ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Евгений Бесчастный

Бабочка во внутреннем кармане пиджака

У нас во внутреннем кармане пиджака бабочка. Богиня, лишенная всех полномочий, — как нам это знакомо!

Теперь мы вынуждены пригибаться (но совсем немного, не более чем на десять градусов), чтобы борт пиджака оттопыривался, освобождая пространство нашей постоялице. Мы чуть-чуть горбимся, осторожно держа лацкан так, словно он тоже бабочкино крыло, и заглядываем в темные недра. Сложив крылья парусом, чтобы уберечь драгоценную пыльцу, бабочка внимательно нас изучает, наклоняет головку. Что-то сообщает подвижными сяжками. Но нам некогда с ней болтать. Мы аккуратно оправляем лацкан и бежим по делам.

В метро мы больше не можем сесть в первый попавшийся вагон, а дожидаемся самого безлюдного из них. Бабочке опасна давка. Нам придется вставать на час-полтора раньше, иначе мы будем катастрофически опаздывать.

Ей опасно все непредумышленно грубое, что встречается на нашем привычном пути. Мы то и дело останавливаемся и заглядываем во внутренний карман пиджака. Бабочка благодарно шевелит сяжками.

На работе нет такого укромного места, где можно было бы смело оставить пиджак. В шкаф то и дело кто-нибудь лазает, а если мы повесим пиджак на спинку стула, то сами рискуем раздавить нашу подопечную, случайно откинувшись назад. Поэтому мы просиживаем весь день в душном помещении, не снимая пиджака, пахучими салфетками утираем пот со лба.

— Эй, вы чего в пиджаке? Жарко же! — праздно бросает нам глупый коллега.

А то так мы не знаем, что жарко!

Ничего страшного, потерпим. Мы периодически справляемся о состоянии нашей квартирантки: та сконфуженно склоняет головку, чистит лапкой антеннки-сяжки. «Может, я не стою всех этих жертв?» Мы ничего ей не отвечаем. Всё хорошо.

Хорошо бы бабочку покормить, думаем мы, отправляясь на обед. Но что едят бабочки? «ЧТО ЕДЯТ БАБОЧКИ?» набираем мы в строке поиска на своем смартфоне. «Чаще всего бабочки питаются жидким нектаром цветов, фруктовым соком» читаем мы. Ох и предстоит же с тобой повозиться!

Мы посещаем кабинет начальницы по довольно неумело выдуманному поводу и, нагнетая эмоции, нервно ходим по кабинету, не спуская глаз с горшка фиалок на подоконнике: как бы подцепить пару цветков? Мы жестикулируем и продвигаемся к окну. Дело касается якобы нескольких цифр в отчете: нам не хватает данных, чтобы вывести более точный результат, — сущая мелочь, и даже начальница обескуражена такой щепетильностью с нашей стороны. Эта неприятная женщина сама знает, насколько она неприятна, и удивлена нашему к ней добровольному визиту. И вообще, мы лет десять не оставались с ней тет-а-тет.

— Я распоряжусь, чтобы всё пересчитали. У вас будут самые точные данные, — обещает она, растопленная нашим пламенным выступлением.

— Ах, пустое это всё, пустое, — качаем мы головой, опершись двумя руками о подоконник.

Итак, дело в шляпе. Закрывшись в уборной и перепроверив хлипкий шпингалет, мы выуживаем из кармана брюк улов — мятый, словно заспанный, но еще живой цветок — и преподносим бабочке. Она смущенно принимает дар, помавая антеннками, внимательно ощупывает хоботком лепестки и тычинки. Она стесняется есть при нас. Что ж, оставим ее одну. Единственным цветком проблему не решить. На следующий день нам опять приходится думать о бабочкином пропитании, и эта дорога нас приводит в кабинет начальницы.

— Да? — она чуть с опаской щурится на нас.

Чего ждать сегодня?

— Спасибо вам, — говорим мы, — что помогаете усовершенствовать наш отчет.

Мы снова оказываемся у окна и, механически проговаривая еще какой-то вздор, дергаем нежный стебелек, затерянный в кипе мохнатых ладоней-листьев. Начальница вытягивает шею, как кошка, и с подозрением всматривается: что это такое мы там делаем? Уже почти, почти… Но посреди процесса что-то идет не так! Горшок, точно живой организм, выскальзывает из-под нашей руки. Через долю секунды на полу россыпь черепков, клокастая борода корней, мертвые рыбины листьев, земля. Стебли торчат, как провода разбитого агрегата.

А в нашей руке красуется синий цветок на длинной-длинной ножке.

— Это вам! — мы пихаем цветок опешившей начальнице и убегаем из кабинета, пока из ее расширенных до предела орбит в нас не выстрелило пушечными ядрами глаз.

Теперь, по-видимому, судьба нам стать постоянными клиентами местного цветочника. Да еще нужно будет приплачивать беспардонному торгашу, чтобы помалкивал. Нельзя допустить, чтобы узнали, что мы покупаем каждый день по цветку, не то еще, чего доброго, решат, что у нас появилась любовница!

Каждый новый цветок бабочка принимает все с большей неловкостью. Ей уже неудобно благодарить нас жестом мохнатых сяжков, еще больше тяготит ее принимать подношение как должное. Нам же неудобно сказать ей: «Не переживай, ты не обуза». Ведь мы оба понимаем: это не так. Да и высказав подобную мысль, в том или ином ключе мы оскорбили бы ее. Поэтому мы просто не глядя отправляем цветок во внутренний карман пиджака, где его молча принимает бабочка.

Дабы не вызвать подозрений у домочадцев, каждый вечер мы оставляем пиджак в прихожей, не пронося его в комнату. «Это только на ночь, потерпи». Бабочка все понимает и запасается мужеством пережить ночь. Мы встаем к ней каждый час, мучаясь бессонницей. Бабочке совсем небезопасно там одной!

Она может замерзнуть: в прихожей царит непобедимый сквозняк, а собрать денег со всех комнат и заделать щели решительно невозможно! Она может задохнуться: нерадивый сосед, имеющий привычку пить ночь напролет, то и дело курит на черной лестнице, и тогда в прихожую вползает тошнотворная дымка. В конце концов ей угрожают пауки, тараканы, крысы — все ночные хозяева человеческого жилья.

Как-то утром мы не застаем пиджака на месте. Минуту-две мы пялимся на пустую вешалку, будто пиджак там появится из ниоткуда. Затем мы приходим в ужас: бабочка! Мы обшариваем всю прихожую, чужие вешалки и шкафы, каждый угол. Как назло, в то утро мы встали поздно и теперь рискуем опоздать. После инцидента с цветочным горшком внимание к нам пристальное, мы не можем позволить себе вызвать гнев начальницы. Так что мы откладываем поиски до вечера и идем на работу, успокаивая себя благородством цели: мы не хозяева сами себе, а всего лишь играем по чужим правилам, чтобы кормить бабочку.

Целый день мы беспокойно поглядываем на часы и всё не можем сосредоточиться. По привычке мы пригибаемся на десять градусов, а в обед являемся к цветочнику.

— Вам как обычно? — подмигивает старый хам.

Мы спешно разворачиваемся и уходим. Мы даже думать не хотим о том, что без всех этих ритуалов, к которым нас обязывало существование бабочки, нам легче жить.

Вечером мы обыскиваем всю квартиру, расспрашиваем старуху соседку — пиджака как не бывало. Но, минуя выход на черную лестницу, мы замечаем в щелку приоткрытой двери знакомую черно-синюю клетку. Пьяница-сосед курит, накинув на плечи наш пиджак! Со страшным рыком хватаем мы его за шею.

— Да я это… просто… брал… курить… забыл… чьё… — мямлит он, выдыхая нам в лицо кислый пивной смрад.

— Не сметь! Трогать! Наши! Вещи! — орем мы на него таким страшным голосом, что слезы бусинами выкатываются из собственных наших глаз, и нас вдруг сотрясает клевок рыданий.

Мы хватаем драгоценный пиджак и захлопываем дверь перед носом у мерзавца и всех лакомых до чужих склок соседей, успевших высунуть носы из дверей своих квартир.

Слава богу, бабочка жива! Мы оба смущены: мы успели настроиться на жизнь друг без друга. Но как тяжело признаться себе в таком приспособленчестве и готовности отказаться от звания заботливого компаньона. Мы просто обмениваемся требующимися репликами: «Прости мою оплошность!» — «Ты делаешь всё, что можешь».

Так идут день за днем, неделя за неделей. Наш режим четок и неизменен. Десять градусов, цветочник, ночные проверки, оборона от пьяного соседа. Любое рабство, окрашенное любовью, можно назвать свободой. А мы любим делать все это для бабочки.

— А что это вы горбитесь? Спина болит? — то и дело спрашивают нас, советуют хорошего массажиста, хорошую мазь, отличный курорт. Люди любят, когда мы им понятны, объяснимы. И не любят ответов в стиле «С нами все хорошо, просто у нас бабочка во внутреннем кармане пиджака».

Однажды мы встречаем старого друга, с которым не виделись много-много лет. «Ты как?» — «А ты как?» Наступают крепкие объятья и похлопывания по плечу, еще и еще. Нужно куда-нибудь заскочить, отметить встречу. Обязательно! И только на втором бокале пива нас как молнией поражает: бабочка! Мы просим у друга прощения и отлучаемся на минутку. В тусклом свете коридора дрожащей рукой мы отводим в сторону борт пиджака и под немыслимые удары сердца смотрим внутрь. Вместо привычного кроткого взгляда нас встречает нежилая пустота. Слишком рьяные выдались объятья.

Остается только вытряхнуть разноцветный пепел порванных крылышек. Вывернутый наизнанку карман измазан перламутровым прахом, мохнатой размазней те´льца.

Как будто мир ослеп на одно окно, на одно из многочисленных окон, и стал безвыходнее, думаем мы, очищая над раковиной подкладку кармана. Там, где был бесконечный тоннель, теперь глухая стена. Что легче носить во внутреннем кармане пиджака — бабочку или пустоту? Возвращаясь к заждавшемуся другу, мы думаем, какой мир легче: тот, в котором бесконечный тоннель открыт, или тот, где он замурован навеки? И если второй — лишь следствие первого и его неизбежная следующая стадия, как бабочка после гусеницы, не должны ли мы сейчас снять пиджак и, прочувствовав, как хрустят жилы новых, отрастающих, сдобренных свежей пыльцой расписных крыльев, выискивать нектар в спертом воздухе этой гиблой случайной забегаловки?

Да, так гораздо легче.