ПИСЬМА ИЗ ПРОШЛОГО

Марина  Бойко

Письма  из  Эвакуации. Самарканд, 1942 г.

Марина Алексеевна Бойко (искусствовед, член Союза художников России) в августе 1941 года эвакуировалась из Ленинграда в Киров Областной (ныне — Вятка) вместе с матерью, Зоей Николаевной Бойко, и отцом, Алексеем Никитичем Бойко, заведующим лабораторией Главной палаты мер и весов (ныне — Всероссийский научно-исследовательский институт метрологии им. Д. И. Менделеева).  Далее, будучи студенткой Всероссийской академии художеств, в июне 1942 г. по вызову дирекции М. Бойко выехала в Самарканд, где Академия находилась в это время, тогда как ее родители надолго задержались в Кирове, в результате чего и завязалась переписка, фрагменты которой предлагаются вниманию читателя.

Публикуемые письма (по тону и содержанию подчас резко контрастирующие с привычным психологическим фоном военных лет) дают возможность получить более полное представление о жизни и быте эвакуированных в Среднюю Азию и общей обстановке в этом регионе.

Редакция

1

24 июня 1942 г.

<...> Дочь ваша продолжает пребывать в раю, именуемом Самаркандом. Боже мой, что же здесь было раньше, если сейчас так хорошо! Как бы вам сюда перебраться? <…> Здесь так хорошо, что я не могу представить, как это можно жить в Кирове, например. Какие ночи лунные, обворожительно теплые, ласкающие, с цикадами, с аллеями дерев, облитых голубым светом. А утра! Не жаркие, но такие радостные и солнечные, благоухающие цветами и запахами созревающих фруктов! Журчат арыки, тянутся на ослах узбеки. <…> Тут есть все: даже озеро, где можно купаться, даже горная река! И ко всему этому еще и занятия! Такие увлекательные, а лекции Пунина1! <...> Кругом молодежь, кругом жизнь в искусстве, разговоры о нем, споры и бесконечные и разнообразные типы людей и великолепная природа. Я так довольна и счастлива. Все было бы замечательно совсем, если бы были здесь и вы!

Теперь напишу о нашей жизни поконкретней. Встаем в 6 — 6 1/2 утра, т. е. когда вы еще спите крепким предутренним сном. (Здесь разница с Москвой на 2 ч.) Спим на крыльце дома, т. к. (о позор!) из комнат выжили клопы. Уж на что я их видела в Кирове, но тут их, как мух, много, но вот в следующее воскресенье уничтожим всех, раньше не будет времени.

Итак, слушайте наш распорядок: встав и умывшись с ног до головы из водопровода здесь же во дворе (в здании его нет), мы с Иринкой2 (у нас общее хозяйство) покупаем что-ниб. у приходящих к нам узбеков: либо кислое молоко (6—8 р. л.), либо молоко — в той же цене и пьем его с кофе. Затем, конечно, фрукты: изумительные вишни (8—12 р. кг), урюк (10—12 р. кг), яблоки (10—12 р. кг) или катык (он же варенец, запущенка, айран и проч.) — 15—20 р. кг. Огурцы и редис мы почему-то не покупаем. Что здесь приятно — это обилие сладкого: урюка, кишмиша, восточных лакомств. Затем с 8 ч., иногда с 7 ч. утра, у нас лекции. Из предметов читают: русское иск., архитект., зап. иск-во, сельское хозяйство, лепку, рисование, иностр. яз., восточное иск-во. Из иностр. яз. у меня так: буду заниматься немецким (совсем его забыла) и английским. Занятия почти индивидуальные, т. к. нас 2 в немецкой группе, в английской — 3. Подумайте, и за все это не мы платим, а нам еще платят «пенсию», так у нас прозвали стипендию (180 р.). А за обучение пока никто не платит!! За общежитие (койка, матрас и постельное белье) — 10 р. в м-ц. А потом обещают брать по 15 р. в месяц. Итак, мы занимаемся до 10 ч. утра. Затем перерыв до 2 ч. дня и в это время завтрак. При мне была каша (из чего-то мучного, т. к. крупы здесь нет) и селедка, или каша и компот. Норма хлеба 600 гр. плюс 100 гр. утром и 100 гр. веч. коммерческого в столовой. Итого 800 гр.

С 2 до 6 ч. занятия. Потом обед (суп, каша, компот). Масса здесь различного вина, пива, водки. Все подорожало: вино 6 р. — 100 г. примерно, конечно, в зависимости от сорта и качества.

Писать продолжаю на лекции о с/х — скучнейшая вещь! После обеда, если есть свет, то читаем в б-ке в Акад. С книжками здесь очень трудно. Их на дом не дают, а хорошая б-ка нах. в старом городе. Это порядочно отсюда.

Еще раз прошу: пишите мне на Октябрьскую, 43, вокзал от нас близко, а город, особенно старый, далеко. Уходим в него часов в 8—9 утра, чтобы не по такой жаре, а зато в Шахи-Зинде это рай. Это — группа мавзолеев-гробниц XIV—XV веков, украшенных мозаикой из поливных3 кирпичей. Это что-то изумительное!..

Как хорошо, что я захватила ложку, т. к. в столовой оных не дают во избежание краж. Ходить до столовой недалеко: теперь она уже исключительно наша,
т. к. ни рабочих, ни даже средн. школу при Акад. худ. там не питают, только студентов.

Улицы здесь поливают из арыков ведрами. На всех углах чайханы. Сначала мы боялись заходить туда, но потом решились, взяли с Ириной пиалы и чайник за 1 р. и напились чудного крепкого горячего чая. Вспоминала я вас бедненьких при этом, вы только об этом мечтаете, а здесь это так обычно и просто. <...>

Чтобы покончить с рассказом о питании, досказываю, что карточки здесь лишь на хлеб и сахар, который всегда чем-нибудь заменяют вдвойне. Вся остальная торговля в руках колхозников на рынках. Всего много — картофель — 15—18 р. кг, хорошо с овощами, мясом, маслом, молоком, фруктами, яйцами. Можно прожить на 400 р. в м-ц.

<…> С июля сессия, а в м-ц каникул буду сдавать то, что пропустила. Пока все так ново и интересно.

2 Ирина Александровна Соколова — в дальнейшем искусствовед, научный сотрудник отдела графики Государственного Русского музея.

3 То есть покрытых поливой (глазурью).

2

28 июня 1942 г.

<…> Я так довольна, так счастлива! Какое это было правильное решение: ехать мне и заниматься! Я так вам благодарна. Только вот вас бы сюда.

<…> Пришлите свои фотокарточки. Я продолжаю обожать Самарканд. Что за край!

Занята я очень: с утра до вечера, даже в выходной, но это все так приятно. Ходят слухи, что через 20 дн. у нас сессия, а потом 1 месяц каникул, во время которых съездим в Бухару. Это было бы замечательно. Вчера весь день была в Шахи-Зинде, делала обмеры портала с чудесной мозаикой из поливных кирпичей, буду делать это в цвете. Работа очень приятная. Там же читалась нам и лекция. Это точно в сказке: у гробницы XV в. и вдруг мы! Шахи-Зинда — это целая группа надгробных мавзолеев, тянутся они вдоль узкого коридора. Почти все здания оканчиваются конусообразным верхом, снаружи и внутри украшены дивной мозаикой из поливных кирпичей и изразцов. Все это горит на солнце: и бирюза, и позолота, и яркие красные, синие, зеленые цвета. <…> Все это на фоне беж — кирпича-сырца. А роспись фресковая, а роспись «по кундаvлю»1 с золотом! Ходим с нашим профессором арх-ры. А по коридору между 2 дувалами (заборами) свешиваются поспевающий кизил и какие-то пахучие деревья. Людей почти нет. Чувствуешь себя хозяином и наслаждаешься. А сторож-узбек с благоговением выметает, как вылизывает, все: это у них священное место.

До этого были с Ириной на базаре, где под сенью развалин Биби-Ханым (главная соборная пятничная мечеть Тимура — колоссальное сооружение, увы, разрушившееся из-за незнания законов арх-ры ее строителями) <…> сверкание шелков всех цветов, видов и качеств — несть предела! А тюбетейки! Правда, все это очень «кусается», но смотреть зело приятно! Мы купили там на сарафан Ире сатиновое платье, кот. переделали (150 р.). Как ни хотелось национального шелка, доводы разума превозмогли: ведь на сэкономленные монеты можно купить столько фруктов! Дома Ира ушла сразу шить, даже не пошла в Гур-Эмир (усыпальница Тимура и Тимуридов). Правда, мы вчера очень устали, т. к. весь день работали, в жуткой пыли разбирали стенку на трассе будущей ж.-дор. Скоро, скоро она свяжет наш привокзальный р-н со старым городом, что сократит утомительную для многих (для меня — нет!) 2-часовую ходьбу — меня даже ее предвкушение радует! <…> Все время узнаю, не едет ли кто в Киров, но пока, увы, нет, посылочку с фруктами передала бы.

Самые лучшие 2 дня недели: воскресенье — выходной, суббота — день самостоятельных занятий, и еще с пятницы радуешься, что завтра — поход, и после завтрака часов с 9 1/2 утра идешь по улицам, правда, очень пыльным, но зато таким колоритным! На маленьких осликах едут степенные узбеки с чалмами на головах, в ватных пестрых халатах, в шароварах. В бархатных тюбетейках, с бусами из бесчисленных монеток бегают и едут девочки и мальчуганы, с тюками на головах, в паранджах мерно идут узбечки. Пестро, шумно, красочно. А вчера вечером я возвращалась домой <…> и видела древний Регистан2 в дымке (от пыли), при закате. Это вообще нечто!

По улицам движется «европейская» южная толпа, светлая, нарядная. Чего нет в Самарканде? Не знаю — <есть> даже воздушные шары!!! И они как-то особенно сверкали на солнце. Часов в 6—7 веч. начинается мое самое любимое время: прохлада, луна, и что-то ласкающее бесконечно. Господи, хоть бы вас сюда! Никогда не опишешь этого великолепия. А как приятно, что всюду арыки — каждую минуту можешь вымыть ноги, руки (пить из них не рекомендуется). А по дороге проходишь бесчисленные базарчики, которые завершаются главным, роскошным базаром в старом городе. Уже появились помидоры, но пока дорого безумно — 20—25 р. кг. На днях мы с Иринкой купили 150 гр. меду (100 р. кг), 2 кг дивного урюка по 7 р. кг, натолкли косточек и все это сварили в виде джема, ну, это вообще прелесть. Теперь наслаждаемся. Вчера выдали нам по 250 гр. хорошей колбасы. Обеды очень улучшились. На днях я даже купалась (в искусственном пруду) — мин. 20 от нас ходу до него. Здесь много патоки по 12 р. кг. Мы хотим в дальнейшем сделать джем из вишен. Что за обильный край! Даже керосин есть — почему, не знаю. «У нас в Самарканде все есть». <...>

Меня уже куда-то выбирают по обществ. линии, но я не хочу, ведь надо догнать своих по учебе. Сегодня получу свою койку (и порцию клопов), т. к. выселяют всех иждивенцев и профессоров из нашего студенческого общежития. Комната у нас очень хорошая! Вот лишь инсекты3!

2 Центральная площадь старого города в Самарканде.

3 От нем. Insekt – насекомое.

3

15 июля 1942 г.

<…> Готовлюсь к сессии. Но все же я решила остаться на год, т. е. быть на
III курсе. Думается, что так будет лучше. Впрочем, все еще может измениться. Моя жизнь «на курорте» течет великолепно: стала совсем арапом, хожу босая — и из экономии, и потому что приятно. Зовут меня все в комнате «итальянский мальчик» и пишут с меня портреты в соответствующих темных тонах. Все же скучно позировать, но девочки в комнате очень симпатичные, т. ч. неудобно отказываться. Живем хорошо, даже очень хорошо. Духовная сторона труднее, ибо с книгами плохо. Но к сент., т. е. к новому учебн. году, обещают привезти. <…>

Вчера на ж.-дор. трассе вечером, когда было прохладно, выгружали песок из вагонов. Работали долго, но физический труд приятен был. Мы очень пропылились, здесь вообще это делается быстро. Поэтому в баню ходим особенно часто. <…> Получили письмо от Вали Душечкиной1, но она сама скоро будет здесь, хотя теперь ей бы лучше приехать к сент.: все равно скоро каникулы. <…> Начинается виноград (10—15 р. кг) и дыни (6—8 р. кг). Урюк отошел уже, а помидорами <все> завалено (6—8 р. кг), есть грецкие орехи. Вот бы это вам!

4

20 июля 1942 г.

<…> Теперь около месяца от меня писем не будет. Еду в кишлаки в горы с Ириной. Сегодня получила задание от райкома. Сессию будем сдавать потом. Безумно интересно смотреть быт на местах. <…> Уже сдали иностр. яз. и историю. Получили по слову «зачет». <…>

От Люси1 пришло тяжелое письмо: всякие неполадки в семье, с кот. она выехала, нервничает, и так кровохаркает, что не может выехать сюда. <…>

<…> Как я рада, что вы хорошо питаетесь. Продайте все мои вещи, только как следует питайтесь. <…> Нам повезло: у завода, выпускающего икру из баклажанов (дивную!), не было банок, и мы ежедневно получали ее по 1/2 кг на чел. Стоит всего 3 р. Вкусно! К сожалению, банки, кажется, привезли, и наш пир заканчивается. <…> Здесь хранят воду, каждой каплей дорожат. Но у нас во дворе она идет довольно регулярно, т. ч. ежедневно принимаем холодный душ.

5

2 августа 1942 г.

<…> Вот как кидает-то меня! Пишу вам, сидя в «чайле» — это шалаш из листьев. Стоит он посередине поля пшеницы. Живут в нем 10 чел. и я! <…> Я здесь в качестве агитатора. Должна читать им газеты, выпускать стенгазету. Это бригада, работающая на <уборочном> комбинате. Они трактористы, убирают пшеницу. Хлеба замечательные! Мы находимся около ст. Куропаткино Галля-Аральского р-на. Ирина от меня километрах в пяти в другой бригаде. Еще не знаю, как у нее, мы только что приехали на машине, кот. дали от райкома. <…> Кормят замечательно. Едим сало, катык, лепешек сколько хочешь! Все бесплатно. А кругом веет степной ветер, дивно пахнет. По дороге сюда мы с Иринкой видели маленького узбечонка. У него обрита головенка и только на макушке волосы в виде заплетенной косички, а штанишки, когда он присаживается на корточки, расходятся посередине, и он «справляет нужду», оставаясь сухим. Очень остроумно придумано!

Жалею, что не захватила сюда сатиновые штаны, они здесь очень бы пригодились: ведь придется ездить верхом на лошади.

6

9 августа 1942 г.

<…> Итак, я в Ср<едней> Аз<ии>, в самом ее соку. Вокруг меня хлебные поля и бугорки, а дальше, километров за 5—6, — горы. Круглые, местами каменистые. Все покрыто желтой высохшей травой и нежно-зелеными колючками, их-то и едят верблюды (как это ни странно!). Часто ветерки и ветры. Переливается, шумит пшеница. Далеко проходит дорога, по ней едут узбечки в ярких платьях, из-под которых видны шаровары. На голове тысячи косичек. Заплетают они их раз в неделю и снизу пришивают к картонке, чтобы они лежали ровно по всей спине (!). Вообще у них обычай: тело должно быть закрыто все, кроме кистей рук и ступней ног. В деревнях (кишлаках) паранджу не носят. Когда куда-нибудь мимо идешь, то обязательно окликнут, спросят, откуда, кто ты и проч. Это все от приветливости и от праздного любопытства, ибо ленивы они до изумления, обожают пить чай, сидеть «по-турецки» и болтать. Если идешь мимо кишлака1 или чайлы, обязательно приглашают зайти и чего-нибудь отведать. Вообще, ничего народ. Это, так сказать, общая картина. Надо к этому еще прибавить вечно солнечные дни и звездно-лунные роскошные ночи.

Живу я в чайле вместе с 10 мужчинами. У нас интернационал: <в том числе есть> поляк, 2 узбека, 1 таджик, 3 русских и я, белоруска и малютка 6 л., сынишка нашего бригадира. <…> Нельзя сказать, чтобы было чисто, доказательством являются (ужасайся, мамочка!) вши. Да, я ежедневно утром делаю обзор собственной одежды и снимаю их и… гнид (фи, но факт), т. ч. имею возможность заболеть сыпняком, правда, его здесь нет. В Самарканде я привыкла к клопам, а здесь, о боже, боже!!

Наш, а следовательно, и мой, день начинается еще до восхода солнца. Только засветлеет, бригадир встает и подымает всю бригаду. Орут они здесь очень интересно, но, к сожалению, в письме этого не изобразить. От их кликов я просыпаюсь. Холодно… Все символически умываются, т. е. из пиалы побрызжут на лицо и руки, или можно — набирая воду в рот и пуская ее струйкой! Идут к трактору и комбайнам. Я еще, сохраняя остатки былой цивилизации, пытаюсь в это время почистить чем-то вроде щетки (ибо она совсем стерлась) зубы и мою их с мылом, а также лицо и руки, что здесь тоже не принято, — правда, из-за отсутствия оного. И прихожу к выводу, что это лишь перевод всех материалов, т. к., только попадаешь на комбайн, сразу покрываешься слоем пыли и мелкой соломой. Затем арбакеш (возница) едет за водой в кишлаки у подножия гор. Воду берут из запруженной, чуть проточной квадратной ямы — «хауза», куда предварительно ставят лошадь вместе с бричкой (как здесь называют телегу). Вода — фу — довольно мутна. Видны в ней пиявки. Но мы ее пьем и сырую и кипяченую… Через час-полтора — еда: чай и лепешки (чудные, большие и мягкие), иногда кислое молоко — катык. Потом опять работаю часа 3. Затем обед: нац. блюдо «кульчаv» — из мяса, картошки, гороха и теста, неизменный чай. Потом начинаются рассказы, шутки, часов до 11. Потом сон. Спим вповалку рядком на кошмах из овечьей шерсти (подобие наших «дорожек»), ее запаха боятся фаланги и не заползают на кошмы, т. к. овцы едят фаланг.

У нас более или менее культурно: суп едят из разных мисок и ложками. По-узбекски же должны из одной и руками! А чай <узбеки> пьют из одной пиалы по очереди. Чайные же стаканы подаются двоим — бригадиру и главному гостю. А тот наливает себе чуть-чуть и пьет, а потом наливает снова и подает другому. Тот, напившись, не должен ставить пиалу (или стакан) на землю (происходит это, конечно, на земле — подстилается лишь специальный мешок, на кот. наваливаются лепешки), а должен передать сосуд прямо в руки раздающему. Так он поит всех из крохотного чайника, подавая каждому. Ну, у нас допускается несоблюдение законов, и каждому наливают по пиале.

Зовут меня все «кзынка» или «кара-кузым», по-узбекски это означает «дочка» или «черные глаза». Но тон и выражение, с которым все это говорится, невозможно передать письменно. Например, «кзын» зовут все, от маленького пацана до взрослого человека.

Скоро я отучусь держаться вертикально, т. к. здесь все до такой степени много лежат, пьют и едят (тоже часто лежа), что, когда встаешь, все окружающие говорят «садись» и сама чувствуешь что-то непривычное в стоячем положении. Кое-что знаю по-узбекски, но мало, т. ч., когда говорят, я лишь хлопаю глазами.
К счастью, в нашей бригаде трое не знающих узбекского языка, и поэтому русская речь все время звучит. А вот у Ирины почти все узбеки, т. ч. только с ней говорят по-русски. Когда бывают свежие газеты, я им читаю, а если нет, то рассказываю им то, что прочла, побывав в Куропаткине. Это у нас совхоз, и там политотдел. Ходьбы туда около 1 1/2 часов. По дороге обычно захожу за Ириной.

Сначала дни шли медленно, а теперь привыкла, хотя, конечно, и скучновато. Иногда становится дико, что я одна среди незнакомых, совершенно одна, и что ты им, и что они тебе!? Часто они ругаются, но это совершенно не трогает. Не режет ухо «метесе», как здесь называют МТС2. Рассказываешь им о политике очень примитивными словами. Недавно рассказала то, что знаю о звездах. Некоторые думали, что Млечный Путь — это верблюжий навоз! Ездили мы с одним дядей зарисовывать стахановцев. Хорошо здесь работают «ураком» (серпом) маленькие дети, еще школьники.

У нашего бригадира есть жена, и оказывается, она ревнует меня к нему. А я у них ночевала, ничего не подозревая. Он мне уж после рассказал. Вот как! Поляк в бригаде — бывший фабрикант, очень своеобразный тип.

Продолжаю опять в чайле. Уже 13/VIII-42 г. За это время успела переночевать в поле в бричке и убедиться, что в Ср. Азии бывает дождь, ибо мне на нос капнуло несколько капель. Старожилы уверяют, что я поправилась. Во всяком случае, загорела очень. Радует, что сберегу, живя здесь, деньги. Между прочим, папун, здесь узбеки не курят, а кладут под язык всякую дрянь из извести, соли, табаку, песку и называют это «носовое», а другое, что тоже возят в бутылках или пузырьках, делается из сухих коробочек мака. Люди, употребляющие это, называются «нашаваvн». Я попробовала — абсолютно безвкусно, но нашаваны без него не могут обходиться, это возбуждает их нервную систему очень. Пила я в бригаде и вино, крепкое и вкусное. Пила из принципа, что, чем больше людей будет пить, тем меньшая доля останется другим, и, следовательно, в бригаде не будет пьяных. Верный расчет? А?

Видела я, как насыпают пшеницу в мешки по 2—3 центнера (!!!) и нагружают несчастного верблюда. Он лишь покричит, но встанет и идет медленно и важно. Так тянутся караваны с хлебом. Хлеб! Здесь его золотые горы. И мы — и я — лежим на них, ибо мягко, и кажется, что нет в этой обильной стране голода и 400 граммов хлеба в день! Вот бы вас сюда!.. Люди здесь зарабатывают за один день по 200—300 р. и еще килограммы пшеницей. Меня уговаривают в бригаде остаться и работать. Я смеюсь, но в душе чуть ли не соглашаюсь: сейчас это так надежно!

Ирина неожиданно приехала на лошади с одним из нашей бригады, чтобы переночевать у нас и избежать ухаживаний своего шефа. Но он с одним из узбеков прискакал галопом искать, прихватив качмы (плетки), и увез ее обратно. Все кончилось шутками и проч., но все же пробыть здесь надо еще 14 дней, и как она «управится» — не знаю! А в общем, все это чепуха! Противно, что рядом с нами контора и в чайле вечно толкутся «раис» (председатель по-узбекски) и «хаслит» (его заместитель). Они очень несимпатичные. В августе нас поменяют на приезжих из другого города.

Пишу вам, наевшись дынь, каких в жизни не видала — по размерам огромных и очень сочных и ароматных. А вот арбузы еще зеленоватые.

Вчера я была в типичном узбекском кишлаке (нашего тракториста). Ковры, стульев нет. Жена была им куплена за 5000 р. 14-ти лет. В 15 лет у нее уже был первый ребенок. Сейчас ей 21 год. Она мать двоих детей. Если ее увидят с кем-нибудь другим, то могут убить. Тут вообще, что ни шаг, то закон. Меня уже несколько раз продавали и уговаривали выйти за узбека замуж. Ха! Скорее повеситься!

2 Машинно-тракторная станция.

7

19 августа 1942 г.

Сегодня вся бригада едет в район, а я не хочу, что мне там делать? Вот если б в Самарканд. Недавно бригадир взял меня верхом, усадив сзади, а я за него держалась. Был вечер, воздух был очень ароматный. Мы помчались — мне было страшновато — на баштан за арбузами. И там!! Сторож, желая нас угостить, о колено колол арбузы, казалось, совершенно зрелые, алые, и, отбрасывая их в сторону, говорил: «Не, это плохой!» Наконец какой-то одобрил, и мы утонули в сахаре и соке! Дивный. Наевшись от пуза и захватив в мешок несколько штук для бригады, поскакали обратно. Уже было совершенно темно, и наш фантастический путь освещала огромная луна и крупные яркие звезды!

А вообще наш бригадир — очень хороший человек. Когда я появилась в бригаде, он сразу объявил всем, что берет меня под свое покровительство, поэтому у меня такой ситуации, как у Иры, быть не могло: бригадира уважают и слушают, ко мне никто не липнет. А он сам — молоканин (секта религиозная такая), и по их уставу никаких домогательств к не молоканам быть не может, т. ч. мне очень повезло. Сохранились со всеми хорошие дружеские отношения. Ведь я была в бригаде из одних мужчин целый месяц!

8

12 сентября 1942 г. Станция Джумаv

<…> Дочь ваша продолжает мотаться по окрестностям Самарканда. Я не против! Только сейчас я сама бригадир, и это трудно, т. к. никогда не выполняла подобной работы.

Ребята хоть и из Акад., но все нового набора, т. ч. малознакомые. Иринка уехала в другую сторону, тоже с группой. Пробудем мы тут числа до 25—28 сент., а с 1 окт. надеемся, что начнем заниматься. <…> Я вполне всем довольна, а толста стала так, что скоро ручки и ножки будут перетянуты, как у пухлых младенцев. Пишу все это, сидя в ожидании начальника, чтобы получить на бригаду хлеба. Сегодня всех развезут по колхозам, и начнем работу, а я буду разъезжать и контролировать их (гм!).

Мне бесконечно тяжело, что мы не можем увидеться и что все ваши письма в общем пронизаны очень большой грустью. Это особенно меня поразило, когда я прочла зараз все накопившееся в Самарканде за время моей месячной командировки.

9

2 октября 1942 г.

Продолжаю уже в Самарканде. Приехала на… крыше вагона. Было страшновато, но вообще-то мне понравилось. Скоро опять уеду, но, откровенно говоря, надо что-то предпринимать радикальное, ибо занятия начнутся с 1 ноября и т. д. Не затем я сюда приезжала, чтобы болтаться даже в хороших условиях и быть оторванной от вас, что очень тяжело и вам и мне. И вообще, кажется, игра не стоит свеч. Папа пишет, что в моих письмах больше о еде, чем о духовном, это очень понятно, т. к. здесь я прочла не более 5 книг за все это время!!! <…> В Кирове же в этом отношении был просто рай! Ведь большинству из Акад. отсюда и ехать-то некуда, а мне… Вот и надо решать — м. б., все-таки вернуться в Киров?

Но о том, что приехала, не жалею, все же здесь замечательно. Сейчас деревья желтеют и багровеют. И днем все еще тепло: ходим в одних платьях. Люся все еще не приехала. И мы пишем, чтоб и не приезжала. Зачем? Да еще и климат вреден ей. Здесь вообще очень странные болезни донимают многих. Я здорова, толста, вымыта и выстирана. Чистая лежу на кровати, читаю монографию о Нестерове. Выдали нам чудное повидло, я его слопала и делаю гоголь-моголь. <…>

Не надо мне передавать никаких вещей, только сатиновые штаны для езды верхом. Остальное мое, что можно, продавайте, умоляю!

10

11 октября 1942 г.

Как и следовало ожидать, с занятиями дело не вышло, и будут ли они вообще — никто не знает. Ехать же обратно безумно трудно, я убедилась сама, почти нереально. Поэтому беру предложенный для всей академии выход: т. е. буквально все мы едем на 1 — 1 1/2 месяца на сбор хлопка. За это получим мукой (за трудодни), а там будут кормить бесплатно. Где бы я лучше устроилась в смысле материальном? Странная жизнь: сейчас читаю, с утра ем обед, чая никогда не пью, живу как жила — не знаю, что буду делать завтра. Теперь ношу челку — подстригли девы в комнате. В колхоз с собой возьму лыжные штаны, красное осеннее пальто, вязаную кофту, из холста большой фартук, куда собирать хлопок. Проводила Танюшу Гугель1 на северо-зап. фронт под Бологое на 2 м-ца. Писем от меня не ждите, слать оттуда неоткуда.

11

26 октября 1942 г. Станция Джума

Видно, отсюда подробно не напишешь, т. к. времени абсолютно нет. С 7-ми утра, когда еще холодно очень, а сегодня даже лежал иней, мы выходим. Первые 2 часа, пока воздух не нагреется, — мучительно: хлопок от росы мокр и холоден, и пальцы коченеют. Но к 12 часам скидываешь с себя все и уже работаешь в одном сарафане (розовом). С 12 до 2-х — перерыв на обед: суп с картошкой, мясом, луком, помидорами и засыпкой из кукурузн. крупы, с горячими лепешками (хлеба, т. е. лепешек, дают по 800 гр. в день). В обеденный перерыв купаемся в быстрой речке, от которой отходит масса арыков. Но о месте потом — оно заслуживает отдельного описания. С 2-х до 6-ти веч. опять собираем.

Норма очистки свеклы была 600 кг в день. Оплата за это дается в конце года. На что я, впрочем, мало надеюсь, т. к. вряд ли мы что-либо выцарапаем (крупу, сахар). Я выполняла до 1200 кг, т. е. 2 трудодня в день. Хлопка надо собрать 50 кг в день, т. к. мы его лишь начали, то еще не знаю, как будет получаться. Вообще-то свекла лучше. С 6 до 9 веч. перерыв на ужин (каша с маслом). С 9 до 12 ч. ночи при луне опять собираем. Это самое красивое, но и трудное время. Нацепив все, что имеем теплого, мы идем (всего нас 30 чел. в этом колхозе). Невысокие кустики хлопка белеют раскрытыми чашечками, луна — вполне достаточное освещение для сбора созревших долек. Их всего 5 в каждом цветке. Ночью они напоминают фарфоровые цветы на кладбище, а вообще-то что-то из сказок Уайльда. Если бы не холод! Руки коченеют, ноги тоже (я имела глупость поехать в спортсменках, но теперь мне привезут мои коньковые сапоги. Но время летит, и мы ложимся. Так идут дни.

12

18 ноября 1942 г.

<…> Вот я уже и в Самарканде и… второй день как регулярно занимаемся!!! Правда, занимаемся мы — в клетках (буквально), т. е. в коридоре выстроены кабины, забранные фанерой, — это и есть аудитории. Но нашей радости и счастью несть конца, т. к. занятия весьма приличны по качеству и, само собой, по содержанию (гм!). В колхозе нас кормили хорошо. Я была ударницей и резала до 1500 кг свеклы в день. Обещают выдать за трудодни. Потом начались холода и дождь. Поскольку нас не отпускали как замечательных работников, мы организовали настоящий побег. Это было очень интересно, к счастью, погони не было. <…>

Пишу при свете яркого самаркандского солнца, окно открыто, видны горы с выпавшим снегом, стоят почти желтые деревья, но в синем зимнем платье мне очень тепло, даже жарко. Быть может, это, конечно, от костра, на котором мы с Иринкой делали заготовку, а по-здешнему — затируху из пшеничной муки с тертой сахарной свеклой, привезенной еще из района. Полное впечатление манной каши с сахаром. Вообще из этой свеклы мы делаем чудеса: запеченная в костре, она у корки липкая и сладкая, как леденец, стушенную и прокипяченную с молоком — нельзя отличить от какао. Но чувствую, что папа ворчит, что я опять про еду. Скажу только, что цены чуть упали, много овощей.

Эх, мама, будь ты здесь — безусловно уже преподавала бы французский в Акад., т. к. у нас острое отсутствие именно французских преподавателей и будет вести человек знаний чуть повыше моих. К счастью, я франц. не занимаюсь, а с Ирой начали вслух Daudet «L’Immortel»1. По-русски же увлекаемся в данную минуту «Мартином Иденом» Дж. Лондона. <…>

Когда вы написали, что собираетесь в Алма-Ату, я подпрыгнула до потолка, но это было в колхозе еще, т. ч. естественно, что мое письмо началось с «текущего момента». Но это было бы восхитительно! <…> Я считаю, что в Алма-Ате лучше <чем в Кирове>, а уж приехать-то туда я обещаю, я теперь очень подвижна и убедилась, что в войну передвигаться вовсе не трудно. <…>

Каждое воскресенье за ручку будут водить в баню всю Акад: порознь туда трудно попасть. <…> Я ни в чем не нуждаюсь, счастлива и здорова <…> и лишь мечтаю, чтобы вы скорее попали в тепло, а уж туда-то я прискачу!

13

3 декабря 1942 г.

Мы сидим в чудном настроении: теплый воздух врывается в открытое окно (ходим в носках и летних платьях), только что съели халву, собственноручно приготовленную (в кипящее масло — его надо чуть-чуть — всыпали муки и патоки, все прокипятили и охладили — получилось нечто!). Научила этому всех в комнате. А до этого над нами смеялись, ибо <пробную> порцию делали в нашем маленьком голубеньком горшочке и на свече, как алхимики. Вообще изобретаем без конца. Валюша должна сейчас принести дивного дынного меда (26 р. кг), тоже обнаруженного мною в одном из переулочков у Регистана. Такое огромное наслаждение бродить сейчас по городу, особенно старому, среди всего этого быта, под чудным ласкающим «зимним» солнцем Ср. Азии. Великолепный, благодатный край!! Прекрасная природа! Как замечательна жизнь!

Кругом обступили древнюю Мараканду1, расположенную террасами, горы, покрытые теперь снегами и ставшие реальными и более близкими. Ходишь по городу и нежишься, и благословляешь солнце и землю, сливаясь воедино с этим воздухом, светом, пестротой и вместе с тем гармонией. Шумит и гортанит город, сверкают арыки, крики ишаков напоминают скрип русских колодцев-журавлей, и над всем этим простерся нежно-голубой шелк небес. <…>

Вчера мы, 22 девушки, развлекались тем, что писали коллективно в военную часть письмо с характеристикой каждой из нас, ибо они, т. е. моряки с подлодки, хотели бы познакомиться с девушками и через Альку2 написали об этом. Хохотали до упаду. Вообще весело живем. Очень рада, что вам понравился «Фронт»3. Сюда приехал Дунаевский, но <на концерт> мы не идем, почему-то не хочется. Здесь тоже идет «Как закалялась сталь» — вероятно, пойдем. У нас вообще полное обслуживание: билеты приносят в комнату, по вечерам и утрам горячий кипяток, бесплатно стирают белье и очень чисто (!), вечером всегда горячие белейшие лепешки (10 р.) и горячее молоко (5 р. стакан) и чудная… кукуруза. Сами мы, когда что-либо варим, горько рыдаем, т. к. дым ест безбожно глаза. Керосин экономим, а топливо очень трудно добывать, и часто, часто вспоминаем русские леса с их валежником и сухостоем!

Занятия наши идут вполне нормально. Ходим и на защиты. Завтра последний день дипломников-живописцев, потом будем смотреть скульптуру и архитектуру. Английский двигается, и я опять начинаю говорить фразами на их «гнусавом» диалекте. Вижу, что вы отстаете от жизни, т. к. на письмах упорно появляется ноябрь как десятый м-ц, а ведь по ходу действия он был одиннадцатым, а теперь уже последний, двенадцатый!

2 Александра Савина — в дальнейшем старший редактор Ленинградского отделения издательства «Искусство».

3 Спектакль по пьесе А. Е. Корнейчука, опубликованной в 1942 г.

14

22 декабря 1942 г.

Мои дорогие! Пора поздравить вас с наступающим 1943 г. Как бы хотелось встретить его вместе с вами, но сделаем мы это в следующий раз и обязательно! Не правда ли? Мои любимые, желаю вам хорошо жить и дальше, а затем обязательно всем нам встретиться вместе, на севере ли или на юге, но опять зажить той дружной и веселой семьей, что и раньше. Ведь всегда мы трое были хорошими товарищами, всем делились, обо всем советовались и продолжаем советоваться друг с другом. Желаю папе потерять свою «злость» и дурное настроение 31 декабря, чтобы в 1943 г. они и не возвращались к нему, чтобы было при нем его прежнее довоенное ровное и мягкое настроение, неизменное во всех случаях жизни и так привлекающее к нему людей. <...>

А теперь нашей дорогой имениннице. Желаю, так же как и папе, здоровья и встречи со мной, т. к. это твое, кажется, одно из больших желаний. Быть веселой и «ядреной», как всегда, усовершенствоваться в кулинарии и в кормлении главы семейства всякими гематогенами. Не терять энергии и часть ее расходовать на отъезд в Алма-Ату. Ведь лучше там, где нас нет! Не правда ли? Крепко, крепко тебя целую, обнимаю и поздравляю с именинами и Новым 1943 г., который принесет нам победы и встречу. Пусть будет 1943 г. веселым и радостным, светлым и сытным, полным всяческих радостей. Любимые мои и дорогие, без вас я все время с вами, помню и люблю вас бесконечно. Надеюсь очень и очень, что в 1943 г. мы будем опять вместе.

Мы сейчас всецело поглощены подготовкой к Новому году — платим по
40 р. с чел. и сами варим, жарим, оформляем. Все сами, все ребята. Создано много комиссий. Кажется, будет очень хорошо и весело (насколько это возможно в наше время). Будет и вино, и прочее. Будут и танцы, премирование. Мы с Ирой по съедобной части.

Занятия идут своим чередом. В марте будет сессия. Комнату нашу обуял психоз по вязанию кофточек, и я распустила свою сильно порвавшуюся на хлопке зеленую шерстяную и связала заново очень красиво. Теперь распущу желтую, перевяжу на длинный рукав, продерну особым манером шерсть и получу таким образом 2 теплые одежки, что очень приятно, т. к. у нас холодно. Лужи и арыки подернуты тонкой пленкой льда, кое-где снег, т. ч. в шубе в самый раз. Мы уже «обратно» никуда не уезжаем, и Ярославль заглох.1 <…>

Валя воюет с педагогами, отстаивая свои взгляды на архитектуру, что весьма интересно. Было завелся у нее богатый поклонник, но оказался не особо приятным. Но его появление мы, безусловно, приписываем ее молитве краткого содержания: «Боже, дай мужа» (2 раза) — хор подхватывает то же самое, состоит он (хор) из нас, 22 девушек, т. к. мы «много» об этом «мечтаем». Словом, я даже рада, что нас так много в комнате, т. к. все веселые и симпатичные. Будет у нас на Новый год елка в виде хлопкового куста с шутливыми подарками. Выдумок масса. Ничего мне присылать не надо из обуви, а вот босоножки (для Ирины) и зубн. щетку (папину, посланную бандеролью) я не получила и очень страдаю без оной; хотелось бы еще и лыжную кофту, но это не существенно. Жду с оказией.

На днях смотрела фильм «Георгий Саакадзе» — замечательный, обязательно посмотрите, и «Машеньку», совсем в другом роде, но тоже чудесный. Такой милый, милый. В комнате у нас чисто и аккуратно. За день сильно нагревает солнце, а то было бы трудно, т. к. холодно. Все заветы, как примерная девочка, выполняю: чего единственно не могу — так это ежедневно после еды мыть посуду, и делаем мы это с Ириной весьма стихийно. <…>

Радуют дела на фронте. В Самарканде стало действительно попросторнее, и вообще по-прежнему хорошо. Меня удивляет, что Валя матери так жалуется, а нам она этого не высказывает так резко, но вообще-то стоит за Ярославль. Но сие, как пребывание, так и отъезд, от нас не зависит, и, конечно, никуда мы не поедем. Крепко, крепко вас целую и еще раз поздравляю. Поздравьте от меня всех наших общих знакомых. С 1943 г.! Ура!!