ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Иван Фастманов

Небо — мой дом

 

Нововоронеж

Когда судьба определяла место моего рождения, то палец ее уткнулся в самый центр России, в пыльный и тихий город Нововоронеж. Там и появился на свет я, Федор Лежанский. Был у меня и старший брат — Матвей. Отца мы с братом видели редко. Но не потому, что он много работал. Город наш небольшой, и случайных встреч с батей было не миновать. Однажды я увидел его в авто: из проезжающей мимо «Волги» вдруг послышался хмельной смех, через приоткрытое окно вылетела пробка от шампанского. Следом высунулось багровое и счастливое лицо папы. В другой раз батя прижимал к стене парикмахерской незнакомую тетю в каракулевой шапке. Я подумал, что отец совершает преступление, сейчас он ее задушит и снимет с мертвой шапку. Но женщина, рисковавшая своей жизнью, почему-то заливисто и пьяно хохотала. Как-то по весне батя ушел гулять с собакой. А вернулся через пять дней без собаки и одного ботинка.

— Ты где был? — тихо спросила мама.

— В стране дураков! — прорычал батя, набивая себе рот сосисками из холодильника.

Мама тоже иногда уставала от нас. Тогда она говорила: «Мне нужно отдохнуть» — и покидала дом, чтобы вернуться к обеду следующего дня. Не знаю, где она бывала. В случайных машинах я ни разу ее не встречал.

Наша семья занимала однушку в бывшем здании общежития техникума. В единственную комнату помещались две кровати, ковер и телевизор. Когда я родился, обе пружинные кровати были безнадежно заняты. Я спал на полу. Кроватью мне служил деревянный поддон из универмага «Байкал», на который стелили матрас, а сверху — простыни.

В комнате кроме нас четверых были и другие жильцы. Тараканы. Однажды я проснулся от щекотки. В мой рот заполз таракан. У этих неистребимых тварей имелось скоростное шоссе от кухонного шкафа через заднюю стенку плиты к холодильнику. Утром я рассказал о таракане отцу.

— И что? — ответил батя, вылавливая половником мясо в кастрюле с борщом. — Не насрал ведь. Ко мне в рот раз оса залетела. И ужалила в язык. Я неделю говорить не мог.

Что такое карманные деньги, мы с братом не знали. Однажды нас пригласил на день рождения одноклассник Никита. Родители Никиты в перерывах между играми угощали нас тортом «День и ночь», хрустящим хворостом и трубочками с кремом. В конце праздника мама Никиты торжественно внесла в зал большое белое блюдо. В самом центре белой глади располагался… нет, не торт, этому бы мы не удивились, а пухлый шоколадный батончик с гребешками на спинке. Глаза детей просияли. «Сникерс!» — завороженно прошептала девочка рядом со мной. До этого мы с Матвеем видели батончик исключительно в магазине и недоумевали, почему одна шоколадка стоит как три килограмма конфет «Мишка на Севере». Мама Никиты сняла обертку со «Сникерса», вытащила из кармана фартука офицерскую линейку и замерила батончик. Папа Никиты, который работал в районной больнице хирургом, достал свой самый острый в мире скальпель и аккуратно поделил батончик на шесть безукоризненно равных частей. Мне повезло чуть больше, чем остальным: досталась попка. Я с удивлением рассматривал дивное устройство батончика. Белые зерна арахиса утопали в нуге, о которой рассказывали по телеку. А в верхней части «Сникерса» протекала карамельная река. Я долго не решался съесть это великолепие, но наконец положил невиданное чудо на язык. Стал жевать. Вкусовые рецепторы запели хором: «Не-е-ет! Нет ничего вкуснее на Земле! Не-е-ет! И за пределами Земли ничего вкуснее нет».

На следующий день мы с Матвеем уже не мечтали об электронной игре «Ну, погоди!». У нас появилась новая мечта. Значит, нужны были деньги. А где их взять? У соседей из частного сектора поспели яблоки. Мы стучали в дом и, если никто не отзывался, быстро обносили яблони во дворе. Собрав ведро белого налива, несли его на местный рынок. На заветный батончик мы заработали лишь через неделю, сложив выручку с одиннадцати проданных ведер. Мы несли заветный артефакт домой по очереди. Дома Матвей схватил линейку, а я — нож. Мы закрылись в туалете и аккуратно сложили обертку. Стали делить. Но Матвей, конечно же, мухлевал. Его кусок казался больше, а меняться брат наотрез отказался.

— Ты жулик! — прошептал я, едва сдерживая слезы.

— А чо тебе не нравится?

— А все!

Матвей раскрыл рот, чтобы сожрать жульническую половинку, но я схватился за его кусок. И тут же чуть не подлетел к потолку от боли. Брат цапнул меня за палец. Мы тянули половинку туда-сюда, пока не выронили сокровище в унитаз. Матвей разрыдался.

— Я достану его! — решился он, закатывая рукав свитера.

— Не смей! Он смешался с какахами.

— Ничего не смешался.

— Я всем расскажу, что ты из сортира жрал!

— Тогда давай твой кусок делить!

— Не дам!

Вдруг в дверь постучали. Матвей воспользовался моим замешательством и выхватил у меня вторую половинку «Сникерса», после чего швырнул артефакт в унитаз. Я бросился было спасать батончик, но брат успел дернуть медное кольцо смыва. Зашумела вода, и «Сникерс» исчез навсегда.

Я зарядил Матвею в пятак. Он схватил меня за волосы.

— А ну, геть с гальюна! — кричал снаружи сосед дядя Толя.

Через минуту мы вышли. Я скрывал ладонью ссадину на щеке, Матвей держался за ухо.

— Это чем вы там занимались?

Мы медленно шли, пряча заплаканные лица, и через пару шагов побежали.

 

 

* * *

Мне исполнилось тринадцать. Заканчивались восьмидесятые. Все вокруг охотились за дефицитом. Мы с братом выстаивали километровые очереди в магазины. Однажды в городской универмаг привезли итальянские спортивные костюмы Campagnolo. Тысячи одинаковых костюмов всего двух расцветок: черной с красными полосами и красной с черными. Очередь окружила универмаг в три кольца. За несколько дней весь город поделился на красных и черных. В нашей компании мамы купили всем пацанам черные костюмы. И только Скворцу достался красный. Вскоре этот кудрявый толстяк стал нам сильно не нравиться. Пацаны начали ссориться со Скворцом, ставили под сомнение все, что бы он ни сказал. Вскоре нарушитель формы одежды пропал.

— Видел этого козла на Космонавтов, — сказал как-то Балабан. — Переметнулся, сука, к красным!

По окончании школы вариантов заработать на жизнь оказалось немного. В Нововоронеже располагалась атомная электростанция. Там работала половина населения города. Мне исполнилось восемнадцать, Балабана уже не было в живых, а Кафтан слал мне письма с зоны, которые всегда заканчивались одинаково: «За ржавой решкой я жду своей весны».

Я устроился работать сторожем на проходную АЭС. Единственным развлечением было чтение детективов. Я десятками глотал книжечки в бумажных обложках во время дежурств. Особенно нравились мне детективы Джеймса Хэдли Чейза. В них было прекрасно все, особенно хлесткие названия: «Когда обрывается лента», «Положите ее среди лилий» или «Ты мертв без денег». Я жил, чтобы поскорее прийти в свою будку, налить из термоса крепкого чая и погрузиться в мир захватывающих приключений. Путь героя был извилист, но к последней странице весь мир оказывался у него в кармане.

Однажды меня вместе с другими сотрудниками АЭС направили в Воронеж на противопожарные курсы. Сквозь бетонный город и туманные фабрики нас привезли на окраину города и поселили в казарму. У здания текла крыша. Утром многие из ребят сказались больными. Остальные столпились перед входом, ожидая преподавателя. Тот запаздывал.

Через полтора часа подъехал наглухо тонированный внедорожник. Пацаны возбужденно зашептались: «Смотри, крузак!» Водительская дверь открылась. Из авто выпрыгнул лысый человек в кожаном плаще, похожий на певца Шуфутинского. Из кармана плаща торчало горлышко бутылки. Из другого кармана человек достал массивный прибор, напоминающий черный кирпич, выдвинул антенну, откинул панель с микрофоном и стал разговаривать непонятно с кем, решая какие-то крутые вопросы. Мобила — понял я. Я жадно ловил каждое слово этого хозяина жизни. Для меня он был героем из романов Чейза. Деловой мужик отдавал короткие как выстрелы приказы: «Вези! Грузи! Расчехляй!» Тем временем стекло крузака со стороны пассажира бесшумно опустилось. Открылось восковое лицо девушки-ангела на фоне обшарпанного фасада казармы и выбитых стекол окон второго этажа, остановилась на огромных буквах, установленных на крыше: «КР.СН.Й А.МИИ .ЛАВА!» И вдруг надула белый пузырь из жевательной резинки. Пузырь увеличился, закрыв собой почти все лицо девушки, громко хлопнул. Стекло начало медленно двигаться наверх. Окно в рай закрылось. Но в этот момент я твердо решил заполучить плащ, мобилу, крузак и, если повезет, такую же принцессу.

Закончив телефонные переговоры, препод объявил, что ему некогда и незачем учить нас эвакуации с АЭС. «В случае взрыва вас отнесет в окрестный лес, — добавил он, — энергия деления ядер». Под общий одобрительный смех он подозвал дежурного, расписался в контрольном журнале и на секунду застыл, видимо, решая, как именно перепрыгнуть ядовито-рыжую лужу. Я осознал: сейчас или никогда! Конечно, этот герой не даст мне карты сокровищ, но хотя бы укажет, в каком направлении копать. Срывающимся от волнения голосом я окликнул делового мужика и тут же рванул за ним. Пьянея от наглости, я выпалил свои насущные вопросы. Нужен ли ему помощник? Оруженосец? А возможно, и приемный сын? (Последняя мысль промелькнула, так и не сорвавшись с языка.)

Герой Чейза во плоти после хэппи-энда быстро осмотрел меня. Увиденное его совсем не впечатлило.

— Наглость есть. Это полдела. Как звать?

— Федор, — сказал я, вытянувшись по стойке смирно.

— Вот что, Федор. Помощников у меня достаточно. Но в будущем могут понадобиться, мы сейчас за порт воюем. Оставь номер пейджера, а пока запомни: в жизни возможны два варианта.

— И какие? — я спешно раскрыл тетрадь, приготовился конспектировать.

— Либо тебя имеют, либо ты.

— Имеют?

— Короче… Если у тебя есть свой жизненный план, тогда другие люди становятся его частью. А если жизненного плана у тебя нет, ты становишься шестеренкой в чужом механизме. Так понятнее?

— Вроде бы. И что же мне делать?

— Для начала получи ровную профессию, человеком стань.

— И какую профессию посоветуете?

— Правила жизни, по которым живут остальные люди, кто устанавливает?

— Милиционер?

— Не совсем. Юрист. А тратить драгоценное время на забеги в маскхалатах по АЭС, — он небрежно кивнул в сторону казарм, — не советую. Начинай крутиться, конторку открой. Пусть даже ты будешь директором, юристом и курьером в одном лице. Плевать. Главное — себе хозяином. Запал у тебя есть. А совок кончился.

— А что же началось? — спросил я робко.

— Лопата! — усмехнулся мужик, запрыгнув в высокое водительское кресло «лендкрузера». — Твоя задача — опередить тех, кто тянет к ней ручонки, самому схватить лопату, выкопать клад. Компренде?

 В глубине салона, словно подтверждая сказанное, хлопнул надувной пузырь. Дверь закрылась, и черная машина навсегда исчезла из моей жизни.

Как же мне хотелось, чтобы у меня был такой отец! Не тот забулдыга, пропадающий неизвестно где неделями. Тень подворотни, герой криминальной программы «600 секунд».

Я твердо решил, что не стану винтиком в чужом механизме! Мне нужен был собственный план. Я напряженно размышлял. Денег на поступление в вуз у меня не было. На открытие собственного дела — тем более. Я начал с покупки книг по юриспруденции: «Основы государства и права», «Гражданский кодекс с комментариями» и «Земельное право». Стал жадно поглощать страницу за страницей, составляя и определяя свою формулу успеха. Попутно я стал откладывать половину зарплаты.

Я записал главное на отдельном листе бумаги. Каждый день перед сном я доставал его и читал вслух:

«Новый Мировой Порядок.

1. Учеба.

2. Начальный капитал и опыт.

3. Москва и контора.

4. Лопата, крузак, принцесса».

 

 

 

Людмила

Все на свете совершается по воле Божьей. Так наставляла меня бабуля. Я верил в высшую силу, что создала и ведет нас, и часто посещал храм. Тем более что они стали открываться десятками. Из дореволюционных памятников старины изгоняли парикмахерские и дома культуры и на вершины куполов возвращали золоченые кресты.

Внутри стен обители, куда я зашел однажды, было торжественно и тихо. Круговорот моих мыслей остановился, тревога отступила. Я поставил свечку, помолился как умел, поцеловал уголок почерневшей иконы. Господа нашего я любил за то, что, обладая силой творца, он прощал людей. Это качество выгодно отличало Бога от человека. «Господь, дай мне сил исполнить План. Я буду помогать людям. Дяде Гене куплю телевизор с пультом, бабе Тамаре дам денег на операцию шунтирования. Маму с братьями в новую квартиру переселю. А вот бате — шиш, Господи. Прости меня, грешного».

Потом я сидел в кресле с лопнувшими пружинами в своей каморке на проходной. Смотрел на людей, которые машинально крутили турникет. Я знал, что каждый из них являлся частью чужого плана. О моем Плане знал только брат Матвей. Он подкалывал меня, спрашивая, когда я наконец покатаю его на крузаке. Прошло полгода, как я начал новую жизнь. Все учебники были мною прочитаны от корки до корки. Впрочем, толку от сухой теории оказалось немного.

Однажды я направился к зданию городской налоговой инспекции, чтобы найти своих первых клиентов. Налоговая пустовала. Только за углом сидели подростки с желтыми, слипшимися от клея «Момент» пакетами. Этим моя консультация была точно не нужна. Я занял место у информационного щита и принялся ждать. Я уже почти отчаялся, но к вечеру в налоговую приковыляла толстая бабка, которая надумала зарегистрироваться в качестве индивидуального предпринимателя. На мое предложение квалифицированной юридической помощи она ответила: «Неча». Но я шел за ней и канючил. На словах «И госпошлину помогу заплатить» бабка развернулась и двинула мне коленом в пах. Я согнулся пополам. «Поприседай!» — посоветовал паренек с пакетом. Я стал приседать. Полегчало. Я сидел на ступеньках, когда бабка вернулась и вручила мне белое наливное яблочко: «Хфилософ, справки выправишь — пятьсот рублей дам. Больше нету». Обрадованный такой удачей, я за день подготовил для бабули все регистрационные документы. Когда мы вместе получали готовые документы из налоговой, бабка протянула мне маленькую шкатулку. «Сама отделала ракушками из Судака». Я открыл крышку с изображенной на ней чайкой. Внутри шкатулки лежала моя первая выручка, пятьсот рублей. Так выглядел мой первый сейф.

Возле налоговой я находил и других клиентов. Цен не объявлял, но люди, получив желаемое, всегда благодарили меня небольшими суммами. И вскоре в бабушкиной шкатулке накопилось, по всем расчетам, достаточно денег для того, чтобы снять квартиру в Москве.

Утром решающего дня я проснулся другим человеком. Все казалось мне новым, даже линялая скатерка на столе. Я поел, перекрестился и пошел на родную АЭС. Турникет провернулся, исполнив до боли знакомое «виу-у-урть». Я зашел в отдел кадров и молча положил на стол заявление об увольнении. Кадровик дядя Гриша надел очки с толстыми линзами и принялся поочередно разглядывать то заявление, то меня.

— И что же ты теперь намерен делать, Федор? — спросил дядя Гриша, убедившись, что я не пьян. — Ведь назад не приму.

— Поеду Москву покорять.

Дядя Гриша шутки не оценил.

— Москва — раковая опухоль России. Ее не покорять, а вырезать нужно.

— Нужно будет — вырежем! — отшутился я.

На следующее утро я уже сидел в вагоне поезда и смотрел на Матвея, оставшегося на перроне. Машинист дал гудок, и брат вместе с платформой стал навсегда удаляться в прошлое. Мимо проплыла рыжая череда гаражей, где мы с пацанами играли в «Хон Гиль Дон», перескакивая с крыши на крышу. Съеживалась и таяла красная водонапорная башня, где жил бомж по кличке Снайпер. Наконец город утонул в зеленом океане леса, будто его и не было никогда.

Под перестук вагонных колес и лязг двери туалета я думал о будущем. Вот выучусь, получу адвокатскую лицензию. На заседаниях суда буду выступать так, что прокуроры обрыдаются. Джип? Хата? Само собой. Но это не главное. Женюсь, стану основателем династии адвокатов. Герб закажу. Щит со скрещенными мечами? Не то. Может, слепая Фемида с весами? Подумаю. Со временем сколочу состояние, пойду в политику. Перемены нужны. А то Гуси да Березы все к рукам прибрали. Но ничего. Я ворвусь, я спрошу прямо с трибуны: «Почему все воюют со всеми? Давайте заключим общественный договор, как завещал Томас Гоббс. К черту эти партии, фракции, болтовня одна. Дети клей нюхают, пока олигархи страну доят. Где система сдержек и противовесов?» Потом — министерское кресло. А там уж и до того, чтобы занять место главного босса, недалеко. Заснул я с улыбкой.

Первым, кто меня встретил в столице, оказался хмурый милиционер в форме без погон. Покрутив в руках мой паспорт, страж закона объявил, что срок нахождения в Москве без регистрации составляет трое суток. И тут же предложил оформить мое пребывание в столице по сдельной цене — пятьсот рублей. В этом предложении я почувствовал подвох, поэтому вежливо отказался. В киоске купил газету объявлений и стал изучать раздел «Аренда недвижимости». Он оказался огромным и занимал несколько страниц. Первая же увиденная цена напугала меня. «За эти деньги половину Воронежа снять можно», — подумал я. Московские квартиры оказалась мне не по карману. За большинство подмосковных тоже просили больше, чем я предполагал. Лишь в самом конце списка я нашел что-то более-менее подходящее. Это оказалась маленькая, но уютная комната в городе Ногинске, в пятидесяти пяти километрах от Москвы.

В Москве я стал искать офис для не существовавшей пока фирмы, которая, как я знал, была обречена стать лидером на мировом рынке юридических услуг. Вскоре я нашел недорогое пятнадцатиметровое помещение на территории бывшего завода измерительных приборов «Манометр». По этому адресу я и зарегистрировал контору под названием «Новый Мировой Порядок». В уставной капитал был внесен единственный мой актив — компьютер Celeron 166.

Для начала моей будущей суперфирме нужен был сайт. Я нашел технаря и приступил к составлению технического задания. «На главной странице большим золотыми буквами напечатать „Новый Мировой Порядок“ — лидер в сфере юридических услуг. Год основания — 1912. Наша команда — семья. Клиент в этой семье — любимый и почитаемый отец. Справа телефон, факс и фотка молодой блондинки за клавиатурой в белой, туго обтягивающей грудь блузке. Желательно, чтобы блондинка подмигивала».

Я стал подавать рекламу всюду, проверяя свои креативные идеи на практике. Клиентов они не прибавили. Люди приходили в офис только для того, чтобы сделать ксерокопию. Но примерно через месяц забрел в офис один иностранец. Как потом выяснилось, житель солнечного Баку.

— Вам ксерокопию? — уныло спросил я.

— Маладец, извещенец?

— Да вроде нет, — говорю.

— Извещенец нужно.

— Извещение? В налоговую?

— Внебеджэтник.

— В небе кто?

— Внэбэджэтник извещенец!

— Да не может быть…

— Из бюджетник, — не сдавался клиент.

— Извещение из внебюджетного фонда? — догадался я.

— Маладец! — похвалил горец и достал пухлый бумажник.

На следующий день я поехал выполнять заказ в Фонд социального страхования. Миновал бесконечный коридор, открыл дверь в казенный кабинет. За столом начальника неподвижно сидела бабка. Вся в черном, будто только с похорон. Взгляд ее был устремлен в одну точку, которая располагалась где-то на лакированной двери старого советского шкафа. О том, что старушка жива, говорила только ее рука, чьи костлявые пальцы вцепились в ручку чайной чашки. Примерно раз в две минуты рука приподнималась. Женщина отхлебывала чай и ставила чашку на место. Восьмидесятый уровень сложности — оценил я и вежливо к ней обратился. Местоблюстительница даже не шелохнулась, продолжая безотрывно созерцать частичку пыли на лакированной двери шкафа. Я изо всех сил демонстрировал основательный подход к делу: справлялся о здоровье пенсионерки, тряс перед лицом доверенностью, показывал фокус с резинкой, щелкал пальцами над ухом, открывал и закрывал дверь шкафа, прощался и выходил, а потом неожиданно возвращался. Ни-че-го! Она вела себя как робот, запрограммированный только на чаепитие. Я сдался и ушел ни с чем.

Подавленный, я возвращался в офис. Кажется, меня отказывались замечать даже жирные московские голуби. Завидев меня, они не взлетали, а подчеркнуто лениво отходили в сторону. Я утешался, вспоминая о людях, которым приходится стократ тяжелее, чем мне. Такие находились всегда. Вот, например, бабуля в переходе. Я видел ее много раз. Она просила милостыню, стоя на коленях на холодном цементе. Бабушка куталась в грубую мешковину, на голове был повязан платок с полувыцветшим орнаментом в виде ромашек. Перед ней лежал жестяной поднос для подаяний. Я попытался заглянуть богомолице в лицо. Но она так застыла в вечном поклоне, что посмотреть ей в глаза совершенно не представлялось возможным.

За весь остальной день не произошло ничего. Никто не заходил даже сделать ксерокопию. Я уныло шел по тому же переходу, стараясь не думать о будущем, и тут увидел на месте привычной бабули худенькую светло-русую девушку. Постное личико, жиденькие волосы собраны сзади в пучок. Во рту — сигаретка, один глаз сощурен от дыма. Девушка очень быстро и сноровисто подсчитывала мелочь в подносе. На запястье у нее болтался знакомый ромашковый платок, а рядом валялась мешковина. Догадка поразила меня. Кажется, эта молодая особа и была той согбенной страдалицей.

— Бабуля, закурить не найдется? — спросил я.

Девушка бросила на меня цепкий взгляд.

— Из социалки, что ли? От столбняка прививаться не буду.

— Нет, я тружусь неподалеку. Вижу тебя часто. Как работенка?

— Адская. Тяжелее только могилы рыть. Но место козырное, — ответила она, поднимая и отряхивая мешковину. — Называется «клякса».

— И что в нем такого?

— Три людских потока здесь сходятся. Проходимость — бешеная. Люди перед метро в сумках билеты ищут. А тут я. Ох и пришлось мне за это место повоевать.

— Это с кем еще? — поинтересовался я.

— С калеками, слепыми, карликами. Придурки из приюта для животных овчарками меня травили. На Курском вокзале еще в царские времена «Человеколюбивое общество» было. Ночлежка с кухней. Вот сброд со всей империи и собирается.

— На коленях целыми днями не больно выстаивать?

— У меня штаны брезентовые, с поролоновыми вставками. Хотя ноги все равно затекают.

— Одна мелочь, купюры никто не бросает, что ли?

— Любопытный какой, завтра я тебя рядом сидящим не увижу?

— Нет, точно не увидишь, — сказал я, не чувствуя уверенности в своих словах. Судя по всему, дела у лжебабки шли куда лучше, чем у меня.

— Мыкалась бы я тут из-за одного железа. Тыща в день — норма бумагой. Сразу прячу, чтобы не светить. Монеты оставляю. Не нужно показывать, что все хорошо. А теперь пока. Интервью закончено.

— А как тебя зовут?

— Оксанка.

— А живешь где?

— На планете Земля, — бросила она, собрав вещи в пакет и поднимаясь по ступенькам.

— Оксанка с планеты Земля, — пробормотал я ей вслед.

Проходя мимо и завидев «бабулю», я всякий раз подмигивал ей и выуживал пару монет, чтобы оставить их на подносе. Оксанка, не поднимая головы, шипела, чтобы я сваливал побыстрее.

Через неделю она исчезла. А на ее месте обосновалась беременная цыганка с неестественно вздутым животом. Я подозревал, что под ее кофтой скрывается подушка.

— А вы не знаете, где Оксанка? — решился я спросить у будущей матери.

— Вот здесь, — ответила беременная, похлопав себя по животу. — Скоро выйдет. Дай рублик на пеленки, сапфировый мой.

Я плюнул и ушел.

 

 

* * *

Мелкие заказы, вроде получения извещений о постановке на учет в разные фонды, все же стали поступать. И кто-то должен был работать на выезде, пока я в офисе ожидал крупняков. Стало понятно, что мне необходим помощник. Разместил вакансию на сайте для поиска персонала. Я даже не догадывался, к каким последствиям это приведет. С момента публикации мой телефон не смолкал. В офис массово потянулись соискатели, в основном это были вчерашние студенты. Опыт у них отсутствовал, зато огня в глазах хватало. Однако всей молодежи я предпочел сорокапятилетнюю энергичную даму по имени Людмила. Она явилась на собеседование в шерстяной накидке-пончо, с прической-ежиком и на все вопросы уверенно отвечала: «Хочу. Могу. Знаю».

Людмила оказалась настоящим кладом. Она знала все способы лечения артрита по методу Нечипоренко и могла на глаз определить степень сужения просвета коронарных артерий. Твердо помнила, какая из внучек работниц пенсионного фонда еще сосет соску, а какая уже декламирует «Мишку косолапого» в детском садике. Но была у Люды и слабость — она любила выпить. Людмила начинала предаваться своей страсти сразу после обеда, в разгар рабочего дня. Возвращалась в офис в темных очках и старалась держаться от меня подальше. Но не учуять амбре было сложно. Люда объясняла возлияния то трауром, то праздниками. Похороны и именины в ее жизни сменяли друг друга регулярно. Уговоры и воспитательные беседы не действовали. Тогда я предупредил Людмилу, что излечу ее. Сначала она не восприняла мое намерение всерьез.

Однажды я попросил Люду приехать вечером в офис, чтобы забрать доверенность.

— Я не могу, — нахально ответила она. — Ты будешь не рад меня видеть.

— Выпила?

— Почему сразу выпила? Просто не могу. Ноги не идут.

— Свадьба или поминки?

— Очень смешно. Причина веская, Федюша. Жизнь катится под откос.

— Бухло ускоряет этот процесс, Люд.

— Не начинай, а? Ты вообще в курсе, что я выступала на Олимпиаде в Москве? И кстати, на открытии…

— Давай ты в офисе мне расскажешь про этот эпизод своей биографии.

— Мы вращали огромный футбольный мяч. Внутри него сидели с другими девчонками и вращали. А сразу после церемонии всех девчонок, кто выступал, посадили в автобусы и отвезли в загородный санаторий «Радуга». Там построили и объявили: «В Москву — ни ногой!» Типа нечего перед иностранцами хвостами крутить. А как представлю, что я могла бы сейчас в Хорватии жить… Там солнце и вино.

— Кончай трепать языком и приезжай немедленно!

— Заело? Я приеду, только ты не обрадуешься. Точно тебе говорю.

— Жду.

— Точно готов?

— К чему?

— Не обрадоваться?

— Готов.

— Ну, пеняй на себя. Я, конечно, приеду, но я предупредила.

Но она так и не появилась и оставалась вне зоны доступа всю неделю. Пришла на работу в понедельник, покорная и тихая. На заштукатуренной тональным кремом скуле виднелся лиловый синяк. Я вызвал такси, и мы поехали в центр «Дар», который в то время рекламировали из каждого утюга.

Людмила ерзала на заднем сиденье.

— Федь, я лечиться согласна. Но можно меня закодировать по-божески?

— Это как?

— Ну, каждый день выпивать нельзя, а по праздникам можно. Скоро Новый год.

— Наверное, можно, — уклончиво ответил я.

Приехали в «Дар», который занимал целый этаж в каком-то офисном центре. Мы поднимались по лестнице, и тут я внезапно обнаружил, что Людмила исчезла. Я стал открывать все подряд двери и нашел беглянку на втором этаже в магазине для курильщиков «Омар Хайям». Она пряталась в роще кальянов.

В леденящей тишине мы добрались до цели. В коридоре смиренно ждал своей участи запойный народ. На каждом лице читалась печальная история. Материала, по самым скромным оценкам, хватило бы на сотню остросюжетных романов с глубоким социальным подтекстом. Если верить расписанию, в центре «Дар» без перерывов и выходных лишали возможности пить — и тем самым приносили страдания своими пациентам — двенадцать врачей. У каждого был отдельный кабинет.

Нас определили к бородатому бугаю в халате, который с трудом сходился на его волосатой груди. Задав в коридоре несколько дежурных вопросов, бородач повел Люду в кабинет. Мне стало ее жалко. Людмила шла к двери, уменьшаясь прямо на глазах. И вдруг замерла на пороге.

— А про Новый год вам не забыли сказать? — без особой надежды обратилась она к доктору. — Очень хочется шампанского с дочкой выпить.

— Конечно, Новый год — это святое, — спокойно ответил верзила, одной рукой втягивая мою помощницу в кабинет, а другой разматывая цепочку с медным маятником.

— А Восьмое марта можно оставить?

— А как же. И Первое мая с Днем космонавтики я трогать не стану. Не волнуйтесь, дорогая. Раздевайтесь, куртку — на вешалку.

Дверь захлопнулась. «А что он будет с ней делать? — подумал я. — Бить этим маятником по башке? Ну, нет же!» Но других вариантов применения этой штуки я не представлял.

Терзаемый сомнениями, я расхаживал по коридору. Вскоре из-за двери послышались завывания. Испугавшись, я приоткрыл дверь, чтобы хоть одним глазком взглянуть на происходящее. Увидел Люду. Бедняга сидела на стуле в центре мрачного кабинета, закрыв глаза, безвольно опустив голову и сгорбившись. За ее спиной возвышался доктор. Огромными ручищами он крепко сжимал виски моей помощницы.

— ПИИИИИВОООООО! — прорычал врач и принялся трясти голову Людмилы. Затем он набрал в легкие воздуха и громогласно выдохнул: — ЭТООООБОООООООЛЬ!!!

Одновременно со словом «боль» великан с такой силой толкнул голову Люды вперед, что я так и не понял, благодаря какому чуду пациентка удержалась на стуле.

— ВОДКАААААААААА, — вскипающая лава бурлила в горле великана. Опять пауза и новое извержение: — ЭТОСМЕЕЕЕЕРРРРРРРТЬ!!!

Голова моей помощницы снова будто полетела в пропасть.

Ошалев от этого зрелища, я прикрыл дверь.

Через пять минут, показавшихся мне целой вечностью, вышла Люда. Бледная и притихшая. Взгляд покорный, несуетный.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я, угнетенный совершенным предательством.

Ведь это я отдал несчастную в лапы бородатого изверга. Осталось ли в этом забитом существе что-нибудь от прежней Люды? Я не был в этом уверен.

— Нормально, — чуть слышно ответила Людмила.

— А что там насчет шампанского с дочкой? — ляпнул я.

Люда вымученно улыбнулась. Я понял, что сама мысль о выпивке после пережитого кошмара казалась ей абсурдной.

Но после того, как Люду закодировали, положение дел не улучшилось, скорее наоборот. Восхождение на вершину успеха затягивалось. Зато деньги утекали стремительно. За первые три месяца я истратил почти всю нововоронежскую заначку. А реклама отдачи не приносила.

Я стал нервничать, появились проблемы со сном, а когда все-таки проваливался в забытье, то снова и снова видел один и тот же навязчивый сон.

В этом сне я стою перед землисто-бурой гладью воды. Позади меня — старая городская улица. По обеим сторонам дороги фасады дореволюционных зданий. Мостовая из базальтового булыжника убегает вниз, к реке, и ныряет под воду, становясь монохромной. Вдали виднеется колокольня. Она словно вырастает прямо из воды. Возле берега покачивается лодка. Я хочу уплыть. Но сколько ни толкаю корму, сколько ни упираюсь ногами в песок, никак не могу сдвинуть ее даже на сантиметр. Такое ощущение, будто лодка пустила корни. Ноги скользят, и я падаю в липкий песок. И не могу подняться, увязаю все глубже. А потом просыпаюсь.

Неумолимо подошел срок очередного арендного платежа за офис. Я открыл бабушкину шкатулку, пересчитал деньги. Четыре купюры по тысяче рублей и горсть мелочи. Госпожа Неудача загнала меня в угол как крысу. И мне оставалось лишь вцепиться этой мадам когтями в лицо.

Вечером я облачился в черный спортивный костюм. Вооружился веревочной лестницей, кусачками для колючей проволоки. Надел капюшон, посмотрел в зеркало. Передо мной стоял ниндзя. Легкой ночной тенью стал я проникать на старые советские заводы, расположенные вокруг Курского вокзала. Точнее, старыми заводами эти промышленные корпуса были раньше. Теперь они стали дешевыми офисными центрами. Всю ночь я штурмовал заборы, перерезал сетку-рабицу, протискивал исхудавшее тело сквозь прутья решеток. Следующим утром сонные клерки увидели рекламу «Нового Мирового Порядка» повсюду: на стенах, почтовых ящиках, досках объявлений. Вскоре стали поступать жалобы арендодателю. Он предупредил, что выгонит «Новый Мировой Порядок», если я не уберу свои объявления. Но мне было уже плевать.

Через пару дней раздался громкий удар, от которого дверные петли жалобно заскулили. На пороге показался рослый худой брюнет в кожаных штанах. Его нос напоминал изломанную горную гряду. За носом последовал и сам гость. В одной руке он сжимал борсетку из крокодиловой кожи, в другой держал дымящуюся сигару. Рентгеновский взгляд горца стремительно скользил по комнате.

— У нас проплачено до послезавтра, — промямлил я.

— Мне нужны конторы, — заявил кавказец и выпустил дым.

Дышать в офисе стало совсем нечем.

— А, конторы! — воодушевился я. — Это запросто. ООО или ЗАО? Нужны виды деятельности и два выезда директора в налоговую.

— Директора нет, — отрезал незнакомец, подвигая себе стул. — Найдете его сами.

— Извините, как это «найдете»? — удивился я. — Это же ваш директор…

Горец небрежным движением стряхнул несуществующую пыль со стула и присел. Кожаные штаны заскрипели.

— Вас как зовут? — спросил он, глядя мне прямо в глаза.

— Федор.

— Дорогой человек, которого зовут Федор, мне нужно пятьдесят контор. Условий — два. Первое: чтобы все фирмы были зарегистрированы на разных людей. Второе: нужно открыть счет этим компаниям в «Светофоре».

— Где?

— Вы что, из Воронежа? — удивился незнакомец.

— Почти. А как вы узнали?

— Ладно, шутки в сторону. «Светофор» — это Альфа, ВТБ, Сбербанк. Вы гномоводством когда-нибудь занимались?

— Боюсь, что нет.

— Это точно юридическая контора? — засмеялся гость. — Я ищу пастуха, или, как его еще называют, гномовода. Это специальный человек, который сопровождает и контролирует гномов, то есть номинальных директоров фирм-однодневок.

— Мы не практикуем подобное. Это противозаконно.

— Противо… что?

— Весь бизнес в России оформлен на гномов, — сказала вдруг Люда, которая после кодировки трудилась как робот.

— Вот! — обрадовался гость, показывая пальцем на Люду. — Уже проще. Может, я не с тем человеком говорю?

— С тем, с тем, — ответил я смущенно, вытащив из ящика и подвигая гостю пепельницу. — А зачем же оформлять бизнес на подставных лиц?

— Живем как на вулкане. Завтра в России может быть революция, татаро-монгольское иго, национализация собственности. Прокричат «Фабрики — рабочим!», а кулаков развесят на столбах. Хозяева активов идут в расход первыми. Поэтому необходимы подставные люди. Ваша задача — таких людей найти. Компренде?

— Но где же мне искать этих гномов? Никто же не согласится.

— Думайте, — сказал гость, елозя жирной сигарой об пепельницу. — Могу дать наводку. Город Пушкино.

— И что, там водятся номинальные директора?

— Сколько угодно. Пушкино — столица подмосковных алкоголиков. Только покажите им бабки и скомандуйте: «В шеренгу по два — становись!» И они пойдут за вами, как крысы за мальчиком с дудочкой. Это все, что от вас требуется.

— Боюсь, мы не готовы, — пробормотал я. — Можем зарегистрировать вас в качестве…

— Мой дорогой, меня регистрировать не надо. На мне клейма ставить негде, — отрезал гость, метнув на стол визитку, словно карту из колоды. — Соображай. Или сообразят другие. Это рынок.

Выхода не оставалось. Пришлось думать.

«С одной стороны, стремное дело. С другой — надо пробовать. Какой у меня выбор? Обратный билет в Нововоронеж, скрип турникета на проходной. А вдруг этот носатый человек с вонючей сигарой и есть золотая рыбка? Вдруг это шанс?»

Очень скоро на столе появились подписанный договор и пять пачек купюр. За три месяца я обязался найти и зарегистрировать в качестве директоров различных ООО пятьдесят человек. Люду я отпустил домой со словами: «Зарплату получишь завтра. А то еще развяжешься». Едва дверь за помощницей закрылась, я вскочил на стол и закричал от восторга. Я размахивал пачками денег и прыгал как кенгуру. Как придурок я целовал визитку с золотыми буквами: «Ризван Демидос, бенефициар». Устроил себе денежный душ. Разбрасывал и бережно собирал свои первые в жизни полмиллиона рублей.

На следующее утро, полное туманных предчувствий, я купил билет и сел на электричку в Пушкино.

 

 

 

Команда-ураган

Утром я ехал в столицу подмосковных алкоголиков, твердо пообещав себе, что, завершив эту авантюру, стану заниматься только «белыми» законными делами. «Просто сейчас очень деньги нужны. Вот встану на ноги, создам финансовый задел. Девушку заведу, будет для кого стараться. А таких Демидосов впредь стану слать лесом».

Электричка приехала в Пушкино. В столице алкоголиков я ожидал увидеть Октоберфест в масштабах города. Но ничего такого не наблюдалось. Привокзальная площадь на первый взгляд показалась запущенной и пустынной. Присмотревшись, я заметил, что пространство площади представляет собой гигантский холст, на котором с помощью техники мазков и рефлексов изображен не то Руанский собор, не то Столбы Творения в туманности Орла. Здесь же обитало и творческое объединение, украсившее пространство в стиле постимпрессионизма. Площадь оказалась опутана низко висящими проводами. На проводах, усевшись в ряд, курлыкали голуби. Кажется, эти живописцы обсуждали мое участие в новом проекте.

Когда я шел по площади, стараясь не наступать на контуры рисунка, до меня донеслись звуки разудалой песни. Они исходили из кафе «Паровоз» на самом краю привокзалки. Вход в заведение представлял собой черную дыру, над которой поскрипывала на ветру кривая вывеска. Я приблизился к входу, поцеловал нательный крест и нырнул внутрь.

Кафе вполне соответствовало своему названию, поскольку внутри стоял дым коромыслом. Я двигался в едкой пелене на звук ударов, доносившийся откуда-то из глубин этого ада.

— Хата! Минус сотен! — выкрикнул голос, источник которого находился где-то совсем близко, а именно подо мной.

Я вытянул руку и в дыму ухватил чей-то склизкий нос. В следующее мгновение ощутил сильный толчок в пах и пригнулся. Раздался каркающий смех. Сквозь пелену дыма стали проглядываться очертания пластикового стола. На стульях развалились трое пыльных субъектов неопределенного возраста. Двое из них рубились в нарды. Третий курил. Четвертый лежал на полу: он, видимо, рухнул вместе со стулом, да так и уснул. Или умер. Трое за столом говорили одновременно, замешивая мат и междометия в равномерный гул. По столу перекатывалась пустая бутылка вина «777», известного как «Три топора».

Барная стойка была оформлена в виде старинного паровоза. За ней восседал толстый бармен. Он смотрел телевизор, прикрепленный к паровозной трубе, и покусывал собственный кулак. Показывали сериал канала НТВ. Двое ментов брели по бесконечной свалке. Один вел на поводке служебную овчарку, другой волочил за ногу проститутку.

Гул за единственным столом нарастал, в какой-то момент заглушив звук телека.

— Чозанах?! — рявкнул бармен.

Шум стих. Менты в телеке встретили на свалке сутенеров, бросили проститутку, вступили в перестрелку.

Заикаясь от волнения, я предложил ребятам за столом интересную подработку. Человек с носом, похожим на треснувший помидор, отбивая шашками ходы, ответил, что я вместе с матушкой и бабушкой могу ехать в Арктику и жить там половой жизнью с росомахами. Я хотел было уйти, но облупленный турникет проходной АЭС стремительно закрутился в моей голове: «ви-у-урть, ви-у-урть, ви-у-урть».

— Работа непыльная, нужно всего лишь съездить к нотариусу, в налоговую и банк, — не сдавался я. — За каждый выезд плачу по косарю. С вас только паспорт.

— А чо, Костян, — предложил второй субъект, с черными пеньками во рту вместо зубов. — Давай съездим хохмы ради. Штука, чо?

Костик ударил шашкой по доске так сильно, что костяшки и кубики на столе подлетели в воздух.

— Чозанаааах?! — повторил предупредительный гудок машинист за стойкой бара.

На экране сутенеры вступили в рукопашную с ментами, а проститутка и овчарка вцепились одна другой в глотки.

Настало время решающего аргумента. В моих руках раскрылся веер из тысячных купюр. Это произвело удивительный эффект. Костик занес было шашку над головой, да так и застыл с ней. Бармен и парни за столом завороженно уставились на деньги. Лежачий мужик моментально открыл глаза. Даже проститутка с овчаркой перестали жрать друг друга, а принялись внимательно следить за деньгами.

После получения задатка Костик пообещал привезти мне на регистрацию весь город Пушкино и еще половину Сергиева Посада. Потирая руки, я отбыл в Москву. Наивный, я думал, что решил главную проблему. В течение недели я пытался дозвониться до Костика, который обещал предоставить будущих директоров заводов и учредителей фабрик. Иногда Константин оказывался вне доступа, но чаще нес околесицу. «Ща на шпрее, мне края, где бульбулятор?» В другой раз мое доверенное лицо молча сопело в трубку, а однажды и вовсе ни с того ни с сего расплакалось.

Я терял терпение и подумывал о повторном визите в Пушкино. Тем более что сто тысяч рублей задатка уже были потрачены: я оплатил долг за аренду комнаты, Интернет и телефон, выдал зарплату Людмиле.

Когда я уже ни на что не надеялся, Костик позвонил сам. Неожиданно трезвым голосом мой архидиректор сообщил, что прямо завтра привезет на Ярославский вокзал дюжину отменных «должностных лиц».

«Опрятный внешний вид и паспорта!» — напомнил я ему на радостях.

Утром я с нетерпением ждал Константина на Площади трех вокзалов. Ко мне подошли две девушки. От их косметики рябило в глазах.

— Не желаете ли продажной любви? — спросили они.

— Прямо здесь? — удивился я.

— Зачем же здесь, когда можно в кузове «Газели». Там чистое застелено.

— Я за. Но оплатить могу только должностями в организациях.

Захихикав, девушки упорхнули за морским офицером с огромным баулом на плечах.

Вдруг я услышал крики и ругань. Навстречу мне зигзагами двигалась группа хмырей. Возглавлял ее Константин. Он что-то объяснял, резко вскидывая руку в сторону горизонта, как Ленин. Вместо кепки в руке Костика была зажата бутылка пива. Я насчитал восемь человек. Рассмотрев будущих владельцев активов, я с трудом преодолел порыв немедленно исчезнуть. В компании выделялся маленький дед с выцветшими глазами, одетый в грязную оранжевую жилетку с надписью «кондуктор». Обращал на себя внимание здоровяк в штормовом костюме цвета хаки и резиновых сапогах с подвернутыми голенищами. В руках этот морячок крутил шланг. За ним семенил на полусогнутых прыщавый юнец в спортивном костюме. Этот парень, словно солдат на винтовку, при ходьбе опирался на новенькую штыковую лопату. Пьяны были, кажется, все. Самого бухого мужика, одетого в грязную форму ЧОП «Цезарь», друзья удерживали под руки. На штанах «императора» виднелся позорный мокрый след. Фейсконтроль из этой компании мог пройти только лысый мужик в кожаной куртке-косухе. Этот мог еще сойти за владельца магазина по продаже байков. Остальных, скорее всего, нотариус сразу спустит с лестницы.

— Из каких… кхм, темных уголков Вселенной ты извлек эту команду? — говорю.

— Команда — ураган, — ответил помощник, просияв. — Ребята все ровные. Отвечаю. Ну, где твой банк?

— Надеюсь, вы не станете его грабить?

Парни дружно заржали. Вдруг меня осенило.

— Косуху будете по очереди надевать перед кабинетом нотариуса. Я все понимаю, но вот этот «Цезарь»… — сказал я, указывая на обоссавшегося охранника. — Ему не перейти Рубикон.

— Еще как перейти. Он вчера Клязьму переходил влет, когда добирался до круглосуточного лабаза. Это ж Валерка Балбес. Легенда кирпичного!

— Я вижу, что балбес, но почему в таком виде? Пусть проспится где-нибудь… я не знаю, на вокзале. А мы пока съездим.

— Валерку не бросим! — заявили парни.

Мой план горел. Я набросился на Константина.

— Я ведь по-нормальному просил — не бухать, пока все не подпишем. После подписания можете хоть ванны из шампанского принимать.

— Так а мы и не бухали. Почти.

Я уже хотел уйти в туалет и не вернуться, как вдруг откуда-то сбоку выпрыгнула бабка с рюкзаком, из которого торчали ростки рассады. Дачница ухватилась двумя руками за лопату, черенок которой сжимал прыщавый юнец. Выпускник техникума качался как молодая осина на ураганном ветру, но не уступал. Завязалась потасовка.

— Смотри, Шапокляк что творит! — орал парень. — Не трожь инвентарь!

— Лопату ты энту в Тарасовке у меня умыкнул, — причитала бабка.

— Не обижать бабулю! — внезапно заступился Костик за пенсионерку. — Ее еще Петр Первый ебал.

Его не послушали. Парни стали брать бабулю в кольцо, но она посредством тактических маневров избежала окружения и поспешила в сторону дежурившего неподалеку милицейского уазика. Близилась катастрофа. Я приказал Костику срочно эвакуировать команду-ураган в подземку. Команда приняла форму тяжелого шара для боулинга и стала прокладывать путь сквозь толпу. Я замыкал шествие и отчаянно делал вид, что не имею к этим людям никакого отношения.

На входе в метрополитен дед-кондуктор вступил в схватку с турникетом. Дежурная по станции засвистела в свисток. Кондуктор в ответ завопил, что он «вагоновожатый года».

— Мне грамоту лично министр Лихачев вручал. И расцеловал! А таких, как ты, я всегда надвое делил. С помощью трамвая, — демонически хохотал дед.

— Прокофьич, закройся! — приказал Костик.

Неожиданно это подействовало. Дед перестал вопить. Только рычал как старый пес.

Наконец все ввалились в вагон. Какой-то пассажир вез на коленях аквариум. Морячок подошел к этому человеку и с видом знатока стал объяснять, что для флоридских джорданелл объем аквариума в 50 литров будет тесноват.

Все пассажиры покинули вагон на следующей станции, видимо, испугавшись моих директоров. Команда-ураган следовала по маршруту в гордом одиночестве. Паренек отложил лопату, сорвал рекламные стикеры со стены и заклеил ими стыки всех дверей в вагоне. Поезд прибыл на станцию «Краснопресненская». Двери вагона не открылись. Обладатель грамоты Лихачева обрадовался этому, забрался на сиденье, снял штаны и стал показывать плоский зад ничуть не удивленным пассажирам на платформе.

Удача нам сопутствовала. Отодрав рекламу с одной из дверей, мы вывалились на «Краснопресненскую», не нарвавшись на патруль, перешли на «Баррикадную», прибыли на станцию «Улица 1905 года». Там Костик направил теряющий на ходу последние признаки стабильности коллектив в сторону нотариальной конторы. У входа я построил команду-ураган, пересчитал по головам. Все были на месте, пропал только предводитель. В последний раз Костика видели на выходе из метро. Я отвел ребят во двор жилого дома, назначил старшим байкера Сергея, а сам вернулся к станции.

Костик нашелся у пивной палатки. Из одежды на нем загадочным образом осталась лишь грязная тельняшка и брюки. Рядом, за пластиковым столом, топтались две мятые жизнью дамы. Дам болтало вокруг столика, как утлые лодчонки в штормовом море. Якорями им служили бутылки девятой «Балтики». Дамы не без вульгарности держались за горлышки.

— Командир! Сюда! — помахал мне Костик, демонстрируя два развевающихся на ветру черных флага.

— У нас запись на двенадцать! — процедил я сквозь зубы. — А ты здесь пьянствуешь.

— Никак н-нет! — рявкнул предводитель. — Честь имею собеседовать кандидатов. Знакомься, это Лида.

С этими словами Костик ущипнул Лиду за попу.

— Здраааасте, — расплылась в беззубой улыбке девушка.

— Пошли быстрее, я тебя умоляю. Там Балбес блюет.

— Щаз, командир. Крепыша добьем и двинем. Лида желает стать директором.

— Очень даже можно, — охотно подтвердила Лида. — Я за любой кипиш, кроме голодовки.

— А у вас паспорт при себе? — поинтересовался я.

— А как же.

— Лучше уж Лида, чем полоумный кондуктор.

— Отставить! — вмешался Костик. — То дед Епифан Прокофьич. Он еще немцев бил под Ельней.

— Пойдемте, Константин, я прошу.

— По пе-е-ервому сроку оденьтесь, братишки, по пе-е-ервоому сроку, — затянул Костик, закрыв глаза и сжав Лидину руку.

— Запись на двенадцать горит. Девчонки, хватайте Костика.

— Положено в чистом на бой выходить мооряка-а-ам…

Наконец, усиленным составом мы выдвинулись обратно. Казалось, что удача на моей стороне, но на месте ждал новый удар. По двору кружился мусор из перевернутой урны. На лавочке лежал старший байкер Сергей. Байкером он уже не был, так как косуха, на которую у меня были грандиозные планы, куда-то исчезла. Остальные урагановцы тоже куда-то запропастились. Сзади раздался оглушительный вопль. Мы обернулись. Между домами мелькнул и тут же пропал дед Епифан. За ним гнался оживший Балбес с лопатой. Костик рвался вписаться в движуху, но я крепко схватил его за руку.

— Никаких забегов, — прошипел я, дрожа от негодования. — Лучше воробей в руке…

— Какой на хер воробей? У деда пузырь сэма.

— Самогон подождет. Сергей заходит к нотариусу первым. Буди, надевай на него мою куртку.

Оказавшись в приемной, директора вдруг успокоились. Я достал ноутбук и стал вводить паспортные данные Сергея в регистрационную форму. Похмельный байкер очухался. Он сидел в моей ветровке, пытаясь рассмотреть собственный язык.

Закончив с документами, я приступил к инструктажу.

— Ты, главное, не тушуйся, — объяснял я Сергею. — Заходи уверенно, по-хозяйски. Ты крутой бизнесмен, а они — тьфу, клерки.

— А кто это, клерки? — поинтересовался он.

— Обслуживающий персонал.

— Прикольно. Что, и на пол харкнуть можно?

— С ума сошел?! Не вздумай. Но можно кофейку попросить или чаю. Заходишь без суеты и реверансов, говоришь, пришел я, мол, заверять форму на регистрацию ООО. Документы они тебе распечатают.

— Что, и все? И они мне бабки заплатят?

— Бабки тебе заплачу я. После того, как все-все подпишешь. А теперь самое главное. Слушай внимательно! Нотариус у тебя может спросить: как называется ваша фирма? чем заниматься планирует? и где ее офис? Отвечай так: ООО «Ромашка». Оптовая торговля. Адрес: Дурасовский переулок, дом девять. Запомнил?

— Кажется.

Я отправил документы на электронную почту нотариальной конторы. Обрызгал Сергея дешевой туалетной водой, купленной на Площади трех вокзалов. Лида достала из сумочки расческу и стала причесывать будущего директора. На самом пороге новоявленный начальник вдруг зарядил в дверь с ноги.

— Что ты делаешь? — прошептал я.

— А чо не так? Я бизнесмен, — нагло ответил Сергей, тряся выросшей в размерах нижней губой. — А они — сраные клерки!

— Спокойствие, только спокойствие, — сказал я, отряхивая с воротника куртки Сережину перхоть. — Принцип Карлсона еще никто не отменял. Ты адекватный бизнесмен, тебе поскорее отстреляться надо, другие дела ждут. «Ромашка», торговля, Дурасовский девять. Вот и все. Уверенно и с ленцой. Ну, с богом!

Я перекрестил Сергея путевой Толгской иконой Богоматери и приоткрыл дверь. Будущий бизнесмен шагнул на территорию закона. Повторяя про себя «Отче наш», я стал наблюдать за происходящим в щель между косяком и дверью.

В казенном кабинете за боковыми столами, уткнувшись в книги, сидели две помощницы нотариуса, одетые в белые блузки. Они опасности не представляли. В отличие от главной в кабинете — женщины бальзаковского возраста в брючном костюме и огромных черепаховых очках, которая расположилась за дубовым столом по центру. Слева от нее возвышался триколор. Справа — портрет, с которого за соблюдением законности строго следил президент.

Меняя галсы, Сергей вышел в центр зала. Помощницы нотариуса продолжали копаться в бумагах, словно не замечая визитера. Директор застыл, раскачиваясь с носка на пятку и не по должности воровато озираясь.

«Ну же, ну, — торопил я его мысленно. — Регистрация. „Ромашка“. Торговля».

— Вы по какому вопросу? — спросила наконец одна из помощниц, не отрывая глаз от журнала.

— Я… Я торговый, — начал Сергей, нервно почесывая щеку. — Заверить бы надо.

— Что необходимо заверить?

— О-о, — поспешно ответил Сергей. — Красиво у вас. Чисто. А пивка можно?

Все три женщины одновременно подняли головы, уставились на наглеца.

— Ясно-понятно, — стал отступать к выходу без пяти минут бизнесмен. — Нельзя так нельзя. Чего сразу ругаться. Ну, а чаю там? С печеньками?

— Вы по какому вопросу? — спросила уже сама чиновница, блеснув линзами очков.

— Заверенье. Торговые мы. Оптомля, — промямлил Сергей, продолжая отступление.

— Паспорт ваш можно?

Сергей с видимой неохотой поднес и протянул нотариусу свой истрепанный документ. Пальцы его заметно дрожали. Чиновница брезгливо извлекла паспорт из засаленной обложки. Оттуда посыпались фотографии, грязные квитанции, рентгеновский снимок зуба.

— Это вы Редькин?

— Это я Редькин.

— Господи, что вы делали с паспортом?

— Его Барашка постирала.

— Не могу разобрать, где вы прописаны?

— Поселок Зверосовхоза. Но я там не живу после пожара.

— Барашки, Зверосовхоз — это все занимательно. Но у вас на двенадцать запись была. Почему опоздали?

— Разговаривал по важным я. По торговым бизнесам. Вот с ним, — Сергей кивнул головой на стену.

— С кем? — переспросила нотариус.

— С ним, — мой бизнесмен указал пальцем на президента.

— Ясно. Послушайте меня внимательно, Сергей Редькин из Зверосовхоза. Я вижу, человек вы неплохой. Но очень доверчивый.

— Да, — охотно подтвердил Сергей, польщенный внезапными похвалами. — Торговый я. Оптовля, дом девять.

— Вас хотят обмануть, — сказала нотариус прямо, протирая очки бархатным платочком. — Вы сейчас подпишете невесть что, а на вас потом спустят всех собак. Вы осознаете всю глубину ответственности генерального директора?

— Не знаю, — простодушно пожал плечами Серега.

— А как называется фирма?

— «Торгашка».

— Юридический адрес?

— Этот, как бишь, переулок Дураков. Дом девять. — отвечал Сергей, оглядываясь на дверь.

— Ну я сейчас задам этим аферистам, — воскликнула чиновница, поднявшись со стула. Быстрым шагом она направилась к двери. — Носит же земля такую сволочь.

Я заметался по приемной, схватил журнал, замер, изображая посетителя. Дверь отлетела в сторону. Женщина грозно оглядела приемную, определяя причастность присутствующих. Сперва нотариус гневно зыркнула на меня. Потом уставилась в противоположный конец приемной. Там сидел Костик, а тощая Лида взгромоздилась к нему на колени. Ребята жадно целовались, а рука бригадира что-то искала под девичьей блузкой.

— Это ты несчастного Редькина на преступление толкаешь? — уверенно обратилась чиновница ко мне.

— Какого Редькина? — отвечаю.

— Тварь ты. Я десятого буду на нотариальной коллегии в Кремле, я о тебе кому надо доложу, — сказала ядовитым голосом чиновница. — А теперь пшел вон. Увижу еще раз, ОБЭП вызову!

Я спускался по лестнице, оглушенный эхом собственных шагов.

— На нары меня отправить хотел? — победно орал сверху Сергей Редькин. — Стрелять таких надо! А еще нотариуса обзывал. Кларки, говорил, сраные.

— Эх ты, — процедил я, — переулок Дураков.

 

 

* * *

Это был жестокий урок. Оказывается, не все нотариусы в Москве могли без проблем зарегистрировать номинального директора.

Вечером я пил. Погасил свет в комнате и блуждал в темноте, отмеряя шаги и думая, как выкрутиться. Положим, можно зарегистрировать фирму на себя и Люду, а оставшиеся деньги вернуть Ризвану Демидосу. Что на моем месте сделал бы герой Джеймса Хэдли Чейза? Глотнул бы односолодового, перезарядил пистолет и решил проблему как-нибудь изящно. Что ж, первый пункт из этого списка уже выполнен. Дело оставалось за малым.

Ночью мне снова снилась та подводная колокольня. Но в пространстве сновидения оказалось вдруг это строение вовсе не колокольней, а ракетой. И она была нацелена на меня. Я это чувствовал. Раздался рокот, поднялась пелена ила, ракета стартовала со дна. Я отскочил в сторону. Кажется, успел. Обтекатель пронзил водную гладь. Когда ракета целиком вырвалась на поверхность, то вдруг застыла между небом и водной гладью. И увидел я, что это снова колокольня. Пять ярусов, глава, шпиль. Белыми маятниками описывали круги вокруг шпиля чайки, не в силах порвать невидимые цепи. Отражение колокольни изламывалось в кривом зеркале воды. Пронзительно и резко звали меня куда-то птицы. Я понял, что мне нужно плыть. И совершенно точно знал, что кто-то ждал меня там, под водой. Где-то правее шпиля, где ветер малевал на воде пятно шагрени. Я подбежал к врезавшейся в берег лодке. На дне посудины, невидимый из-за края борта, ничком лежал человек с бледно-синей кожей и мокрыми русыми волосами, которые образовывали вокруг головы кокон. Человек вдруг резко поднял голову. Я проснулся. Пил и не мог остановиться.

 

 

* * *

Вскоре я узнал, что «гномов» необходимо направлять к специальным нотариусам, которые спокойно относились к особенностям оформления активов в стране. Коллеги подсказали мне адрес одного такого законника. Кличка у него была Бандерлог. Видимо, из-за фамилии Бондаренко. Я прибыл на «Чеховскую». В нотариальной конторе Бандерлога был разлит кислый запах нищеты и лекарств. Стены приемной оказались предусмотрительно оббиты мягкими поролоновыми обоями. На двери кабинета нотариуса висел лист А4, на котором можно было прочесть: «Уважаемые клиенты! Пожалуйста, не…» Далее лист был оборван. На деревянной лавке сидели люди, готовые за маленькие деньги принять большую ответственность. По лицам некоторых становилось понятно, что в качестве гонорара рассматривается даже пиво. Как доказательство в углу валялась пустая полторашка из-под «Медового крепкого». Двое посетителей резались в карты. Помня о команде-ураган, я не желал больше иметь дел с алкоголиками. Уважаемому собранию я задал конкретный вопрос: «Есть ли среди присутствующих трезвенники?» Поднял руку лишь один человек. Это был высокий мужчина, с лысой головой, изрытой воронками, словно планетоид на выходе из метеоритного роя. Наибольший интерес в рельефе лба представляла борозда, напоминавшая шляпку болта-самореза.

— Вы точно не употребляете алкоголь? — на всякий случай переспросил я, недоверчиво поглядывая на предательски подрагивавшие пальцы этого человека.

— НЕТ! — неожиданно завопил он.

— Почему вы орете?

— Глуховат я. Во Внуково живу.

— А по какой причине не употребляете?

— В 14 лет понюхал, не понравился мне запах бухла. С тех пор и ни-ни. Русский — значит трезвый!

— А звать как?

— Серафим.

— В честь святого?

— Да! — прокричал он.

Серафим мне приглянулся. Я с уважением относился к людям, носящим такие красивые библейские имена, и привез Серафима в офис на «Манометр». Люда сняла ксерокопию паспорта, и я принялся готовить документы на оформление. Серафим не мог спокойно усидеть на стуле. Сказал, что мучается от сильной головной боли, занял 500 рублей в счет будущей оплаты и отправился в аптеку за лекарствами. Прошло сорок минут. Документы были готовы, но наш святой все не спешил явить нам свои мощи.

Безо всякой надежды мы с Людой помчались в ближайшую аптеку. На входной двери висело написанное от руки объявление: «Пипеток нет! Боярышника тоже». Я попытался войти, но входную дверь заклинило. Причиной оказался Серафим, который, скрючившись, лежал в тамбуре. Взгляд святого сиял безмятежностью. Рядом с телом валялась пустая пачка «Нурофена». Пожившая на свете Людмила пояснила, что в этом лекарстве содержится кодеин, и если принять целую пачку, то вштырит по-взрослому.

Я взвалил Серафима на плечо и потащил его плавающие в мутном кайфе мощи к нотариусу. В приемной мы побрызгали в лицо Серафима водицей из кулера. Святой ожил и благостно попросил сигаретку. Взяв с обеих сторон под руки, мы повели его к нотариусу. Бандерлог проехал по заявителю взглядом и выставил перед собой три пальца, велев назвать число.

— Троится! — сказал Серафим.

— Троица. Значит, дееспособен, — заключил нотариус и шлепнул печать в форму.

После процедуры регистрации мы с Серафимом благополучно открыли расчетный счет. И я отправился на встречу с Ризваном Демидосом.

По указанному адресу обнаружился зал игровых автоматов. Я зашел внутрь. Перед одним из одноруких бандитов на высоком стуле восседал Ризван, в строгом костюме и туфлях крокодиловой кожи на босу ногу. В одной руке он держал сигару. Усыпанные перстнями пальцы другой стучали по кнопкам. На экране макака дергала за веревки. С пальм на ее голову сыпались кокосовые орехи, набивая лиловые шишки. Ризвану это не нравилось. После очередной отметины он чертыхнулся, ударил по экрану и быстро протянул мне сжатый кулак. В кроваво-гранитном отражении огромного рубина я увидел себя с заветной папкой в руках.

— Нн-у! — сказал Ризван, видя мое замешательство.

— Как в «Крестном отце»? — спросил я несмело.

— А?

— Целовать?

— Ты дурак? — рассмеялся Ризван. — Подуй на удачу.

Я дунул на кулак. Рука дернула рычаг. Рухнувший с компьютерных небес камень вбил несчастную макаку в землю.

— Тупая обезьяна, — сказал Демидос.

Отложив сигару в пепельницу, он взял у меня папку, стал проверять документы.

— Банк-клиент где?

— В конце, на флешке.

— Аренда юридического адреса?

— Вот здесь, вместе со свидетельством.

— Хорошо, Федя. Давай остальное.

— Остальное в процессе.

— Хочешь сказать, что за две недели ты изготовил всего одну лавку?

— Да. Я пытаюсь…

— Пытаться не нужно, нужно делать. Время идет. Ищи оленей в регионах, там народ со стакана не слазит. А пока что твоя оценка — неуд.

 

 

* * *

Грустный, я возвращался на работу, когда ко мне подошла девушка в оранжевой буддистской накидке. Кажется, раньше я уже видел ее. Не мог только вспомнить где. Присмотревшись, узнал Оксанку из подземного перехода. Бабуля в отставке, не признав меня, подошла, чтобы вручить браслет, сплетенный из разноцветных бусинок. От скорбной рогожки и посадского платка — ни следа. Афрокосички на голове, обнаженное плечо отливало слоновой костью.

— Ом Шанти, Шанти, Шанти! — пропела Оксанка, затягивая браслетик на моем запястье. Но тут узнала меня и сразу погрустнела. — Опять ты тут шатаешься?

— А где бабуля? — рассмеялся я.

— Уехала на станцию «Дно», — сообщила буддистка, снимая с меня браслет. — Теперь я — Дхармапала Двуликая.

— Это еще кто?

— Та, что дарит глаза Шивы.

— Издеваешься?

— Чистая правда. Короче, тема такая. На руку такой браслет прохожему вешаешь, потом просишь общине помочь.

— И прокатывает?

— А то. Человек, получивший подарок, всегда чувствует себя немножко обязанным. Иногда и пятихатку отваливает. Ну все, покедова, вон интуристы скучают.

Оксанка побежала в сторону пары с огромными рюкзаками на плечах.

 

 

* * *

По пути на работу я думал о том, как же мне повезло с помощницей. Умница Люда параллельно со своими непосредственными обязанностями подрядилась искать директоров. В маршрутке города Мытищи она завербовала девицу Коршунову. Та отказалась оплачивать проезд и устроила в салоне скандал. Водитель хотел высадить бузотерку, но Людмила, ведомая наитием, решила заплатить за эту стерву, а потом предложила ей подработку. Коршунова не только согласилась стать директором, но и предложила для работы кандидатуру собственного мужа. Это была большая удача!

Татьяна Коршунова оказалась громоподобной бабищей, охочей до склок. Как тот матрос, который бывает счастлив только в бурю, Танюха повсюду искала и находила конфликты. За лихой вид и дерзкий нрав соседи прозвали ее Комиссаршей. Муженек же ее, Алексей, напротив, был тих и малодушен. Взгляд его вечно блуждал в поисках чего-то неведомого. Как впоследствии оказалось, легкой наживы. Я зарегистрировал на каждого из супругов по компании. При получении документов Татьяна увидела на столе у налогового инспектора пачку Camel и попросила угостить даму (то есть себя) «буржуйским табачком». Я почувствовал, что Татьяна еще закатит сольный концерт. Так и вышло. Гром грянул на процедуре открытия счетов в банке.

Перед встречей с Коршуновыми я позвонил менеджеру банка Василию. Его телефон передала мне Людмила. Этот Василий без лишних вопросов, но за небольшую плату открывал нам счета.

Супругов Коршуновых я встретил в назначенный час у метро «Рязанский проспект». Алексей был бледен. В руках он сжимал (ладно бы пивные полторашки) два грязных пластиковых колпака, которые он явно снял где-то с припаркованной машины. Татьяна, облаченная в короткую кожаную юбку, черную жилетку и того же цвета изодранные колготки, выглядела мрачно. Курила одну сигарету за другой. Зачитав про себя предначинательную молитву, я повел супругов на штурм кредитного учреждения.

— Пить! Как хочется пить, — канючил Алексей по дороге, едва волоча ноги. — Убил бы за глоток воды.

— Так тебе, эт самое, и надо! — приговаривала Татьяна. — Нехрен было чачу мешать с хересом.

— Отстань уже, — вяло отмахивался колпаками муж. — Утомила.

— Посмотрите на него! Глазища красные, как хер у дьявола.

Навстречу нам вышел хорошо одетый мужчина с портфелем и в очках. Его взгляд едва скользнул по Комиссарше. Этого оказалось достаточно, чтобы Татьяна мгновенно сдетонировала.

— Куда косишься, обезьяна? — прогремела она вслед мужику. — Видели? Трахнуть меня хотел, урод очкастый!

— Татя, не начинай, — устало сказал Алексей. — Ничего он не хотел.

— Здрасте! Он подмигнул мне. Всеми четырьмя глазами.

— Сочиняешь ты, Татенька, — примирительно сказал Алексей.

— Он подмигнул, а потом еще и облизнулся! — вопила Комиссарша на всю улицу. — Он трахал меня глазами! А если бы ты не был слизняком, то уже сломал бы ему челюсть! В шести местах!

— В магазине ты тоже думала, что дед на кассе хотел тебя трахнуть. А потом оказалось, что у него нет ноги.

— Но член-то у него был. На черта я только поехала в гребаный Кишинев?

— Кишинев? — переспросил я.

— В Кишиневе я вляпалась в это говно, — прорычала Коршунова, кивнув в сторону мужа. — И это я, всемирно известная танцовщица, лауреат конкурсов фламенко!

— Это было еще в школе, — пробубнил Алексей.

— Попизди-ка мне, клубника. У моего папы три «гелендвагена»! Черный, белый и рыжий. А я вышла замуж за херню из-под ногтей.

— Не у папы, а у мамы, — не сдавался муженек. — «Гелендвагены» — с когтями и мяукают.

Татьяна зарычала, схватила Алексея за шиворот, встряхнула.

— Вякни еще что-то про папу! — прошипела она. — Н-у! Мой папа — смотрящий за Реутовым. А ты кишиневский еблокодонт.

Я уже хотел пообещать Татьяне премию, если будет держать себя в руках, но, по счастью, рассорившиеся супруги больше между собой не разговаривали.

По дороге я набрал Василия и на секунду упустил Коршуновых из виду. Когда разговор закончился, я увидел, что позади меня бредет только тщедушный Алексей. Комиссарша же исчезла. Куда она пропала, муженек не знал. Я ощутил панику, как вдруг из арки жилого дома слева выбежал веселый ручеек. Он прокладывал себе дорогу по тротуару. Оправляя юбку, показалась и Татьяна.

А в банке было хорошо. Работал кондиционер. Цвели в горшках гиацинты. На ресепшне дежурила девушка с нежным пушком на милых щечках. Она поприветствовала нас голосом-колокольчиком, предложила ознакомиться с услугами банка. Татьяна кивнула и одним движением сгребла со стойки все буклеты и шариковые ручки в потертую сумку.

Завидев кулер, Алексей оживился. Он бросился к аппарату, как к колодцу в пустыне. Стаканчиков не было, но Алексея это не остановило. Он нагнулся, вывернул шею и, фыркая, стал пить прямо из-под крана. Администратор деликатно отвернулась.

Наконец я усадил супругов на клиентский диванчик, взял паспорта и отправился к менеджеру. Мы с Василием принялись обсуждать количество сотрудников в компаниях и виды их деятельности, как вдруг из клиентской зоны послышались глухие удары. Мимо нас, закрыв лицо ладонями, про­мчалась девушка с ресепшна. Я обернулся. Коршуновы неистово сражались между собой на диванчике. Татьяна отобрала у мужа колпаки, держала их в обеих руках на манер оркестровых тарелок и охаживала ими благоверного по голове. Глава строительной фирмы отбрыкивался ногами в туфлях. Светлые подошвы были истерты до дыр.

— Мокрощелку приметил? — визжала Комиссарша. — Эт самое оторву и в Кишинев бандеролью отправлю!

Алексей едва успевал отражать атаки. Завопила сирена. В сопровождении охраны вышла управляющая учреждением, обвешанная электронными пропусками, как есаул орденами. Властным голосом она предложила бизнесменам Коршуновым навсегда покинуть банк «Легион». Супруги, пихаясь локтями, побрели к выходу. Я пытался объяснить управляющей, что это был спор хозяйствующих субъектов. Но тщетно.

— Да пошла она на хер! — орала Татьяна на улице, пиная урны. — Не сцы, откроем счета в Реутове. У отца — два банка. Ты, эт самое, премию-то дашь?

Менеджер Василий заблокировал мой номер. Так закончилось мое сотрудничество с банком «Легион».

Но существовали и другие банки, а в них тоже работали сговорчивые люди. Некоторые из них даже выезжали на открытие сами. Так что счета Коршуновым я все-таки сделал. Наученный опытом, теперь я вызывал супругов строго по одному.

Через пару дней позвонил Ризван. Оказалось, что на счете фирмы Серафима зависли деньги. Срочно требовался лично директор вместе с паспортом для поездки в банк. На звонки наш святой не отвечал.

Мы с Людой помчались на поиски во Внуково. Обстановка там была неспокойная. Над домами не умолкая ревели реактивные двигатели самолетов, поэтому жители то и дело вынуждены были перекрикивать рев моторов. Знающие люди определяли внуковцев по голосу.

Первым делом мы стали прочесывать питейные заведения. Загулявшего святого обнаружили в кафе под названием «Последний кабак у границы». Он спал под столом, обнимая пустую папку для документов. Над ним сидели и щебетали пьяные девицы.

— Это вы его напоили? — спросил я.

— Фима не пьет! — заявила мне первая алкашка.

— Он же святой… — подтвердила вторая. — Но звездун знатный. Хвастался тут, что у него семь фирм.

— Девять, — уточнила Люда, поднимая пальцем Серафимово веко.

С помощью девиц мы погрузили святые мощи в такси и направились в Москву. По дороге Фима воскрес.

На следующий день Людмила, не выдержав реалий отечественного бизнеса, отпросилась на неделю в Анапу. Я отпустил, но без нее стало тяжело. Я зашивался и считал часы до возвращения помощницы. И вот свершилось, Люда вернулась. Отдохнувшая, она без умолку тараторила про катание на банане, заплывы с дельфинами, реликтовый можжевельник, дегустацию домашнего винишка на маяке. Ручка выпала из моих пальцев. Люда развязалась.

Ночью мне не спалось. В половине третьего раздался звонок. Я думал, что звонит Ризван. Я готовился оправдываться, но на экране отобразился номер Комиссарши. Сбросил, но Коршунова продолжала настойчиво добиваться моего внимания.

— Алло, — ответил я после двенадцатого вызова. — Вы видели, сколько времени? Что случилось?

— Что случилось? — передразнила меня Татьяна. — Эт самое и случилось.

В трубка слышались музыка, голоса.

— Слушай внимательно, Бендер. Меня менты приняли.

— Не может быть, — удивился я. — Мы не успели даже передать вашу фирму клиенту.

— Меня приняли менты с твоими деньгами, — продолжала Татьяна. — Они фальшивые!

— Но я же при вас снимал их из банкомата.

— Я не знаю, что ты там снимал, — послышались звуки борьбы, глухие удары. — Ах ты, пидараска! Иди на хрен!

— У вас там собачка?

— Это дочь моя. Так о чем это я… Слушай меня, великий комбикорм. Или ты сейчас переводишь мне на карту настоящие деньги, или я сдаю тебя как стеклотару. У меня брат — начальник ОБЭП Балашихи. Чо сопишь? Услышал?

Я отключил телефон. А с утра позвонил Алексею и выяснил, что Комиссарша третий день бухает на даче.

 

 

 

Святой отец

К середине сентября я передал клиенту одиннадцать компаний из пятидесяти заказанных. Полумиллионный аванс был исчерпан. За квартиру в Ногинске платить было снова нечем. Хозяйка предоставила месячную отсрочку, но, когда я попросил еще немного времени, потребовала вернуть ключи. Я переехал на «Манометр» и поселился в офисе. Но и там мне не удалось задержаться. В шесть утра дежурный по офисному центру заметил на картинке с камеры человека, выходящего в одних трусах из туалета. Этим человеком был я. Через несколько часов арендный договор с ООО «Новый Мировой Порядок» был расторгнут в одностороннем порядке.

С двумя компьютерами и принтером я брел по осенней улице. Меня обогнала трехногая собака. Прогромыхал, выбивая снопы искр, трамвай. В голове было непривычно тихо. Мысли боялись высунуться, чтобы не оказаться в токсичной среде моего сознания. Я купил в ларьке бутылку пива. Незаметно добрел до Курского вокзала, вошел в зал ожидания, стал слушать объявления диктора, медитируя на изображение медведя на бутылочной этикетке. Жуткий хищник улыбался, сидя на бочке. Мне отчаянно захотелось поменяться с ним жизнями. Я подумал: а не махнуть ли в Петушки, напившись до беспамятства по дороге? А потом лечь и сдохнуть где-нибудь в кустах неотцветающей сирени. Я оставил вещи на лавке, вышел на улицу. Никогда не курил, но сейчас мне нужен был дым, чтобы растворить в нем проблемы.

Внезапно я увидел на привокзальной площади девушку в коротенький юбчонке и сапожках. Волны равнодушного пассажиропотока разбивались о чемодан, стоявший у ее ног. В руках девушка держала табличку с каракулями: «Украли все деньги! Помогите вернуться в Белгород».

Я улыбнулся.

— Здравствуй, Оксана.

— Ты меня преследуешь? — удивилась она.

— Ты бросила буддизм?

— К чертям этих уродов. Как-то подошли ко мне семеро, спросили, из какой я общины. Я ответила, что из Капалики, поклоняюсь Владычице Черепов и Великого времени. А эти козлы оказались воинствующими кашмирцами. Стали бусы мои рвать, брошюрами по щекам отхлестали. И ладно бы только они! Прохожие и денег не дают, и браслеты не возвращают. Так себе бизнес оказался.

— И ты решила домой махнуть? Это правильно. Я вот тоже думаю.

— С ума сошел? Небо — мой дом. Новый тренд отрабатываю, называется «потеряшка». Чесночной эссенцией глазки натру, о родном городе поплачу.

— На жалость давишь?

— Некоторые говорят, денег не дадим, но билетик купить можем. Покупают. Я потом его в кассе сдаю.

— Менты не гоняют?

— Еще как прессуют, приходится вокзалы менять часто. У тебя, мол, каждый день билеты воруют. А мы тоже хотим в Белгород, тридцать процентов скидывай в мусорскую фуражку. Либо проваливай.

— Ты похудела, Оксанка. Глаза ввалились.

— Мне вилы скоро.

— Это почему?

— По кочану. Работать надо, проходи, не отсвечивай.

— А я работу потерял… Может, будем вместе стоять? Типа супружеской пары?

— Вот уж дудки, — сказала она и толкнула меня коленом. — Одинокой мисс всяко лучше подают.

Я вернулся на вокзал. На входе стоял мент. Пока его взгляд измерял меня от щиколоток до макушки, в голове блюстителя, кажется, щелкал калькулятор. Разочарованный итогом подсчета, сержант выстрелил во тьму бычком.

Я прошел в зал ожидания, сел под разлапистой николаевской люстрой.

«Может, она упадет на голову и этот ад закончится», — с надеждой думал я.

Рядом присел батюшка в черной рясе и с бородкой клинышком. Благодушный взгляд, тяжелый золотой крест на груди… Святой отец попросил посторожить сумку из змеиной кожи, а сам отправился в буфет.

«Скомуниздить, что ли?» — раздумывал я, пока батюшка не вернулся с куриной кесадильей в руках. Присел, протянул мне пряный кусочек. Я было отказался, но отец настоял.

— Вижу, нуждаешься в пище телесной.

Звали священника Тихоном.

— Куда едешь, сынок? — спросил батюшка, одернув подол рясы, открывший было добротные ботинки.

— Уже приехал. Конечная, — ответил я и в нескольких словах рассказал доброхоту историю своего краха.

— От человека мало что зависит, — сказал Тихон, утирая платочком бородку. — Бог вырвал нас из тьмы, поставил в центр и пролил вокруг свет. Этим светом он рисует картины, которые люди осознают. Это награда. Другой не будет. Счастье человеческое — в покорном принятии данности. Желать иных отражений — бессмысленно. А с жильем помочь могу. Есть у меня пустующие обители.

— Как это пустующие?

— В начале девяностых, когда Союза не стало, — объяснял батюшка, — управители наши развернулись к Богу. Священников почитать стали. Церкви вернули, святыни, монастыри. Стал патриархат крупным собственником недвижимости. Но три поколения людей, оторванные коммунизмом от веры, потеряны навсегда. Нынешняя паства совсем немногочисленна, Федор. Патриархии такое количество квадратных метров излишне. Поэтому часть недвижимости в аренду сдаем.

— В аренду?

— Именно. Жить-то нашему брату на что прикажешь? На выручку с продажи свечей?

Я понимающе хмыкнул.

Отец Тихон продолжил:

— За арендные отношения в Басманном районе столицы отвечаю я. Имеется одна колоколенка ладная, построенная еще при Екатерине Великой. Была частью храма. Храм тот в Старом Казенном переулке разрушили в двадцатые. А с колокольни большевики главу сняли, а строение под цирюльню приспособили. В девяностые мы все восстановили, но сейчас здание пустует.

— Колокольня? Значит, кто-то звонить приходит?

— Звонарь беспокоить не будет. За прозвон механизм отвечает.

— Как это?

— Электромоторы асинхронно дергают за веревки, подвязанные к языкам колоколов. Получается божественная музыка. Якоби изобрел.

— Якобы изобрел кто? — уточнил я.

— Ну ты даешь, Федя. Якоби Борис Семенович. Изобретатель электродвигателя. Физику прогуливал, поди? — добродушно ткнул меня локтем в бок Тихон. — Короче, если не беспокоит полуденный перезвон и другой — в пять часов вечера, то приходи. Живи и работай. Сперва бесплатно. Как дело с Божьей помощью наладишь, станешь и аренды посильные вносить. Заодно и за механизмом последишь. Бывает, средний мотор клинит. А парень ты хороший, добрый.

— А с чего вы взяли, что я хороший? — угрюмо спросил я.

— Ну… мог же чемодан умыкнуть и заповедь нарушить? Мог. Мы на вокзале с тобой сидим. Публика вокруг — самая босяцкая. Чист ты душой, Федя.

— Это я-то?!

— Ты, конечно, — подтвердил Тихон.

— Да я батюшка, если хотите знать, торгую не свечками да иконами! А чем, знаете? Живыми душами!

— Спаси, Господи, — перекрестился батюшка.

— Не верите? Я — Себастьян Перейра! Торговец белым деревом.

Тихон устало посмотрел на часы. Поднялся.

— У меня поезд через двадцать минут в Орел. Пойду я, Федя.

— Вот, честно, — выпалил я. — Как на исповеди. Я ставлю людей директорами липовых фирм!

— Номиналов, что ли? — предположил Тихон, невозмутимо расправляя ремень на сумке.

— Ну да. А вы знаете?

— Давно на свете живу. Скажи, а ты обманываешь этих людей или о рисках предупреждаешь?

— Предупреждаю. Всегда.

— Ну вот. А значит, это их выбор. И их ответственность. У каждого человека свои обстоятельства. А ты продаешь риски.

— И что, мне можно идти в колокольню? — не поверил я.

— А чего не пустить-то? Мы же все решили. Вот ключи. Большой медный от входной двери, черный — открывает звонницу.

Благодетель опустил связку в мою ладонь. Я бросился к отцу, заключил в неловкие объятия.

— Давай без лобызаний, — отстранился Тихон. — На поезд опаздываю. Рок-концерт в Орле. Ступа выступает.

— А кто это?

— Костя Ступин, рок-н-рольщик.

— Не слышал такого. Я Цоя люблю.

— Цой твой — попса, — сказал Тихон, перекидывая ремень через плечо.

 

 

* * *

Мы с Людой тащили компы вдоль тихого переулка. В царское время здесь располагались казенные учреждения.

Я остановился, указал Людмиле на колокольню. Помощница едва не уронила принтер. Лазурная стрела прошивала узкую ленту домов и устремлялась в небо. Пять ярусов завершались позолоченной главой. Я провернул ключ в замке. Старинный механизм застонал. Открыл дверь. Пахнуло воском. Первый этаж оказался завален церковной утварью. Повсюду громоздились иконные рамы, дароносицы, потускневшие дикирии и трикирии, погнутые канделябры на ржавых цепях, части иконостаса и серых колокольных талий. Люда чихнула, запнулась о крестильный ящик и грохнулась на панихидный стол, подняв облако пыли. На втором этаже оказался склад строительных материалов и выцветшая мебель. На третьем и четвертом не было ничего, кроме мусора и древних люстр. Лестница упиралась в рассохшуюся деревянную дверь, за которой находилась звонница с девятью колоколами.

Целый день мы с Людмилой перебирали утварь и складывали вещи, мыли полы, протирали пыль. Вечером, когда моя помощница ушла, я едва держался на ногах. Оборудовал себе кровать — настил на третьем этаже. Сгрыз брикет китайского сухого супа, не разбавляя его кипятком. Запил водкой. Улегся спать. Едва я выключил свет, как услышал приглушенные стоны. Будто кто-то натужно дышал в застенке, причитал и хрипел. Я прислушивался, но не мог понять, откуда доносятся эти звуки. Заснул я нескоро.

 

 

* * *

Третий день шел дождь. По утрам я теперь бродил по улицам, предлагал подработку случайным прохожим. Москвичи оказались пресыщены просьбой «уделить минутку внимания». В лучшем случае они молча шли дальше. В худшем я узнавал новые маршруты для пеших путешествий. А еще мне угрожали внеплановым визитом к стоматологу.

Войдя в сырой тоннель под железнодорожными путями, я закрыл зонт. Достал телефон. У меня оставалось семь тысяч двести рублей. Нужно позвонить Ризвану, просить, нет, умолять о рассрочке. «Боже, какой позор. На черта я вообще оформил „Новый Мировой Порядок“ на себя? Никто так не делает. Зарегистрировал бы на Люду и бед не знал. А она согласилась бы? За ящик дешевого инкерманского вина — несомненно. И кодировать никого не нужно».

Внезапно я остановился. В середине тоннельной стены, перегородив тротуар, виднелась открытая железная дверь. На черном металле желтела надпись с потеками краски. «Щ-321». Обычно я видел эту дверь закрытой. Из дверного проема исходил электрический свет. Я подошел, осторожно заглянул внутрь. Увидел крошечное помещение щитовой. На старом офисном стуле спиной ко мне сидела девушка в черном пуховике и джинсах. Худенькая изможденная шея. Светло-русые волосы собраны в пучок. Покачиваясь на стуле, девчонка читала газету. Я узнал Оксанку. В правом углу каморки стояла тележка из гипермаркета, в которой были свалены тарелки, чайник, радиоприемник, измятая одежда, почерневшие алюминиевые кастрюли. Слева на настиле из досок лежало одеяло. Столом служил огромный допотопный пульт с множеством рычагов и переключателей. К верхним рычагам были прикреплены детские фотографии. На всех карточках, как я заметил, была изображена светловолосая девочка-эльф с ямочками на щеках. На одном снимке она улыбалась, сидя на лошадке. На другом раскрашивала фломастером собственную коленку. На третьем было еще что-то, но рассмотреть я не успел. Оксанка резко обернулась, полоснув меня испуганным взглядом. С последней нашей встречи она изменилась. Скулы заострились, кожа приобрела мучнистую бледность. Я неловко улыбнулся.

— Привет, я шел тут на «Площадь Ильича»…

Оксанка вжала голову в плечи, схватила веревку, привязанную к дверной ручке, и, резко дернув ее на себя, с грохотом захлопнула дверь перед моим носом.

— Быть может, поедим в «Макдаке»? — прокричал я сквозь дверь.

Ответа не последовало.

— Как скажешь. Тогда я пошел на твое место у Курка. Буду собирать на билет в Белгород.

Оксанка не ответила. Я раскрыл зонт, шагнул под дождь.

Все следующие дни по дороге к метро я всегда проходил через тоннель. Но дверь неизменно была заперта.

Прошло около месяца. Стоял погожий осенний денек.

Я шел к знакомому железнодорожному тоннелю и вдруг, посмотрев наверх, замер. На насыпи неподвижно сидела Оксанка. Она обняла руками колени и положила на них голову. Я окликнул ее. Оксанка не шелохнулась. Тогда я извлек из кармана хрусткую тысячу, стал размахивать купюрой, выразительно шуршать. Реакции и тут не последовало. Тогда я поднялся на откос, попытался засунуть деньги в сухую девичью ладошку. Купюра вывалилась.

— Хочешь есть? — спросил я.

— Сдохнуть хочу, — ответила Оксанка, не поднимая головы. — Отстань уже. Ради бога. Или черта.

Я уязвленно хмыкнул и ушел ни с чем.

Вечером я сидел в звоннице и пил то, что архидиректор Костик называл «кола плюс». Водку с колой. Спокойствие вливалось в мою душу, но тут раздался телефонный звонок. Я взглянул на экран, почувствовал, как в районе диафрагмы все сжалось. Звонил Демидос. Я принял вызов.

— Мой родной, как ты?

— Да вроде в порядке…

— А дела наши?

— А вот дела не очень… Последний директор — молдаванин — занял у меня две тысячи и исчез. Сейчас ищу его.

— Там рядом с «Манометром» река течет, знаешь?

— Конечно. Яуза.

— Ты в реке того молдаванина поищи.

— Вы серьезно?!

— А как же. Говорят, все должники на ее дне оказываются.

Я не знал, что ответить.

— Выше нос, — рассмеялся Ризван. — Я в тебя верю. Ты в Мытищах был?

— Нет еще.

— Э-э, брат, езжай в этот сказочный город. Там даже менты водителей штрафуют, если ловят их трезвыми за рулем.

— Надо бы разведать.

— А где святой Фима? Уже три дня не абонент. У меня работа стопарнулась. Срочно привези его в «Мастер-Банк».

На следующий день я как ошпаренный мчался во Внуково. По адресу прописки Серафима передо мной предстал трехэтажный дом серого кирпича. Оконные стекла на первом этаже отсутствовали. Доступ в подъезд преграждала железная дверь с глубокими вмятинами. Уж не знаю, какими тяжелыми предметами ее вышибали. Над дверью ржавела вывеска «Дом высокой культуры быта». Я поднялся на последний этаж. В нужной мне квартире номер двенадцать отсутствовала дверь. Вместо нее на два гвоздя-сотки было прибито синее армейское одеяло. Из глубины квартиры доносилась частая барабанная дробь. Я медленно отодвинул одеяло. На влажном, словно слюдяном потолке набухали серые капли. Набрав критическую массу, они падали в расставленные тут и там тазы, кастрюли, банки. Я с опаской направился в прихожую. На пути валялись пачки бинтов, заскорузлое тряпье, груда Ш-образных пластин из сердечника трансформатора, мертвый голубь с подвязанной к крылу дощечкой, лысая советская кукла без рук, глушитель от «копейки», табличка из метрополитена «Выход на проспект Вернадского», груда изломанных бобин, плакат певицы Си Си Кетч, снегоход «Аргамак» без полозьев, югославские (предположительно) сапоги, дверная вывеска «Нарколог Челиндина И. В.». Я сделал еще пару шагов. Вход в комнату преграждала бочка смолы с парой воткнутых в черную массу вилок. Оставалось заглянуть за угол. Я нащупал выключатель. Нить накаливания в лампе едва озарилась алым и тут же бессильно погасла.

— Содомит! — раздался крик. — Последняя лампочка. Бигуди принеси!

Я пошел на звук, но споткнулся о раму велосипеда «Орленок».

Перед поворотом заметил медвежий капкан. Ржавые зубья угрожающе смотрели на меня. Придерживаясь за стену, я аккуратно выглянул, готовый ко всему. Мне в темечко ударила капля с потолка. Взгляду открылась маленькая кухня. На столе, застеленном клеенчатой, в сигаретных ожогах скатертью, стоял безжизненный телевизор «Горизонт». Рядом лежал самодельный деревянный пугач со жгутовым затвором. В кресле без обивки, поджав ноги в шерстяных чулках, сидела женщина, чей возраст можно было выразить любым числом от сорока до семидесяти. В крючковатых пальцах тлела, по­драгивая, сигарета. Дым напоминал линию кардиограммы.

Женщина не отрывалась от черного экрана.

— Энергосбыт? — бросила она, не оборачиваясь. — Сразу на хер.

— Нет-нет, это по работе.

— А я в декрете, — сказала ведьма невозмутимо. — Дрель принес? Эпоксидную смолу?

— Нет, извините. Я за Серафимом.

— А я за мужчиной в облегающих трико. Он отошел, вот-вот вернется.

— Вы… вы не знаете, где Серафим? — не сдавался я.

— Голубцы будешь? Настоящие, с голубятиной. А не то…

— Спасибо, но мне бы Серафима. Буквально на час…

— На тот свет перевели твоего Серафима, — отрезала бабка, выпустив кольцо дыма.

— Как это? Что случилось?

— Пошел за сигаретами и кончился.

— Шутите?

— Вот те крест, — ответила она и пропустила сквозь кольцо струю дыма.

— Но он же…

— Не наседай! — гаркнула ведьма так, что я отпрянул за угол. — В морге он. Не забирала. Принеси мелок. Муравьи у меня. Мне хоронить? Пускай лярва хоронит. Повестка в чайнике! Тварь! Косарь должен!

— Простите, а вы кто? Мама его?

Женщина бросила сигарету в раковину, схватила пугач и, направив дуло в мою сторону, спустила крючок. В стену позади меня воткнулась медная скоба.

— ЖЕНА-ААА!

С грохотом спотыкаясь о тазы, я бросился к выходу.

— Не бросай меня в терновый куст! — слышалось за спиной.

— Я вам денежку оставлю. На поминки, — сказал я, доставая пятьсот рублей. Из кармана полетели монеты, звеня по днищу медного таза. — В сапожок положу. Ой, там мышь дохлая. Тогда на полочку.

Оставив деньги, я побежал вниз по лестнице. Оказавшись на втором этаже, услышал рев, который доносился сверху. Кажется, старуха попалась в капкан.

Перекрикивая самолеты, я сообщил Ризвану о смерти Серафима.

— Это был прекрасный директор и святой человек.

— У меня бабки зависли на счете этой конторы. Ищи замену. Иначе сам станешь…

— Святым? — испугался я.

— Пока что директором, — пообещал Демидос и бросил трубку.

Я подумал, что лучше бы он наорал.

 

 

 

Семейные династии

Прошло три месяца с начала моего сотрудничества с Ризваном. Я сдал клиенту лишь четырнадцать папок из пяти десятков. Номиналы были безответственны, норовили обмануть: игнорировали звонки, исчезали после регистрации, просили выслать деньги на дорогу и пропадали.

Мне снилось, что я тайком пробираюсь на поезд Москва — Воронеж. Вдоль перрона в сине-красной форме стояли проводники, каждый из которых выглядел как Ризван Демидос. Я просочился в купе, залез на верхнюю полку, поджал ноги, стал ждать. В купе зашли двое мужчин с баулами и блондинка. Они забросили сумки наверх и уставились на меня. Во всех троих я узнал проклятого Демидоса. На столе зазвенел телефон. Я же не мог даже пошевелиться. Нетерпеливая труба, завибрировав, поползла по столу. Блондинка с лицом Демидоса подняла телефон, протянула мне. Я проснулся.

В застенке слышался плач, кашель. А мой телефон все звонил. Я посмотрел на экран, увидел входящий вызов от Комиссарши. Почувствовал облегчение.

— Татьяна, вы знаете, который сейчас час? — сказал почти нежно.

— Федюша, — благодушно ответила Комиссарша, — у меня такое загадочное настроение. Сегодня случится что-то хорошее. Но я пока не знаю что.

— Денег я вам не вышлю.

— Какой же ты мелочный ублюдочек. На хрен мне твои деньги? Я сама тебе могу выслать. Ты выслушай, увидь во мне человека.

— Поговорим о человеке завтра…

— Стой, стой. Кандидат нужен? В директора?

— Конечно. Высылайте паспорт, пробьем на наличие судимости.

— Завтра пришлю, — сказала Татьяна. — Федор, а знаешь, есть в тебе гнильца. Я тебя раскусила. Ты в курсе, что все мужики — козлы?

— Слышал.

— А ты знаешь, что и ты эт самое.

— И это знаю.

— А мой козел уехал в Рыбинск на похороны. Может, эт самое?

— Татьяна, до завтра.

— Я сижу тут одна, как плющиха. Приезжай. Попрыгаем как козлики.

Я положил трубку и крепко заснул.

На следующий день я возвращался из налоговой через знакомый железнодорожный тоннель. Мимо прогрохотал сорок третий трамвай. Едва он скрылся в тоннеле, как я заметил за трамваем хвост из белых прямоугольников. Кажется, это были фотографические карточки. А справа на насыпи валялся изломанный стол. Подойдя к двери «Щ-321», я обнаружил на петлях большой амбарный замок. Между серебряной рапирой рельсы и асфальтом дрожала застрявшая фотокарточка. Я вытащил ее. На фото оказалась милая остроносая девчушка. Я спрятал карточку в карман.

Вернувшись к своей колокольне после обеда, я заметил странную парочку. Воздев головы к золоченому куполу, эти люди крестились. Черный бомж в истертой до дыр лисьей шубе стоял поближе. За его спиной сгорбилась Оксанка. Я подошел к ней и показал фотографию. Она даже не взглянула.

— Твоя дочурка? — спросил я.

— Моя! — сказал вдруг бомж, протянув кулак, похожий на запекшуюся картофелину. — Констанция!

— Прошу, уйди, — зашипела на бездомного Оксанка. — Исчезните оба!

— Я просто хотел помочь, — обиделся я.

— Братуха, мне помоги, — предложил бомж, зачем-то распахнув шубу.

— Я с вами не разговаривал. Пойдем отсюда, Оксанка.

Она не двинулась с места.

— Помочь хочешь? Тогда убей меня! — прошипела моя знакомая. — Возьми молоток, пойдем на пустырь. Ударишь в глаз. Меня эти волшебные ставенки, через которые вливается дивная картинка, задрали. Хочу заколотить.

— Мать, ну ты чего? Глаза не трогай, — перекрестил Оксанку черный.

— Не стану я никого бить. — Я кивнул на заскорузлого человека. — Знаешь его?

— Нет. На вокзале прицепился. Боже, когда я сдохну…

— А ты Витю Печального с улицы Казакова знаешь? — не унимался бездомный. — Он ослеп и теперь жалеет.

— Почему ушла из щитовой? — спросил я, показывая бомжу, чтоб проваливал.

Тот сплюнул и неспешно поковылял прочь.

— Выгнали. Железнодорожники херовы. А вчера телегу украли. Осколки жизни.

— Украли?

— Первую ночь я на Курке перекантовалась, а на вторую менты говорят: «Гони две сотни или досвидос». Пришлось переехать на скамейку в Чкаловском сквере. Той ночкой темною тележка и ушла.

— Конста-ан-ция! — затянул все еще не ушедший бомж.

— Чайник у меня есть.

— Да какой на хер чайник? Там вся моя жизнь.

— Попробую найти твою телегу. Наверное, залетные с Железки ее прибрали.

— Кто?

— Алкашня из Железнодорожного. Они держат перекресток на Покровке.

— Да ну?

— Правда. Ходят у светофора, пока красный свет горит, стреляют мелочь у водил. Хлебное место. По Покровке летают дорогие машины. Администрация Президента рядом. За этот перекресток бичи сражаются. Сейчас там железкинские. А как ты вообще в переходе очутилась?

— Молча, — ответила Оксанка, опускаясь на бордюр. — Была жизнь. Муж, ребенок, кот-бенгал. Тридцать шесть метров в коммуналке, свекруха-сучка. Работа в продуктовом. Вам пакет нужен? Мелочь не посмотрите? Летом на дачке лопатой топ-топ, зимой — с дочкой на санках. А потом стала я уставать сильно. После работы с ног валилась, все выходные спала. Позже нащупала уплотнение на животе. Сделала снимок, а там «добрый вечер!». Онкология, третья стадия.

— Курила? Говорят, рак любит курильщиков.

— Курила, бухала. Холостых не заряжала, — улыбнулась Оксанка.

— А почему ты не осталась со своими?

— На хрена? Чтоб ребенок видел, как сохну? Дядя Толя за полгода прошел путь от человека, который кушал на ужин литр водки, до мумии. У меня четвертая стадия поджелудочной. Уже сбросила тридцатку. Жрать — пытка. Спать не могу. Полгода максимум. Бери молоток, Федя.

— Да иди ты. Сама себя убей.

— Не могу. Грех великий.

— А мне не грех? Я котенка велосипедом возле дома переехал, так похоронил, а потом две недели могилу навещал. А ты предлагаешь человека грохнуть.

— Не человека, а только тень его.

— Убивать никого не стану. Пошли ко мне. В колокольню. Там перекантуешься.

Я достал ключ, быстро открыл железную дверь в святое место.

— Так ты попик? — удивилась Оксанка.

— Нет, не попик. У меня три пятьсот денег осталось. Будешь помогать по работе?

Оксанка тяжело поднялась.

— Возьмите и меня! — прокричал издалека черный человек. — Я латиницу знаю!

— А вот это писушки! — сказала Оксана, войдя. И от души хлопнула дверью.

Я устроил Оксанку на третьем этаже. Пружинную кровать мы нашли у глазной больницы имени Гельмгольца. Небольшая тумба царских времен валялась на первом этаже колокольни. Оксанка почти не вставала с кровати, лежала в позе зародыша, скрючившись и поджав под себя ноги. Я купил обезболивающего в аптеке. После приема таблеток новой соседке хотя бы полегчало. Оксанка снова начала ходить. Я подумал, что теперь она сможет выполнять курьерские поручения. Тем более что Люда неделю не выходила на работу. К гадалке не ходи, снова надела синие кеды.

Я написал Людмиле такое сообщение: «Лю, дела наши плохи, платить тебе нечем. Мы расстаемся. Помнишь, я говорил, что наша команда — это семья? Маленькая, нескладная, но твоя. Все так. Нужно будет, звони. Спасибо за все».

Люда практически сразу прислала ответ из одного слова: «Ппроцчсен».

Теперь Оксана доставляла клиентам выписки из Единого реестра. На этих копеечных заказах «Новый Мировой Порядок» держался последний месяц. Других предложений о сотрудничестве не поступало.

Но в конце октября мне вдруг повезло. Я встретил в Лефортовском парке кандидата в директора. Это была стокилограммовая мадам в широкополой шляпе. Она сидела в одиночестве на лавочке стадиона, неторопливо цедила вино прямо из горла и наблюдала за соревнованиями стрелков из лука.

— За кого болеешь? — спросил я, присаживаясь рядом.

— За «Торпедо», — ответила она, убирая бутылку подальше от меня. — Сигареткой угостишь?

Мы разговорились. Мадам звали Ольга Мясина. Она полностью оправдывала свою фамилию. Весила Ольга около центнера. Позже Мясина подтянула ко мне на работу все свое семейство, проживающее в поселке Ликино-Дулево: двоих братьев (старший, Прохор, как раз оказался стрелком из лука), отца и мать. Все Мясины (кроме отца) имели мелкоуголовные наклонности и были судимы за кражи. Связываться с подобными людьми — особый риск, но других вариантов не оставалось.

Мясины казались мне ответственными людьми. Я регистрировал на них фирмы и успешно открывал расчетные счета в банках. Я передавал Ризвану новые папки, и Демидос дружески хлопал меня по плечу.

Ольга Мясина числилась директором в ООО «Диадема». Как потом выяснилось, Демидос продал эту контору обнальщику по кличке Павелито. Тот в свою очередь оказался должен крупную сумму денег партнеру по теневым делам — Мишке Тяжкому. Обычно в серых схемах все договоренности между сторонами заключаются устно. Вот и эти два мутных деляги договорились на словах. Шло время, но Павелито долг Тяжкому отдавать не спешил. Тогда кредитор стал действовать. Через знакомого менеджера он разузнал, что Павелито приходил в банк с директором по имени Ольга Мясина. Тяжкий сразу понял, что бенефициаром, то есть реальным владельцем «Диадемы» и всех средств на счету, является его некогда друг, а теперь должник Павелито. Кредитор стал отслеживать движения денежных средств по счету ООО «Диадема». Вскоре на счет фирмы упала крупная сумма. Менеджер моментально сообщил об этом Тяжкому. «Деньги у Павлика есть, — размышлял Мишка. — Напрасно он прибеднялся. Но как заставить его вернуть долг? Угрозы? Шантаж? Паяльник в одно место? А что, если убедить эту олениху Мясину перейти на мою сторону? Перекупить ее. Это может сработать».

Мишка Тяжкий приехал в Ликино-Дулево с охраной на двух боевых «хаммерах». Мастодонты грохотали по жидкому поселковому асфальту своими колесами, освещая самые темные закоулки прожекторами на крышах. Перепугавшись ксенонового света, шипела и бросалась прочь ликино-дулевская нечисть: бомжи и наркоманы. Танки на колесах окружили трухлявую хрущевку, где жили Мясины. Сначала из машин выскочили быки, один из них раскрыл заднюю дверь. Показалась рука в перстнях — синих и бриллиантовых. Из машины вылез долговязый лысый мужик в трениках. Это был Мишка Тяжкий. Вся компания прошествовала в подъезд. Ботинки «Dr. Martens» с титановыми вставками зачистили лестницу от плешивых котов. Мишка увидел перед собой дверь, отделанную дерматином. Захрапел звонок. Долго никто не открывал. Тяжкий продолжал плющить кнопку, которая хрипела на последнем издыхании. Наконец, с той стороны послышались шаги, несмелая возня с дверным глазком.

— Кто там? — спросили из-за двери.

— Сто грамм, — ответил Тяжкий. — Мы по делу. Вы Ольга?

Из-за закрытой на цепочку двери показалась хозяйка в линялом халате и со сбитыми коленками.

— Вы чо, из налоговой? — спросила она, испуганно зыркая.

— Нет, милая. Перед тобой стоит настоящий владелец ООО «Диадема». Меня зовут Михаил. Приятно познакомиться. Я хотел узнать, когда ты последний раз получала директорскую зарплату?

— Никогда. И это… Федор запретил мне общаться с незнакомыми людьми, — пролепетала Ольга. — Я пошла. У меня борщ сбежит.

— От меня еще ни один борщ не сбежал. Послушай-ка, милая…

Но Ольга попыталась захлопнуть дверь. Тяжкий ловко всунул в дверной проем ногу в кроссовке. Затем выхватил из внутреннего кармана пачку купюр и медленно постучал ей по дверному косяку.

— Это твоя официальная зарплата, Ольга. Она составляет сто тысяч рублей в месяц. А сколько тебе заплатил Федор?

— Полторы…

Быки на лестнице заржали.

— Вот как… А остальное ушлый Федор положил в свой карман. Но теперь все будет честно, как завещал Ульянов-Ленин. Землю — крестьянам, директорам — зарплату. Нам с тобой, Ольга, завтра нужно съездить в банк.

— Ну подождите минуту, плиту выключу и поговорим, — сказала Ольга, опуская цепочку.

Так Мишка Тяжкий и убедил Мясину работать напрямую с ним.

Утром началась сказка. У подъезда директрису, как и положено в сладких мечтах, ждал блестящий внедорожник. Молчаливый и исполнительный водила предупредительно открыл перед Мясиной заднюю дверь. На диване сидел огромный медведь, сделанный из голландских тюльпанов. В лапах цветочный хищник держал бутылку шампанского Crystal и записку «Лично не смог. Прислал двойника. Мишка».

 «Вот это уровень, — подумала Ольга, усаживаясь рядом с медведем. — Этот Михаил — настоящий бизнесмен. Не то что Федор со своими вечно мятыми сторублевками».

Под шевелящие ребра удары сабвуфера Ольга открыла шампанское. В отделении банка, пребывая в состоянии совершеннейшего счастья, недрогнувшей рукой Мясина подписала платежку на перевод со счета ООО «Диадема» тридцати миллионов рублей.

Вечером того же дня ничего не подозревающий Павелито скучал в своем кабинете. Он налил себе односолодового скотча, вдохнул аромат пережженной пшеницы, сделал глоток и зашел с ноутбука на любимый порносайт. «Ваш премиальный доступ закончился», — сообщила Павлику полуголая красотка на стартовой странице. Павелито ввел реквизиты корпоративной карты ООО «Диадема» и жмакнул «Оплатить премиальный доступ на год». В ответ прилетело непостижимое сообщение: «Не хватает средств на счету».

«Вот э фак, — подумал Павлик, заходя в личный банковский кабинет ООО „Диадема“. — Денег у меня достаточно, чтобы купить всех этих телок с сайта в вечное пользование». На странице баланса скалились нули. Павел почувствовал, что кабинет с палисандровой мебелью начал вращаться вокруг него. Вестибулярный аппарат сдался, скотч из бокала пролился на клавиатуру. Павелито швырнул бокал в стену. По счастью, жена Павла, Нелли, услышала звон стекла и прибежала. Нелли уложила голову супруга во впадину между новыми силиконовыми грудями. Павелито покинул зону нулевой гравитации.

— Зайчишка, а пошли в спальню. Я так люблю, когда ты рычишь! — приговаривала Нелли, поглаживая мужа по голове. — Потестим новые шарики, а?

Но Паша решительно оттолкнул жену и схватил телефон. Он быстро выяснил, что Мясина лично приходила в банк. Озверев, бросился к сейфу, достал карабин Benelli и патронташ. И тут Нелли поняла, что муж все-таки читал сообщения в ее телефоне. Она босиком выскочила во двор и побежала по коттеджному поселку «Шервудский лес» в одном халатике.

Павелито натянул бронежилет и прыгнул в свой «Porsche Cayenne». В навигаторе он пытался ввести «Ликино-Дулево», но программа упорно отказывалась распознавать населенный пункт. Пришлось ехать по указателям.

В Ольгин подъезд Павла не пустили двое стриженных под полубокс жлобов. Экономя слова, они объяснили Павлу, что в подъезд он не войдет. Павелито прыгнул в авто, отъехал несколько кварталов и вызвал подмогу. Через час у фанерной двери с надписью краской «Оля — шлюха» собрались шестеро человек. По трое с каждой заинтересованной стороны. Мужчины напряженно общались. Громкость реплик возрастала. В какой-то момент дискуссии участники сходки стали толкаться. Вскоре шесть тел слиплись в плотный ком. Семейство Мясиных с тревогой наблюдало за битвой обнальщиков из окна. Старший брат Ольги достал из футляра спортивный лук. Бабушка Мясина поставила на подоконник трехлетнюю дочку Ольги Лизу. Девочка стала радостно хлопать в ладошки.

Обнальщики разлепились лишь под утро, так ни о чем и не договорившись. Мясины, сменяя друг друга, несли круглосуточный караул у окна, выходящего во двор.

 

 

* * *

Когда лекарства начинали действовать, Оксанка забывала о боли. По вечерам мы пили теплое пиво. Морщины на лбу моей новой помощницы разгладились, кожа посветлела, оттенок яичного желтка исчез. Оксанка держалась молодцом: все чаще улыбалась и быстро научилась заполнять формы. Как-то утром я поручил ей подготовить нулевую отчетность на фирмы, которые мы еще не передали Ризвану. Сам я собрался сопровождать одного из директоров в банк. Я вышел из колокольни и привычной дорогой поспешил в сторону метро. Впереди меня шла молодая мама, которая держала за руку белокурую дочурку-ангела. Мама с дочкой повернули в арку между домами. Вдруг я услышал детский голосок: «Ма-а-а-ам». Я заглянул в арку. Там у стены, ловко управляя струей, справлял нужду потрепанный быдлан. Контактный рельс гнева замкнулся.

— Ты ничего не попутал?! — вскипел я. — А ну пошел отсюда! И поживее!

Но мужик даже не обернулся. А спокойно продолжил разукрашивать стену, выводя тугой струей пируэты.

— Вы… вы вообще страх потеряли? — продолжал я менее напористо. — Вон там мусорка есть.

Мама утащила ребенка из арки, и я остался с один на один с быдланом. Почему-то я отчетливо понимал, что ситуацию контролирует именно он.

Хулиган не спеша застегнулся, повернулся ко мне. Я нервно сглотнул. Это был Сережа Лом, главарь железкинских. Звероподобный Сережа был вдвое шире меня, лицо изуродовано свернутым набок носом. Лом двинулся в мою сторону, опустив голову и раскачивая на ходу сжатыми кулаками. Я понял, что будет драка. Дикая, безобразная и с позорным исходом для меня.

«Бежать, драться или…» — щелкали в голове варианты.

— Капитан Синицын, отделение милиции Басманное, — выпалил я, стараясь не выдавать дрожь в голосе, и схватил Лома за локоть. — Пройдемте. Паспорт при себе?

— Ой, я это… — оторопел Сережа. — Чо сразу отделение? Ну, не сдержался человек, почки больные.

— Тут что, сортир?

— У меня пиелонефрит, начальник.

— Дети все-таки ходят.

— Понял, не дурак. Больше не повторится, — улыбался Лом, пятясь в арку. — А теперь, с вашего позволения…

— Постой-ка. Ты же тут крутишься?

— Никак нет, я ночью приехал в город.

— Врать Башмаку будешь, с которым вы перекресток окучиваете.

Лом удивился моей осведомленности.

— В общем, такое дело. Обидели человека. Инвалида, можно сказать. Пять дней назад увели тележку с пожитками. Чайник там был желтый, плита одноконфорочная, два альбома с фотками. Ничего про это не слышал?

— Не припоминаю.

— Поспрашивать можешь?

— Попробую, — сказал Лом, — На чекушку выдадите? Так прямо сейчас искать и начну.

— Сперва — телега, — строго сказал я, — а потом чекушка. Даже две.

Я сомневался, что Лом мне как-то поможет, но вечером того же дня Сережа прикатил Оксанкину тележку. Все было на месте, кроме плиты и байкового одеяла. Я выдал Лому пятьсот рублей.

Когда я передал Оксанке фотоальбомы, у нее загорелись глаза. Никогда еще она не смотрела на меня так. Ради ее сияющего взгляда я готов был повторить этот подвиг.

Вечером резко похолодало. Мы с Оксанкой взяли одеяла и поднялись на звонницу. Вдали пыхтел завод. Толстые снежинки, каждая из сотен кристаллов, неслись к земле. Я забыл о телефоне на несколько часов, а там оказалось девять пропущенных вызовов от Ризвана Демидоса. Душа моя рухнула в пропасть. Что я мог ему сказать? Что Мясину перекупили, она вывела тридцать лямов и больше не выполняет моих указаний?

— Я слышал, что смертникам открывается особое знание, — сказал я, оценивая расстояние от звонницы до земли. — Сакральное. Ты чувствуешь что-нибудь такое?

— Неа.

— А что чувствуешь?

— Боль. Как будто нутро подгорает на слабом огне. А когда боли нет, думаю о Соньке. Или о фигне всякой. Как склеить порванную пятихатку или где купить прокладки.

— А муж твой?

— Да не было никогда мужа.

— Отец Соньки-то кто?

— Кирюша — известный в городе Ковров алкаш и бабник. Но смешной. Помню, позовет дружка, напьются, и Кирюша такой чешет: «Да ты манды живой не видел!»

— Аргумент! — улыбнулся я.

— Мы давно не общаемся. Еще из-за Гальман.

— А это еще кто?

— Да есть у нас шалава в городе. Гальман Настя. Среди мужиков ходит присказка: кто не трахал Гальман — тот не ковровец. Так вот, Кирюша как-то взял Соню к себе, типа отцовский день и все такое. Пока дочу на пони в центре катали, он к фляжке прикладывался. Привел Соню к себе домой, уложил спать в комнате. А сам вызвал Гальман. Закрылся с ней на кухне. Сонька услышала удары о стенку, испугалась, вышла. Смотрит доча, а это кухонный стол о стенку бьется. А на столе — отец родной пялит шалаву.

— Смешно.

— Очень.

— Что, и никакого высшего знания обреченным людям не открывается?

— Сгоняй за «Честером», тогда скажу, — сказала Оксанка, лукаво щурясь.

— Нельзя здесь курить! Это памятник истории и архитектуры. Видела табличку на фасаде? «Охраняется государством». Да и вредно тебе.

— Курить, значит, нельзя, а пить конину и трахаться можно? Так и запишем, — рассмеялась Оксанка. — А по поводу смерти… Я думаю, что жизнь — дерьмо.

— Почему?

— А что в ней хорошего? Тревоги, сомнения, страхи. Скорее бы закончился этот долбаный день, может, завтра будет лучше. Не будет. Сейчас надо жить.

— Не понял.

— Ну, возьмем день моей жизни в Коврове. Я встаю, сражаюсь с Сонькой, чтоб напялить колготки, долго уговариваю поесть кашу и пойти в сад. Дочь торгуется: «Когда ты меня заберешь? Забери меня, чтобы на улице еще не было ни одной темнинки!» В саду воспитательница сует мне под нос неоплаченные квитанции, я краснею — денег нет. «А еще, — говорит воспиталка, — нужно достать белое платье на утренник. Корону и чешки». Ну корону, положим, можно смастерить из проволоки, а чешки где взять? Злющая захожу в маршрутку. Не успеваю занять место, как молодой водитель-узбек дает по газам. Падаю, рву юбку. Ору на водителя матом. Становится легче. Возвращаюсь домой, переодеваюсь. Прибываю на работу с часовым опозданием. Узнаю, что обе бухгалтерши заболели и на меня в отчетный период наваливают дел за троих. Иду на крыльцо, выкуриваю две сигареты. Становится легче. Тону в балансах. Дебет-кредит. Ковыряю холодный рис вилкой за обедом. Дебет-сальдо. Толкаюсь в автобусе, забираю Соню (у нее промокли ноги). В подъезде вонь от сдохшей подвальной кошки. Уговариваю дочь поесть, умоляю лечь спать. Тихонько накрываю одеялом, выхожу. Открываю бутылку «Хамовнического», включаю «Дом-2». Наблюдаю, как двадцатилетние имбецилы ненавидят друг друга. Думаю: «Хорошо, что я не такая». Становится легче. Захожу в детскую, минуту безотрывно смотрю на Софулю, иду спать. Все. День закончен. Это и есть мое счастье. Точнее, было. И другого не будет. Надо смотреть то кино, которое показывают, Федя. А не жить в ожидании чуда. Ты жива, здорова, над головой — крыша, рядом твой ребенок, за окном — весна. Что нужно-то? Жизнь движется стремительно, как поезд. Только успевай за огоньками на полустанках следить. Опомнишься, а вокруг — темно. Огни, они далеко позади. И сеанс вот-вот кончится. Опустится занавес… Как же хочется мандаринчиков. Сто лет не ела. Сгоняй, а?

Выпал снег, словно забелил все мои грехи. Ризван требовал привезти ему Мясину. Но Ольга заблокировала меня. Демидос прислал СМС: «Совесть ты уже потерял, найду тебя — потеряешь и сознание».

Оксанка все реже выходила из колокольни и принимала все больше обез­боливающих таблеток. Она любила сидеть на звоннице, под колоколами. Когда я уходил и приходил, она всегда махала мне сверху рукой.

Однажды я отвез выписку по единственному заказу за целую неделю, купил поесть и отправился в офис. Когда открыл дверь, то услышал наверху звуки телефонного вызова. Взлетев по деревянной лестнице на второй этаж, я схватил трубу.

— Алло! — кричал голос с сильным восточным акцентом на том конце. — Это регистрация?

— Добрый день. Это не регистрация, а юридическая компания, которая осуществляет регистрацию юридических лиц, — важно отвечал я.

Послышалась возня.

— Мине регистрация нада.

— Вы хотите зарегистрировать ИП или ООО?

— Мине сам регистрация нада — Масква, — объяснял клиент.

Фоном слышались булькающие звуки.

— Я понял. Но мы не регистрируем физических лиц. Только организации. Вы откуда о нас узнали?

— Из газеты, — послышался шум воды в бачке. — Увидел «регистрация» — набрал.

— Понятно. А газету где купили?

— Тут на стене приклеен был. Под обоями.

Я плюнул и повесил трубку. Поднялся на звонницу, сел рядом с Оксанкой на железные ступеньки, распечатал сэндвич с индейкой. Вдруг на перила приземлился ворон. Запрокинув голову набок, птица стала наблюдать за мной. Я протянул сэндвич Оксанке.

— Опять дядя Федор с бутербродами, которые падают вниз, — ворчала она. — Может, хватит меня подкармливать? Я умирать приехала.

— Смотри, какой наглец, — кивнул я в сторону ворона. — Клюв размером с гвоздь-сотку. Такой клюнет в темечко — сразу кранты.

— Да это Васька, он мирный воин. Подкармливаю его. Так разжирел, что улететь не может. А ты чего такой смурной?

— Да проблемы на работе. Забей.

— Рассказывай. Чего там опять алкаши учудили?

— Заказ не могу доделать. И задаток вернуть клиенту тоже не могу. Тупик.

В моем внутреннем унитазе словно дернули ручку слива, и весь негатив понесся наружу. Я принялся рассказывать Оксанке о директорах, об авансе, о Ризване Демидосе.

— Вот так новости, — сказала Оксанка, когда я закончил исповедь. — Так я, получается, не одна приплыла. И что можно сделать?

— Людей найти. Директоров.

— Ну я пока человек. Я готова, — Оксанка по-военному приставила руку к виску.

— Забей. На тебя я точно регить не стану.

— Да не ссы. Не зря же я здесь оказалась. Это жизнь.

— Не могу я так с тобой.

— Мне на следующей выходить. Должна же я как-то отработать. Что нужно делать?

— В сущности, только подписывать, где скажут. Паспорт есть?

— Конечно. Иначе менты бы меня давно съели.

Мы съездили в налоговую, зарегистрировали на Оксанку два ООО, потом открыли счета в Сбербанке. Одну контору я передал Ризвану с курьером. Вторую оставил себе в надежде найти стороннего покупателя.

Тем временем я узнавал все новые подробности о новой жизни Ольги Мясиной. Их мне с готовностью докладывал по вечерам ее брат — лучник Робин Гуд. Так я узнал, что Миша Тяжкий и Павелито вступили в поединок, наградой за победу в котором была благосклонность директора Мясиной. Первый ход сделал Тяжкий. По его приказу к дому Мясиных прибыл грузовик. Пара усатых грузчиков поднялась в квартиру к Ольге и, преодолев сопротивление Робин Гуда, вынесла из пропахшей плесенью кухни холодильник «ЗИЛ», телевизор «Радуга» и стиральную машину «Рига-17». На их место верзилы тут же установили современную немецкую технику. Маленькая Лиза радостно хлопала в ладоши. Грузчики включили и настроили телевизор. На экране тут же появился Миша Тяжкий в строительном шлеме на голове. Поздоровавшись и заочно обняв каждого из Мясиных, благодетель поднес бокал игристого к камере, чокнулся и выпил за семейное счастье.

Наступил черед ответного хода Павелито. Тот решил зайти с козырей и снял для семьи Мясиных историческую виллу «Дон Тето» в Гаване. К потрясающему виду на океан, пяти спальням и бассейну прилагался Pontiac Firebird 1979 года с водителем-гидом. Этим поступком Павелито не только заручился поддержкой родственников Ольги, но и временно оградил саму директрису «Диадемы» от внимания Тяжкого. Вскоре Мясины, нигде дальше Ярославской колонии общего режима не бывавшие, встречали атлантический закат на набережной Малекон. А мулат в белой ливрее подавал им на серебряном подносе ром Varadero.

Михаил терпеливо дожидался возвращения Мясиных. Едва Ольга переступила порог родного дома, как на ее телефон поступило сообщение: «Выгляни в окно. С уважением твой Миша». Натыкаясь на родственников, Ольга бросилась к окну. В самом центре обычно унылого двора вопиюще нарушал серую реальность алый «Фольксваген-Пассат». Корпус автомобиля крест-накрест обтягивала белая атласная лента. На крыше разлегся огромный бант.

На радостях Ольга внезапно позвонила мне, чтобы поделиться своим счастьем. Она была изрядно навеселе.

— Голова идет кругом, — рассказывала Ольга. — Я была Золушкой. Всю жизнь отделяла горох от пшеницы. А теперь нашла золотую шапочку. То есть туфельку. Тьфу ты! Обе херовины нашла, в общем. Паштик присылает по корзине роз три раза в день. Утром — белые, в обед — розовые, вечером — красные. А Мишган отвез меня в «Седьмое небо». Ресторан такой на Останкинской башне. Я иду, значит, по прозрачному полу, а людишки далеко внизу. Копошатся, как муравьи. Спешат куда-то, ползут. Мы с Лизушей уж потоптали их как следует. Завтра Паша обещает свозить в океанариум. Сказал, выберешь любую рыбу, мы ее достанем и зажарим. А я ему: водолаза хочу, мол. Не вопрос, отвечает, сделаем. Во я попала! Хочется и Мишгана не обидеть, и Паштика не обделить. А еще: съехать к чертям от стариков. Достали уже уголовники эти. Рыбу они чистят на долбаном комбинате, дома вонь невозможная. Два очистителя не справляются. Сидят на нарах своих, в рот мне заглядывают. «Оленька, клубнички принести? Стопы размять?» Это маман предлагает, а сама две недели назад поводком собачьим меня охаживала. Третьего съезжаю! Ипотеку уже оформила.

Павелито и Тяжкий как-то договорились друг с другом. Деньги со счета ООО «Диадема» были обналичены и поделены между партнерами. Ольга неделю ждала, когда ей позвонит Павел Воля и пригласит на съемки «Comedy Club». Ведь Тяжкий обещал. Мясина уже и платье со стразами «Swarowski» успела купить в Москве. И сумочку в цвет. Через неделю раздался долгожданный звонок. Мясины всем семейством бросились к телефону. Но звонил не Михаил, а сотрудник банка. Он сообщил, что за Ольгин «Пассат» необходимо внести платежи за два месяца по договору лизинга. Мясина, не отрывая трубку от уха, медленно присела на диван. Оказалось, что авто приобретено ООО «Диадемой» в кредит. И в договоре имеется Ольгина подпись. Вскоре «Пассат» изъяла лизинговая компания. Та же компания искала во дворе представительский BMW семерку стоимостью двенадцать миллионов рублей. Выяснилось, что и это авто «Диадема» тоже приобрела в кредит. О бэхе Ольга даже не догадывалась.

Спустя месяц подошел срок первого платежа по ипотеке. Никаких денег у Ольги, конечно, не осталось. Тогда она решила продать новый телевизор. Но остальные члены семьи оказались против. Однажды вечером дошло до драки. Робин Гуд тоже не хотел расставаться с модным телеком. Ночью он, вооруженный луком, охранял телевизор. А утром отец Мясин сходил в гараж, притащил цепь и пристегнул телек к батарее на амбарный замок. На нервной почве у Ольги обострился псориаз. На лице и теле запылали багровые пятна. Каждый день сотрудник банка пока еще вежливо по телефону напоминал о долге. И Ольга решилась на воровство. Для этого она поехала в Балашиху, где располагался крупный магазин электроники. К несчастью, она прибыла утром, когда в магазине не оказалось других посетителей. Охранник сразу заметил, как якобы беременная тетя направляется к выходу, с трудом удерживая японскую игровую консоль под кофтой. Вызвали милицию. «Ну, здравствуйте, стражи мои, — сказала Оля, рассматривая холодные браслеты, хищно клацнувшие на запястьях. — Давно не виделись».

Условный срок у Ольги Мясиной имелся, и вскоре она снова поехала в знакомую Ярославскую колонию.

— Плевать, не жалею! — сказала мне Мясина во время последнего разговора. — Я снова Золушка. Даже крыса. Этот месяц стоил всей моей вонючей жизни. Всех жизней дулевских манекенов с глазами-пуговицами. Эти поездки по увитой плющом Гаване на кабриолете. Гитарист в сомбреро, черный ром. Все останется со мной. Я буду на колонии шить ОЗК, но помнить, что есть солнце величиной с полнеба. А еще, знаешь, я вернусь туда. Не смейся, придурок, если придется, поплыву через океан! По-собачьи. Запомни мои слова!

 

 

 

Проплывая над Калязиным

Целыми днями мотался я по Подмосковью, выискивая директоров. Приходил затемно. Оксанка почти не вставала. Я поднимался к ней, каждый раз думая: «Так тихо… На этот раз точно — всё». Подкрадываясь к кровати, я сжимал ее заячье запястье, пытаясь уловить слабые толчки пульса. Иногда она открывала глаза и долго собиралась с силами, чтобы произнести единственное слово. Выдавив, как правило, «Пить», в изнеможении роняла голову на подушку. Сквозь истончившуюся бледную кожу проступали контуры костей. На скулах и висках образовались ямки. В темноте ее голова была похожа на череп. Смерть уже принялась за работу. Она стирала все лишнее.

— Как ты подкрался? — очнулась как-то Оксанка. Глаза запали так глубоко, взгляд словно вырывался из бездны. — Что там за вопли?

— Где?

— На улице. Будто карлики дерутся.

— Нет там никого. Как ты себя чувствуешь?

— Больно даже думать, — произнесла Оксана, пока я помогал ей перевернуться на другой бок. — Нутро горит пламенем. Без таблеток не могу заснуть. Еще остались? Они должны где-то быть.

— Завтра куплю еще пачку. Если денег достану.

— Достань, пожалуйста. Сегодня целый час ползла на звонницу. Потом еще час собиралась с силами в обратный путь. Ворон Васька все скакал вокруг. Думал, что я — его обед. Но пощадил, как видишь.

Следующую неделю я почти не покидал колокольню. Во дворе появился черный фургон. Авто стояло с выключенными фарами, но на водительском сиденье кто-то терпеливо ждал.

Оксанка, выпив таблетку, спала целыми днями, но иногда просыпалась. Она смотрела на меня и, кажется, не узнавала. Я гладил ее руку. Она отвечала едва заметным движением пальцев.

— Ты видела во дворе черный мерс?

— Неа. Это те карлики?

— Нет, это Ризван, кредитор. Он уже поставил меня на счетчик.

— Сука. Кину в машину камень со звонницы. Если подниму.

За окнами падал тяжелый мокрый снег.

На следующий день я собрался в налоговую. Из окна я не увидел черной машины. Спустился по лестнице, открыл дверь. Но улицы за дверью не обнаружил. Вместо улицы я оказался в маленьком, стильно обставленном кабинете. Я сообразил, что оказался в фургоне, который поставили вплотную к зданию, распахнув задние створки. Это была ловушка. Но, надо признать, шикарная: кожаные кресла, полированное дерево, блестящий хром ручек на мебели. Я понял, что в таком фургоне в лес меня вряд ли повезут, и немного успокоился. В центре салона располагался стол красного дерева. За ним, закинув ноги поверх, расположился Ризван Демидос. Фехтуя позолоченной ручкой и беззвучно шевеля губами, он заполнял какие-то бумаги. За спиной Демидоса виднелась бычья шея водителя. На бритом затылке из-под кожи проступало какое-то утолщение, напоминавшее небольшой цилиндр. Казалось, водитель посетил хоккейный матч, где после сильного броска шайба угодила ему в рот, просвистела насквозь через голову и впечаталась в заднюю стенку черепа.

Демидос словно бы не обращал на меня внимания. Водитель тоже не смотрел в зеркало заднего вида. Бежать? Слева и справа зазор между кузовом и фасадом был мал. А вот внизу, между днищем авто и землей, свободное место имелось.

— Здравствуй, мой родной, — сказал наконец Демидос и жестом указал на стул. — Под машину лезть не стоит. Рано.

Я шагнул в салон и сел напротив Ризвана. Отполированная столешница отражала мое испуганное лицо.

На широком столе располагались: два ноутбука, спутниковый телефон с толстой антенной, папки, наверняка с платежками, россыпь сим-карт, флешки с электронно-цифровыми подписями, пачка паспортов, паяльник, трудовая книжка, аппарат для производства оттисков печатей из жидкого полимера, груда кредитных карт.

— Если гора не идет к Ризвану, то что? — спросил Демидос, продолжая заполнять бумаги. — Хорошее место выбрал. Ищешь защиты у Бога?

— Так получилось.

— Снова делегируешь ответственность случаю? Нехорошо. Как дела с моими конторами, Федя?

— Н-нормально, — соврал я, — как раз за людьми в Наро-Фоминск собирался. Слышал, там рассадник.

— Врут. Нет там никого, кроме вояк. Зольдаты в качестве директоров не прокатят. Их потом из части хрен вытащишь. Когда будет закрыт мой заказ?

— Скоро. Из Электростали обещали людей привезти. У Коли Туши-Свет есть подвязки в наркошке.

— Мой дорогой, долго, очень долго. Счета блокируются, а запасных, куда можно вывести бабки, нет. Деньги подвисают, менеджеры в банках сливают мошенникам инфу о висяках, клиенты нервничают. Сроки все вышли. Мыслимые и немыслимые. Счетчик вращается со скоростью света.

— Я пытаюсь все исправить.

— А не нужно пытаться, — вздохнул Ризван, закручивая золотой колпачок на корпусе перьевой ручки. — Поскольку исполнитель нарушил условия соглашения, то договор аннулируется. Прошу вернуть предоплату.

Демидос отвернулся в сторону, словно увидел что-то интересное в окне, и положил на стол широкую сухую ладонь.

— Нет денег, — сказал я. — Могу часы отдать покамест. Водонепроницаемость — пятьдесят метров.

— Часы тебе пригодятся, — прервал Ризван, — когда нырять будешь. Даю неделю. Край всех краев. Если бабок не будет, то мы едем к Тимуру на «Новокузнецкую». Кем работает Тимур, знаешь?

— Киллером? — выдавил я.

— Не, зачем, — улыбнулся Ризван. — Тимур — начальник кредитного отдела банка «Смоленский». Ты подпишешь договор, и банк выдаст тебе кредит в размере семьсот тысяч рублей. После этого ты возвращаешь мне долг, проценты и идешь отдыхать.

— Дайте мне месяц. Я все сделаю. Я нашел человека, но он сбежал, прихватив учредительные документы. А еще Баева фирма лежит. Но Баев пока недоступен. Точнее, доступен ночью, когда пьет. А днем, когда нужно ехать в банк, он отсыпается.

— Дорогой друг, не тараторь. Я тебя долго искал. Если еще раз мне придется тебя искать, то кредит будет оформлять твой брат Матвей из Нововоронежа. Или матушка, Виктория Федоровна, официантка в кафе «Мирный атом». Не шути с этим.

Он припер меня в стенке. У меня остался последний, полубезумный план.

— А если… если я найду человека и мы застрахуем его жизнь?

— А потом что? Будем ждать, пока состарится? Или ты убьешь его? Федор, Федор…

— Нет-нет. Одна знакомая девушка, она тяжело больна. Моя невеста. Мы можем расписаться, потом застраховать ее жизнь. А когда она умрет, я получу страховую премию как супруг.

— А если она не умрет?

— Умрет. Четвертая стадия онко, — соврал я.

— Что ж, — сказал Ризван и взял один из телефонов, — смертельно больных страховать не так просто. Был у меня один должник, страховой агент. Арсен, Арсенчик, где ты, где… А, вот. Одну секунду, мой дорогой. Алло! Салам-пополам! Нет, не в Махачкале. В Москве. Привет, привет, родной. Что с векселями? Бог свидетель, второй год делаешь. Это я слышал, ладно. Помощь твоя нужна.

 

 

* * *

Вечером я вставил в ноутбук диск с любимым фильмом Оксанки.

— Тебе так нравится «Амели»? В четвертый раз смотришь.

— В сорок четвертый, — тихо ответила она.

— Что в нем хорошего?

— Все. В нем нет зла. Совсем. Ни одного скверного слова, обиды или гнева. Только любовь.

— Пойдем смотреть на колокольню, — предложил я.

— Не хочу. Колокольня эта напоминает мне похожую, только в Калязине.

— В Калязине?

— Да, это в Тверской области. Там лес, сосны корабельные, как в сказке. Старые усадьбы. Бабка моя оттуда. При царе это был большой город. Площадь, мастерские, торговые ряды. А в самом центре — собор с высокой колокольней. Точь-в-точь как у тебя. Усатые пожарные таскали лестницы. На углу разливали капустные щи.

— М-м, захотелось попробовать.

— А при Советах стали водохранилище строить, старинный центр затопили. Теперь посреди водной глади высится одна колокольня. Представляешь, вся та жизнь, цветущая и гомонящая, ее больше нет. Тихо там теперь. Только чайки кричат над бурой гладью.

— Откуда знаешь?

— Мы ездили с мамой и Софичкой туда. Брали лодку. Мама показала точное место, где стоял бабушкин дом.

— Оксана, тут такое дело, — перебил я.

Но она словно меня не слышала.

— Плыли мы ровно двести двадцать метров вдоль улицы Московской, держась правой стороны. Мимо усадьбы помещика Куприянова, с двумя горгульями на фасаде. Потом показалась гимназия, бурая, без крыши. Дальше торговые ряды, низкие и поросшие тиной. Здесь мы взяли правее, в сторону парадных ворот в римском стиле. За ними — нужный дом, бывшая усадьба Мамина. На втором этаже, справа, балкончик. Подплыли к нему. И тут мама стала всхлипывать, глотая слезу. Узнала старый свой дом. По медному подсолнуху, вплетенному в ограду балкона. Еще совсем девочкой мама швыряла в прохожих водных капитошек с этого балкона. Мы подплыли, Софичка кинула гайку, и, представляешь, железка опустилась прямо на тот балкончик. Мы так обрадовались… А мамы скоро не стало. Мне полюбилось то место, прикипела я к нему. Мирилась там сама с собой. Каждый год ездила в Калязин. Брала лодку, плыла к балкону.

— И что ты там делала?

— Смотрела в черную воду, рыдала. Представляла, что сейчас из темноты выйдет маленькая девочка. И кинет капитошку.

— Оксана, это очень мило, но тут дело срочное, — сказал я настойчиво. — Ризван нашел меня и требует деньги. Придется оформлять невозвратный кредит на себя. А потом долго прятаться от службы безопасности банка. Если только…

Я осекся.

— Я могу помочь? — спросила Оксанка.

— Не знаю.

— Что ты любишь больше всего?

— Финал Кубка Стэнли.

— Нет. Больше всего ты, Федюша, любишь денежки.

— Пф-ф. Не люблю я денежки. От них одни проблемы.

— Врешь. Я видела, как ты светишься весь изнутри, стоит денежкам попасть в твои лапки. Как торшер. Я все подпишу. Вези, пока не поздно.

— А ты согласишься стать моей женой? — спросил я, схватив ее холодную птичью ручку.

— Женой? — удивилась Оксанка.

— Да. Так я смогу получить страховку.

— Всегда мечтала стать чьей-нибудь женой. И приносить утром сырники в постель.

— С клубничным вареньем?

— С клубничным вареньем.

Утром я повез Артуру Оксанкин паспорт. К счастью, моя помощница проверку прошла. Банк согласился застраховать ее жизнь. Артур подготовил документы, мне оставалось только подписать их у Оксаны и отвезти обратно в банк. Окрыленный, примчался я в колокольню. Вбежал по темной лестнице. На втором этаже запнулся о что-то мягкое. Опустил руку, нащупал нейлоновый сверток. Шаря рукой в темноте, я наткнулся на холодную шею. Бросился к выключателю, латунная люстра вспыхнула. Оксана валялась на полу, как брошенная кукла. Глаза были приоткрыты. Я подхватил ее на руки, встряхнул. Реакции не последовало, и я понес тело на кровать. «Только не это, не сейчас», — бормотал я, расхаживая по комнате и размышляя, как подделать Оксанину подпись на договоре. Вдруг раздался тяжелый гортанный звук. Оксанка приподнялась на локтях, она дрожала, спазмы текли волной от живота к горлу. Она открыла рот, словно пыталась исторгнуть болезнь. Я бросился к Оксане, подоткнул под голову подушку, спрашивал какую-то нелепицу, я никогда не имел дела с умирающими. Мученица долго собиралась с силами, хватала ртом воздух, словно тонула. Я закрыл ее глаза своей ладонью. Непоседливый бугорок зрачка под истонченным веком щекотал мою руку. Я принес обезболивающее и стакан воды. Но Оксанка не смогла проглотить таблетку, выронила ее на одеяло. Тогда я растолок лекарство, растворил порошок в воде. Оксана сделала мучительный глоток.

Примерно через полчаса ей полегчало.

— Я документы привез. Можешь подписать? — спросил я взволнованно.

Оксанка опустила и сразу подняла веки. Значит, согласна. Я помог ей сесть. Вставил в пальцы ручку. Но та сразу же выпала, покатилась по полу. Я пробовал снова, но ничего не получалось. Я бросился к столу, залез в ящик, достал рулон скотча и скрепил лентой авторучку и Оксанины пальцы. Взял с полки книгу «Акафистник для чтения в различных нуждах» и разместил на нем документ. Конструкцию с авторучкой опустил на лист, словно иглу на граммофонную пластинку.

— Давай, аккуратненько…

Оксанка пробовала водить рукой, морщилась. На листе образовался едва различимый символ, похожий на знак вопроса без точки.

— Ты испортила анкету! — разозлился я. — Слава богу, я прихватил несколько экземпляров. Сконцентрируйся, умоляю. Да не надо там каракули свои выводить. Я же показал где!

После каждой оставленной закорючки Оксанка подолгу отдыхала. Выждав пять минут, я снова устанавливал ручку в нужном месте, и Оксанка выводила полупрозрачную загогулину. Наконец она подписала анкету, согласие и кредитный договор. Рука обессиленно скользнула по одеялу. Уснула Оксанка мгновенно.

На следующий день я привез в колокольню сотрудницу ЗАГСа города Нальчика. Что она делала в Москве, меня не волновало. Ее телефон предоставил всемогущий Демидос. Увидев умирающую невесту с авторучкой, которая крепилась к пальцам с помощью скотча, женщина с высокой шапкой соломенных волос нисколько не удивилась. Она попросила предъявить паспорта и быстро подготовила документы. Я расписался в книге регистрации актов гражданского состояния и положил книгу на колени невесте. Едва шевеля пальцами, Оксанка стала чертить дрожащую линию, похожую на силуэт гор. Линия начала отчаянно стремиться вниз, к обрыву листа. Мне пришлось остановить руку невесты. Регистратор забрала книгу, поставила штампы в наши паспорта.

— Жених, — сказала она без иронии, — теперь можете поцеловать невесту.

Я приложился губами к острому выступу кости на белой скуле. Оксанка улыбнулась одними глазами. Вечером я хотел поставить ей фильм, но моя законная жена отказалась.

— Выключи свет, — попросила она шепотом. — Глазам больно.

Я укрыл ее и поднялся в свою комнату, гадая, увижу ли я наутро супругу живой.

Через два дня Оксанке стало худо. Она перестала реагировать как на мою речь, так и на включенный свет. Наличие жизни в ней выдавала лишь трепыхающаяся сизая венка на шее. На боках появились красные очаги пролежней. Каждый час я поднимался к жене и менял положение ее тела. В туалет Оксанка попросилась лишь на следующий день. Я принес судно, помог ей сесть. А сам поднялся наверх. Близился финал. Я стал искать в Интернете клинику, способную облегчить последние часы Оксанки. Прозванивал дежурные номера. Государственные лечебницы отказывались брать человека, не прописанного в Москве. Внезапно я услышал снизу звук удара. Бросившись вниз, обнаружил, что Оксанка перевернула судно и, распластав руки, валяется на полу. Я поднял ее, перенес на кровать, уложил. Казалось, жена моя состоит только из костей, обтянутых кожей. Возле судна на полу виднелся маленький бледно-розовый комок.

Целый день я выслушивал отказы больниц, госпиталей, приютов. Наконец хоспис в Химках согласился принять Оксанку.

Я вышел на улицу. Базальтовые облака давили. Дошел до Садового кольца, поднял руку. Остановились сразу несколько «жигулей». Я подошел к первой машине — белой тонированной «копейке». Молодой водитель-азиат опустил пассажирское стекло, потянув его вниз черными пальцами. Я сказал куда ехать. Когда я произнес: «Химки», водитель, явно не говоривший по-русски, стал смеяться и показывать большой палец. Я указал, куда следует подогнать машину. «Копейка» подъехала к колокольне, азиат вышел, треснул кулаком по багажнику. Тот послушно открылся. Внутри перекатывалась дюжина пластиковых бутылок с водой. Позже я понял, зачем они были нужны.

Сначала я вынес и погрузил Оксанкины вещи, завернутые в покрывало. Затем настала очередь супруги. Я обмотал ее байковым одеялом, поднял на руки, аккуратно спустился по лестнице и устроил крошечный сверток на заднее сиденье. Оксанка даже не шелохнулась.

Я опустился в продавленное кресло. На зеркале заднего вида болтались плюшевые игральные кости. Из ниши для магнитолы торчали провода. На первом же светофоре мы заглохли. Из-под капота потянулся бело-сизый дымок. «Мошини бодбахт», — спокойно сказал водитель. Он достал из багажника бутылку, стал заливать воду в радиатор. Когда двигатель остыл и туман над капотом развеялся, мы двинулись дальше. Но вскоре дым показался снова. За время нашего пути до Химок мотор перегревался четыре раза. Оставался километр до хосписа, когда мы снова встали. Я выругался, бросил две мятые сотни на торпедо, схватил Оксанку вместе с пожитками и понес на руках.

Клиника для безнадежных больных оказалась величественным треугольным зданием молочно-белого цвета. Про себя я тут же назвал ее замком Снежной Королевы. Бесшумно отъехала в сторону стеклянная дверь. Я внес Оксанку внутрь. Белый пол, такие же кресла. Я уложил жену на одно из них. Под потолком застыли лопасти вентиляторов. Я подошел к алебастровой стойке, дежурная молча положила передо мной анкету. Пока я вносил данные, послышался перестук каблуков. Пришла доктор с выражением въевшейся скуки на лице. Она быстро и бесстрастно осмотрела Оксанку, произнеся только два слова: «Вторая палата».

Я нес супругу по коридору, как ребенок сломанную куклу. Библейскую тишину нарушал только скрип паркета. На стенах зачем-то висели картины из жизни дореволюционной России. Бабы в платках молотили пшеницу. Усатые объездчики путей курили на дрезине. Телега застряла в грязи у стен Троице-Сергиевой лавры. Я толкнул дверь с утопленной в белой краске цифрой «2». Палата напоминала покои Снежной Королевы. Все казалось сделанным из льда: пирамидки полотенец, дужки кроватей, наволочки. Худые пациенты в молочных робах одновременно повернули белые лица. Пока я нес Оксанку, их взгляды неотрывно следовали за мной.

В углу работал телевизор, единственный предмет черного цвета. Выступала доктор Малышева.

Она спрашивала очень глупого на вид человека:

— Сколько раз в неделю надо мыть пульт от телевизора?

— Два! — выпалил толстяк.

— Давайте без фанатизма, — сказала Малышева. — Не менее одного.

Я аккуратно положил Оксанку на свободную кровать у окошка. Тополь, лишившийся последней листвы, дрожал на улице под напором ветра. Я понимал, что больше жену живой не увижу.

Выйдя из хосписа, я купил бутылку водки. Сделал большой глоток из горла и поехал на работу. Колокольня осиротела без Оксанки. Я пытался работать и ждал звонка от жены. Но телефон молчал. Тогда я стал писать Оксанке СМС. Ответа не было.

Прошла неделя. Каждый день я пил водку из спирта «Альфа». От нее не такое сильное похмелье. И ждал новостей.

В понедельник раздался звонок из хосписа. Я знал, чего ожидать, и подготовился. Заранее прозвонил ритуальные агентства, приценился к гробам на сайтах. «Не забыть снять копию справки о смерти», — думал я, пока медсестра произносила какие-то слова, в которые я даже не вслушивался. Вдруг из трубки до меня стали доноситься странные фразы: «положительная динамика», «уровень трипсина в поджелудочной восстановлен», «кризис преодолен». Я попросил повторить сказанное.

— Толпейкину возили в НИИ Герцена, прооперировали, опухоль вырезали. Организм у нее сильный, поборется. Просила передать, чтобы приезжали и привезли мандарины.

Я положил трубку. Мысли в голове толпились и дрались.

Вечером Оксана написала мне: «Привет. Я выкарабкалась. Говорить не могу. Подключена к аппарату. Пиши».

«Что тебе привезти?» — написал я в СМС.

«Сиги. Пожалуйста. „Честер“».

«Может, еще и водочки?»

«Зануда. Тогда карты Таро и шлёпки вези. И мандаринки!»

Я поднялся на звонницу. Внизу по улице стелился туман. Прилетел ворон Васька. Долго наблюдал за мной смоляным глазом. Кажется, он читал мои недобрые мысли.

Я не помню, как попал в хоспис. Настал вечер. Ресепшн пустовал. Под потолком, будто в замедленной съемке, вращались лопасти вентилятора. Я нес по бесконечному коридору пакет, набитый продуктами. Острые углы пачки чая прорвали его поверхность.

Оксанку перевели в отдельную палату. На двери висела табличка, на которой значилось: «ремиссия». Я открыл дверь. Оксанка лежала на просторной кровати. Глаза ее были закрыты. Лицо супруги закрывала прозрачная пластиковая маска, провода от которой вели к аппарату искусственной вентиляции легких. Он стоял у изголовья, помигивая лампочками. На экране вырисовывались зеленые холмы, вестники победы жизни над смертью. Я посмотрел на Оксанку. Жена явно шла на поправку. Кожа заиграла бледно-розовыми красками. Едва я приблизился, как Оксанка открыла глаза. Ее взгляд радостно забегал по мне. Оксанка достала телефон, стала набирать текст. Закончив, повернула экран ко мне.

«Я воскресла. А вот ты какой-то серый».

— Я очень рад, — сказал я, изучая показатели на экране. — Как себя чувствуешь?

«Легче, — напечатала она. — Из меня вырезали Чужого. Ахах».

— И что говорят? Скоро тебя выпишут?

«После курса восстановления. Скорее бы отключили от этой хрени. Неделю не курила».

— Умница какая. Я привез твои йогурты. «Птичье молоко» брать не стал. Подсохло.

Я выгружал содержимое пакета на столик у окна. И поймал себя на том, что мои пальцы дрожат. Оксанка постучала рукой по железной дужке, привлекая внимание. Я подошел, попробовал улыбнуться. Она показала мне экран телефона.

«Я хочу попросить тебя съездить со мной. Как выпишут».

— Куда съездить? Ты сначала выпишись. Не о том думаешь.

«В Калязин. Съезди со мной!»

 Она сложила руки на груди в молящем жесте.

— Делать мне больше нефиг, — отрезал я. — Я в долгах. А тут еще новое распоряжение Центробанка вышло. Теперь директор при открытии счета отвечает на целый перечень вопросов. Там полсотни вопросов. Жопа, в общем. Меня порешить могут. Думаешь, это шутки?

«Печаль. Все наладится, вот увидишь, — писала Оксанка. — Надоело тут. Смертью пахнет».

— Не выдумывай. У смерти нет запаха.

«Есть. Сладковато-приторный душок».

— Бинтами тут пахнет и хлоркой.

Оксанка еще долго печатала, порхая пальцами по клавиатуре.

Аппарат притягивал мое внимание. Это был никелированный столб на подставке с колесиками, к которому крепился системный блок с монитором. Слева от монитора находилась плата с россыпью кнопок. По центру — три регулировочных диска. Сверху виднелись меха помпы, которая равномерно сжималась, прокачивая в легкие пациента воздух.

Оксанка протянула мне телефон.

«Сосед по палате окочурился, Егорка. Всегда перед сном прощался, плакал, говорил, дай обниму, больше не увидимся. И так каждый день. Машинистом в метро работал. Теперь у него другой свет в конце тоннеля». Рукав Оксанкиного халата опустился, и я увидел на худом запястье татуировку, которую раньше не замечал. Вдоль ее предплечья тянулось слово «вместе».

— Что это? — спросил я.

Оксанка отмахнулась.

— Тут написано «вместе»? Что «вместе»? — не сдавался я. — Когда ты успела это набить?

«Давно. Татуировка из двух слов, — написала жена. — Второе слово осталось у чувака на руке».

— И что это за слово?

«„Навсегда“. Если сложить наши руки, то получалось бы „вместе навсегда“».

— Прикольно. Это вы вместе с отцом Софии набили? — спросил я, рассматривая разноцветные провода.

«Нее, с другим пацаном. Мы были знакомы всего день. Но какой день! Солнце, лодка, Вологда. Мы накурились, залезли на памятник Ивану Сусанину. В Вологде музей есть. Выглядит как деревенька старинная. Все деревянное, с резными наличниками, колодцем-журавлем. Кайф! Мы с чуваком забурились в сарай, спрятались в сене, дождались закрытия. Стали шампусик бухать, бегать голыми по деревне. Этот придурок в пруд свалился. Жабами в меня швырял! А с утра вышли и отправились набивать тату. Вот и все».

— Вот так приключение! И как его звали?

«Не помню».

— И что потом? — спросил я, поворачивая регулятор на панели.

«Ничего. Протрезвели, он уехал в свой Ярик. Учился там в военном. Больше его не видела».

— Жалеешь?

«Ревнуешь? Бытовуха сожрала бы нас. А так я запомнила тот день. На витрину жизни поставила. Как топили печь, не зная, что труба заделана. И как сено кололо зад, когда…»

Телефон вылетел из Оксанкиных рук, закрутился на полу.

— Зачем?! — прохрипела Оксанка. Взгляд ее метался от аппарата ко мне и обратно. Одной рукой она сдернула маску с лица, другой попыталась схватить стойку. — Что ты сделал? Включи! Верни!

— Спокойно, милая, сейчас все пройдет, — я перехватил ее руки. — Просто скачок давления. Надень это!

Свободной рукой я вырвал маску и с силой придавил пластиковый обод к лицу жены. Голова вжалась в подушку, зрачки сузились. На лбу вспыхнула молния раздувшегося кровеносного сосуда. По моей руке вдруг побежало что-то, похожее на теплое молоко, только почему-то темно-красное. Оксанка освободила одну руку и ногтем вонзилась в медиальную вену на моем запястье. Жирные капли обагрили ее лицо, волосы. Я усилил нажим, вдавливая Оксанину голову в подушку. Отчаянно скрипнули пружины. Жена попыталась ударить меня коленом под дых. Лопнула силиконовая трубка, полетели на пол зажимы. Оксанка стала отчаянно колотить кулачком по моей щеке и виску. Раз, второй, третий… Я закрылся плечом, не снижая давления на маску. Жена быстро выдыхалась. Удары превратились в тычки. Последний взмах закончился тем, что она просто погладила меня по щеке. Оксанина рука бессильно опустилась, ладонь раскрылась. Все стихло. Это могла быть уловка. Я выждал какое-то время и только потом отпустил маску. Слипающимися от крови пальцами оторвал полоску материи от простыни, перемотал раненое запястье.

В груди тяжелой кувалдой билось сердце.

«Все-таки посмел? Мразь! Сука! Тварь!»

Я накрыл Оксанку одеялом. Отодвинул щеколды на окне. Раскрыл ставни. Серые тополя боязливо косились на меня.

«Только пикните! Вырублю на хер!»

Я обернулся. Безжизненный маленький холмик застыл на кровати. На полу оранжевым созвездием рассыпались мандарины.

 

 

* * *

Я стою на пристани города Калязина, на правом берегу Волги. Нужно плыть. Меня ждет Оксанка. Про себя я повторяю: «Двести двадцать метров вперед, двадцать метров правее подводной улицы. За торговыми рядами».

Я неотрывно гляжу вдаль. Туда, где острый шпиль колокольни пронзает небо. Позади меня — улица Московская. Она уходит прямо под воду. В сороковых годах при строительстве Угличского водохранилища старую часть города затопили. Оставили только колокольню Никольского монастыря. В качестве маяка. Волга здесь совершает долгий поворот. Отражение колокольни изламывается в буром зеркале воды, шалит, играет.

Пять ярусов, глава, шпиль.

Оксана ждет меня там под темной гладью воды.

Я подхожу к лодочникам.

— Валерич, твой клиент, — кивает в мою сторону толстуха в горном комбинезоне.

Окинув меня наметанным глазом, краснощекий Валерич определяет во мне москвича.

— Тысяча рублей покататься вокруг колокольни, три куска — обзорная по водохранилищу. Вместе со спутниковой тарелкой.

— Я хочу плыть один.

Валерич моментально теряет интерес, потом соглашается сдать весельную лодку за шестьсот рублей. Я кидаю на дно лодки свои вещи, кажется — вместе с папкой, выталкиваю ее по траве от берега, сажусь на весла.

— Эй, а зачем те булыжники? Днище повредишь — платишь будешь! — кричит мне Валерич.

Я не отвечаю.

Вокруг тишина. Только плачут в уключинах весла. Я пристально вглядываюсь в воду. Дно устлано бархатным от ила булыжником Московской улицы. По обеим сторонам стоят посадские дома. Вот этот, с горгульями на углах крыши, — дом помещика Куприянова. В следующем буром строении, лишенном кровли, признаю гимназию. Дальше замечаю сотканные из тины торговые ряды. Между ними стайками мечутся караси да язи с красными плавниками. Мне чудится, что подводный город оживает. Вот батюшка идет неспешно, благословляя крестным знамением посадский люд. Или это извивается толстый налим? Вот высадили городошной палкой окно и бросились врассыпную мальчишки. Или это стайка мелких карасиков? От напряжения глаза начинает саднить. За торговыми рядами двадцать метров направо. Нахожу парадные ворота в римском стиле, замшевые от водорослей. Дом купца Мамина. Подплываю к балкону. Вижу резной подсолнух. Сердце перехватывает.

Бросаю якорь. Чугунная цепь с тихим лязгом уходит на дно. Жду, пока рассеются круги на воде. Всматриваюсь: балкон, дверь, никого. Не двигаюсь. Начинает смеркаться. С берега кричат. Машины рыскают фарами, как хищные звери. Сумерки липнут к воде. Вдруг слышу скрип. Вскакиваю. Вижу на дне неясную тень. Она скользит вдоль балконных перил, зовет. Перекрестившись и набрав полные легкие воздуха, бросаюсь навстречу Оксанке. Любимой.

2019—2020. Тверь—Москва