ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ

Ирина Евса. Хор несогласных.

М.: СТиХИ, 2021

Слово «несогласный» в современном русском словаре имеет отчетливый протестный привкус. И в данном случае перед нами действительно протест — правда, не столько социально-политический, сколько метафизический.

Но как бы то ни было, дотошный читатель, ищущий под обложкой новой книги стихов Ирины Евсы темы и вариации актуальной общественно-политической повестки, не останется разочарованным. Эти стихи достаточно злободневны: помимо вездесущего коронавируса, бомжей и алкашей здесь присутствуют «сепараты», «ватники», ВСУ и т. д. При этом нет тут разделения на своих и чужих, нет четко ориентированных симпатий и антипатий. Потому что все смешалось в нашем общем евразийском доме: «Все плывет и все двоится: крымненаш и крымневаш».

Авторская позиция в отношении действующих лиц братоубийственной разборки — почти что волошинская или по-настоящему, по-хорошему женская: ужаснуться и тем и другим, и тех и других пожалеть. Потому что у каждого своя правда и своя неправда, своя надежда и своя бирка на ноге.

Шрам зарубцевался на плече.

Под штормовкой — маечка с принтом

Че Гевары или Че Петлюры —

Не имеет, собственно, значе…

И все-таки на переднем плане совсем другая война — та война, в которой человек всегда терпит поражение. Тотальная. Вечная. В тысячеротый хор боли и отчаяния здесь вливаются голоса одиночек, несогласных не только с миропорядком, но и друг с другом, то есть поющих несогласно, вразнобой, ибо у каждого свой голос, своя обида, своя судьба — каждый не согласен с Богом по-своему (как Верка, Надька и Любка, из разных углов жизни пеняющие на Создателя, не удержавшего их мужиков от поножовщины). И тем не менее это именно хор, монолитный, мощный и страшный, по своему звучанию напоминающий, например, «Реквием» Дьёрдя Лигети.

В этом хоре — «старики, обживающие улицу, как траншею», женщины с искалеченными судьбами, мечтательная девушка-шахидка, «кашляющий, чихающий визави» в дешевом кафе, офицер-отставник, уехавший в Германию, «где позволят умереть без боли, униженья, страха и стыда». В этом хоре — целая страна, которой мнится: «Восток и Запад сражаются за нее». К этому печальному пению присоединяется, подвывая, бездомный пес — с голодухи жрущий окурки, но сохраняющий чувство собственного собачьего достоинства. Тут же шуршит носимый ветром мертвый богомол, прячутся от надоевших людей прочие насекомые. В большинстве своем герои «Хора несогласных» — фигуры, прямо скажем, непоэтичные. Но в этой мизерабельности, в неприкаянности и страдании на них в какой-то момент как будто падает случайный луч с небес, и убогая жизнь их на мгновение приобретает оттенок высшего значения. Так в стихотворении «Любовь» выпрямляется, преображаясь, старуха, встретив во дворе возле помойки бывшего возлюбленного. Идет до конца художник, «Пикасса», умирающий в нищете, хотя, казалось бы, вполне способный подстроиться под вкусы обывателя и зарабатывать своей кистью деньги (как думается его простодушной жене, «Пикассихе»). Находится в этом хоре место даже снеговику, в жалком облике которого можно углядеть автопортрет поэта — самую, быть может, нелепую фигуру во всем этом паноптикуме, но и самую важную: кто еще все это так опишет, а главное — вступится за всех перед Господом:

И седую Машу в грязном платочке в клетку,

и ее срамную дочку-алкоголичку,

и жадюгу Пашу, склочную их соседку,

подбери, Господь, в свою золотую бричку.

Все эти персонажи противопоставлены существующему порядку вещей, враждебному, несправедливому лично к ним, а по гамбургскому счету — к человеку как таковому. Венцом этой враждебности со стороны мироздания является смерть, хотя она тут скорее милосердная избавительница, даром что невзрачная на вид, как и жизнь: «…человек умирает, как снег, — / некрасиво и жалко».

Смерть обыденна, она составляет часть повседневного пейзажа. Вот идет снег, обычное дело, но зрение поэта таково, что видит он и нечто еще:

А мимо — сухи и легки —

от вертикальности устав,

плывут в исподнем старики

с коронавирусом в устах.

Мертвецов в «Хоре несогласных» не меньше, чем живых, и их голоса мы явственно слышим, читая одно за другим эти наполненные горечью и тоской и в то же время местами удивительно просветленные, катарсически очистительные стихотворения. Собственно, и открывается книга строками о тех, кто остался только в воспоминаниях, кто теперь — «фонема, Немо или энигма». Судя по топонимике, строки эти о петербургских собратьях по цеху (харьковчанка Ирина Евса поет в одном хоре с лучшими поэтами «петербургской ноты»). В этом стихотворении-ключе, собственно, и назван «хор несогласных из братской бездны, что не боится больше»… Роскошь не бояться могут позволить себе главным образом только мертвые. У них — железобетонное преимущество перед живыми. Впрочем, граница между жизнью и смертью весьма условна.

В новой книге Ирины Евсы помимо виртуозной работы с языком есть все то, что делает записанные в столбик рифмованные тексты подлинной поэ­зией. И не в последнюю очередь верность гуманистическому началу русской литературы. Милость к падшим — едва ли не самое главное пушкинское завещание пишущим потомкам. Как и гоголевское сострадательное внимание к маленькому человеку, чей слабый голос тонет в трагическом хоре жизни.

Александр Вергелис