. С. 217. Курсив наш.
200. Там же (дописано и отправлено днем на следующий день). С. 217. Может быть, возможный отъезд супруги из Царского Села в Крым после Пасхи облегчил бы Николаю II достижение частичного компромисса с общественными кругами на основе формирования «министерства доверия» или введения судебной ответственности Кабинета перед Думой.
201. Кабузан В. М. Демографическая ситуация в России в годы Первой мировой войны // Население России в 1920—1950-е годы: численность, потери, миграции. Сб. науч. трудов. М., 1994. С. 19.
Окончание следует
