ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Владимир Бауэр

* * *

  А. П.

За смыслоглушь, за бурый лес

стишок скучающий залез,

надеясь, ключ какой-то там

найдя, припасть к его вода́м.

Идет-бредет меж топких блат

и видит — впереди собрат

в трясине, молит сквозь туман:

О, протяни мне анжамбман,

поддень анапестом семи-

хотя бы стопным, mon ami.

Меж комариных — верь мне — туч

найдем с тобой Кастальский ключ!

Но, ужасом пронзен до дыр,

смекнул стишок: пред ним верлибр —

уже по пояс погружен,

болотной жижей заражен,

измучен кваканьем лягух,

угваздан синькою татух,

в отрепьях, кипа на челе,

на злой, видать, рожден земле.

Дал стрекача, не помня сам

себя, стишок наш к небесам.

И нынче даже сгоряча

искать не смеет он ключа...

* * *

Фильтруй, сетчатка, соры зренья,

что мчат в подкорку чрез зрачки.

Добыл тебе для вспоможенья

грязезащитные очки.

Подай пример, ресница, веку,

от мельтешенья сбереги.

Нет пользы видеть человеку

нощь: в ней овраги и враги,

Харибды с потной Сциллой сшибка

да колыхания змеи.

О, нерв глазной, соси не шибко

виденья гадкие сии!

Нет, вглядывается с дурацкой

приязнью даже в зеркала.

Премудростью социопатской

не дорожа, картинкой адской

с бесцеремонностью пиратской

любуясь жадно, — так мила!

* * *

Вот плоть — она по жизни плот.

Вот дух — ее причуд приплод.

Ах, говоришь, наоборот?

Платон, твердишь, всему оплот?

Так почему ж от духа дух

таков, что — ух?!

Да, после утренних полста

на мир нисходит красота.

Захорошевшие уста

струят приязнь во все места.

Но вот спровадишь пьяных дур —

и вечер хмур.

А в обезглюченной ночи

забвенье горше саранчи.

Куда ж умчались, горячи,

пыхливой жизни калачи?

Сбираешь памяти помет.

Душа — поймет.

* * *

В романе без конца и без названья

скитается поэт-замысловик.

Собрать бы прозу всю да сжечь, —

                       желанье

испытывает, пробует язык.

Он мыслью иступленной загнан в уголь.

Культура обтекает, брезжит свет

звезд пятиваттных.

                           Всюду слизь да убыль, —

душой насупясь, думает поэт.

Довольно!

               Утолю Пиндарсюрпризом

духовный глад парнасских средь дерев

и стану рассуждать животным низом,

и к разведенке рваться подо Ржев,

и предвкушать, как, выжрав дымный «Chivas»,

шепну, лаская радостную грудь:

Давай любовью ноющую грусть

лечить, покуда смерть не различит нас...

свадьба

как будто рассыпалась роза

как будто сгорела свеча

как будто ушел от невроза

под медленным взглядом врача

пенатов увидеть не чая

юннатов уже не страшась

едва меж собой замечая

и явью неявную связь

но дабы ни лучник ни мечник

тревогой моей не владел

одним в незнакомый скворечник

шальным крыломахом влетел

* * *

Синиц ли выгнать из постели

(влетят ли ласточки на весть?),

пока в переболевшем теле

еще любить охота есть.

Пока и мочь и мощь сохранны,

еще один разжечь костер.

И, над пыланьем Донны Анны

вкусив клокочущей нирваны,

Тебя развлечь, мой Филистёр.

Ты, знаю, нынче черен, бедный,

Тебе противен грешник бледный.

Молчи, во мраке утаи

неверный свет былой любви.

Лишь равнодушия приманку

не тронь: оно унынья суть.

Кто им лечил сердечну ранку,

тому тоска сгрызает грудь.

Я с этим был знаком удушьем,

когда меня святой COVID

свалил невидимым оружьем,

что Голиафа Твой Давид.

Соборной выкипел солянки

котел. Повсюду смысл двойной.

Спасай же мир, любовь испанки,

в котором альфа-лесбиянки

исходят хладом и войной!

* * *

Коллоквиум в Доме ученых.

И кой меня черт заволок?

Питомник девиц омраченных

блюдет комедьянт-филолóг.

Священных теней власяницы

на запах сличают и зуб.

Открытий брадатых зарницы

суккубам втирает инкуб.

Культуры тоска мировая,

твой край не обрящет конца!

Смеяся и как бы играя,

эфир забивает пыльца.

Кривляется, сыплется, алчет,

плодится, не в силах объять.

Журнальные выдирки прячет,

подкорку кормя, под кровать.

Метафоры, как симулякры,

снуют, не прибрать их к рукам

рассеянным жертвам подагры,

витийных наук чудакам…

Ну здравствуй, дыханье и пенье.

Вперед! Тут — скала, там — волна...

А здесь приберется война.

До взрыва осталось мгновенье.