Станислав Тихонов

* * *

                                             …Снова я стою

на том дворе, где грецкая листва

шестнадцать лет не осыпалась в кадку,

стоящую внизу. Как много лет

ушло с тех пор. Как я переменился!

Другие имена, другие листья

лежат в моих гербариях, но здесь

меня опять охватывает это

внезапное волнение. О да –

вотще ничто не исчезает в мире,

все остается.

                                Вот окно над аркой

и комнаты, куда меня ребенком

на лето привозили. На столе

литые виноградины лежат,

тяжелые, с голубоватой тенью.

Мы с дедушкой с утра ходили к морю,

и мраморных медлительных улиток

недалеко от теннисного корта

я в безымянных травах собирал.

Сокровища какие! Каждый раз,

беспечно принесенные в квартиру,

они, ожив, пока не видел я,

повсюду расползались. Сколько тайн

трюмо и застекленный шкаф хранили!

Дымящий ежик, хрупкие весы,

ноздристые коралловые ветви –

все для игры годилось.

                                                   Вечереет.

Я узнаю мучительно и живо

летейское биенье бытия.

Мы сохраняем вещи и названья,

а те, что нас любили, сами знают,

когда вернуться. Ты давно привык

одалживать свою походку, облик

случайным персонажам жизни. Я

тебя встречаю в нашем переулке,

когда с вокзала поздно возвращаюсь,

веселых и приятных мыслей полон.

Как длится радость этих совпадений,

и связки непослушные дрожат,

какие независимые тени

деревья призваны изображать

вдоль переулка. Голоса уходят:

вы с бабушкой ворчите, отыскав

задумчивых улиток на комоде

и нескольких, пролезших в книжный шкаф.

Мой детский возраст: раvкушка витая –

тот ломкий кальций из густой травы,

далекий звук последнего трамвая,

причудливый избыток синевы.

Мой легкий призрак пробегает мимо

и прячется за кадкой во дворе.

А я стою, бесплотный и незримый,

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

и вспоминаю.

Слайд

Веранда в полдень. Дверь открыта в сад.

Из ирисов – засушливые трели.

Здесь час назад, откинувшись, сидели

и разговаривали невпопад.

Потом ушли. Оплавленный паркет

купает тени заоконных веток,

пустующую мебель, пыль и лето,

сбегающее заполдень к реке.

Стоят этюды у стены за креслом,

стоит жара, который год цветут

под окнами ромашки – густо, тесно,

и облака стоят, и люди ждут

вечерних гроз, карминного рассвета…

Веранда. Полдень. Золото паркета.