ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

ЕЛЕНА ЕЛАГИНА 

* * *

А в избранном горстку всего лишь стихов

Отмечу — зато золотые крупицы

Той музыки сфер, что в звучании слов

Себя нам являет, мерцает и длится.

Зато — совершенство! Какой там журнал?

И сайт ни к чему, лучше сразу в граните

Иль в мраморе… Что нам поэт завещал?

Что, памятник? Нет, ни к чему, не взыщите.

Он с нами, живой, вот и дышит строка

На белой бумаге, а очи читают,

И чтенье еще не исчезло пока.

А дальше что будет, то Бог его знает…

* * *

Дождь приутих — и снова зарядил,

И всё опять нахохлилось в природе.

А он идет, шумит он что есть сил —

И что еще в его шальной породе?

И что ему до нас? Он знай шумит,

Стучит по листьям, в лужах пузырится.

Ему плевать на стоны аонид

И на прозренья мрачные провидцев.

Он сам себе хозяин, и судьба

Его одна: пролиться шумной влагой.

Он сам себе затишье и борьба,

Он сам себе земные зло и благо.

* * *  

Завидовать тем, кто на Пасху святить куличи

С  горячею верой несет и кто истово молится в храме,

Кто слезы роняет при виде зажженной свечи

У светлого лика в богато украшенной раме;

Кто верой омыт, как святою водою, кому

Живется легко, словно агнцу под руцею Божьей,

Завидовать им, крест безверья неся, потому,

Что силу небесной защиты не чувствуешь кожей;

Что жить без Отца предначертано темной судьбой,

Точнее, с Отцом, но  не с Тем, что прощает и холит,

А с Тем, что карает и казни Свои вразнобой

Сулит и вершит, как Его о противном ни молит

Несчастный страдалец. Вотще. Не внимает ему,

Лишь новые сыплет без всяких надежд на спасенье.

Молчит мирозданье. И тяжко брести одному —

Лишь посох в подмогу да листьев осенних круженье.

* * *  

Посох иссохший, путнику в помощь данный,

Льнущий к руке, как красавица льнет к толстосуму,

Только в пути ускользающую нирвану

Вновь обретающий и равнодушный к шуму

Речи ли, времени, листьев, вокруг дороги

Мало что замечающий, кроме обочин,

Камень ритмично клюющий — так носороги

Подслеповато пасутся, — сосредоточен

Лишь на одной проблеме: чтобы пространство

Не завершилось когда-нибудь, не свернулось

Мирным котенком в клубок, чтобы длилось пьянство

Как бесконечность пути, а время не затянулось

Вновь в узелок на Божьем платке, в кармане

Спрятанном, позабытом, давно ненужном.

Посох иссохший, дружок мой, на Юкатане

Тот же, что в нашем российском бреду недужном.

* * *  

Бог живет в двадцать пятом кадре, там Его тайный дом,

А не в храмах пышных, где праведника с трудом

Мы отыщем в толпе пришедших, крестящих лбы —

Все в надежде на послабленье своей судьбы.

Бог живет в двадцать пятом кадре, попробуй увидь Его,

Попроси у Него везенья в земной стезе,

Он тебя не услышит, не даст тебе ничего,

Только горечь добавит невольной твоей слезе.

Он живет Сам с Собою, и мы Ему не нужны,

Неудачным творением Он нас когда-то счел,

Со времен Адама мнит нас детьми вины:

Лучше, мол, озаботиться вновь поголовьем пчел. 

* * *

Чем дольше живу, тем больше люблю людей…

Из разговора

Оттого ль, что чем дольше живу, то тем больше к растениям льну,

Тем нежнее привязанность к миру с названием «флора»?

И не к розе восточной, а вот — к простоватому льну

И к двухцветным ромашкам — без хитросплетений узора.

И к анютиным бархатным глазкам и к бархатцам рыжим простым,

А душистый табак — тот и вовсе  волнует сильнее,

Чем шанели с диорами, чуден вечерний их дым.

Ах, как путь соблазнителен Карла, скажу вам, Линнея.

Быть Дюймовочкой, жить в самой чашечке — центре цветка,

По ручью плыть на листике — есть ли  фантазия краше? 

Любоваться природой, не зная волнений пока…

Что за мирная жизнь, без войны нескончаемой нашей?

Но постой, присмотрись — и у них бесконечна борьба:

Кто сильнее, кто выше, чьи корни мощнее и гуще!

И чья воля одержит победу, а чья лишь слаба —

И хиреет побег в этой буйной враждующей куще…

* * *

Две при`дут сами, третью приведут…

А. Пушкин

Слова приходят шумною гурьбой,

Толкаются, устраивают бой

И не хотят равняться по ранжиру,

Страшась певца, их вечного транжиру,

И тяжелят  услужливую лиру,

Но стих растет — как будто сам собой.

* * *

И не то чтобы день нехорош,

И не то чтоб погода плохая,

Но едва ощутимая дрожь

Беспокоит и жжет, не стихая.

Но какой-то грызет червячок,

Отравитель привычного быта,

По душе будто плачет сверчок,

И бессмысленно кружит волчок,

И любимая кружка разбита…

* * *   

Оттого что утекает Гераклитова вода,

Оттого что не бывает так, чтоб было навсегда,

Оттого что лишь под горку — не под камень! — только вниз,

Оттого что поговорку не украсить словом  «cheese»,

Оттого что нет ответов, а вопросов целый воз,

Оттого что красным летом не найдешь неколких роз, —

Остается нам с тобою над словами колдовать,

После бурного прибоя их, как камушки, искать.

Остается нам с тобою над судьбою ворожить,

Остается нам с тобою бодро петь и просто жить.

* * *

Так приходит в негодность отжитый век,

Так летит в глаза прошлогодний снег

И, впиваясь иглою в припухлость век,

Прерывает бег.

Так с вокзалом вместе уходит в ночь

Тот последний поезд, что мог помочь,

И, стуча на стыках — точь-в-точь, точь-в-точь, —

Убегает прочь.

Так, сглотнув слюну, говоришь: прошла

Эта жизнь, что когда-то с тобой была,

А теперь — проводит лишь до угла

И — свои дела.

Так кончается этот роман. Почти

Канонически. Что ж, за труд не сочти,

И не то чтоб заново перечти,

Но как текст учти.