ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ

Алексей Машевский. Вспоминая настоящее.

СПб.: Коста, 2020

Алексею Машевскому исполнилось шестьдесят. К юбилею вышла в свет новая книга его стихов. И то и другое — ​чрезвычайно важные для меня события. Мы знакомы без малого сорок лет. Непросто изложить словами мое отношение к нему и к его стихам, поскольку многое и в нем и в них на протяжении долгих лет было мне исключительно, экстраординарно близким, чуть ли не становилось мной самим. Не уверен, был ли у меня когда-либо более чуткий и лучше понимающий конфидент. Во всяком случае, несмотря на суверенное плавание каждого из нас, зачастую мы если и не играли «в четыре руки», то перекликались «двумя роялями», как то иногда устраивают музыканты.

Такие опыты сотворчества приносили и прямые плоды — ​вспоминаю, например, наши совместные «Труды Феогнида» или большой неоплатонический цикл стихотворений, почти непроизвольно родившийся из диалога о современной поэзии, сочиняемого нами в конце прошлого века для «Нового мира». Но куда важнее, по-моему, что эта осознанная перекличка встраивалась и в геномы наших поэтик. Думаю, на благо обеих. Да и обоих нас. Поэтому мне немного неловко хвалить стихи Машевского, говорить об их несомненной значимости, значительности и замечательности — ​получается, что как бы превозносишь и прославляешь свое, кровное. Но если вдуматься, то это в высшей степени правильно и нормально. Настоящая поэзия — ​это заговор.

И оба значения этого слова важны. И тайное дело избранных. И завораживающее, излечивающее бормотание. К примеру, такое: «Эта влажная листьев дрожь, / Что-то важное о простом… / Ты себя вдруг осознаешь / Этим деревом, тем кустом». Или: «К чему это лето длится, / Чтоб скоро дотла сгореть, / И стоило ли родиться / Однажды, чтоб умереть?» Или: «Жить бы и жить бы, и жить бы, и жить, / Жить бы без страха, без бед, / Временной этой у той одолжить, / Вечной, хоть несколько лет». И в самом конце книги, самые последние строки: «Этой внутренней свободы / Годы не растрать! / Две заботы у природы: / Жить и умирать».

Умудренный толстовский мотив, не правда ли? На удивление простой, чистый и цельный. Или это только мне так кажется, поскольку как раз сейчас перечитываю «Войну и мир»?

Нет, думаю, что и мотив этот важен и что весь строй новой книги Алексея Машевского на эти художественные и этические высоты ориентирован. Высоты этически парадоксальные, ничего почти не обещающие каждому в отдельности (как все мы себя ошибочно ощущаем). А каково, например, название последнего раздела книги — ​«После зрелости»?! Это как? Это когда что? (Может быть, тут наличествует аналог или вариант «поздней зрелости», некогда данной Тарковскому, — «Чтобы, за сердце схватившись, оплакать / Каждого слова сентябрьскую спелость, / Яблока тяжесть, шиповника мякоть…»? Впрочем, подобные пересечения можно множить и множить.)

А название самой книги — ​«Вспоминая настоящее»! Большой вопрос — ​наличное или подлинное имеется здесь в виду?..

То есть перед нами впечатляющая, в каком-то смысле итоговая (однако же пожелаем поэту и нам еще много прекрасных томиков его писаний!) книга взыскательного художника. Жаль, нет аннотации, но автор указал вашему покорному слуге на ее особенность: собраны в ней стихи, ранее не входившие в сборники. И тут удивляет щедрость Машевского: столь совершенные тексты были оставлены, пропущены, таились под спудом. Хотя многие из них внимательный читатель, возможно, и помнит по журнальным публикациям или публичным выступлениям поэта.

Горжусь тем, что в книге есть стихотворение, посвященное мне (Марк Фурий Бибакул — ​римский поэт, стихи которого до нас практически не дошли): «С восхищением тайным, Бибакул, / Я читал твои строфы и снова / Разве что, замирая, не плакал / От еще раз ожившего слова».

Вот и я точно так читал эту книжку, ожившие в ней слова.

А. П.