ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ

Николай Кононов. Свод.

М.—СПб.: Пальмира—​Т8 Издательские технологии, 2021

Представительное избранное петербургского поэта Николая Кононова (род. в 1958 г.) делится на две хронологические части: до 1997—1999 годов приблизительно — ​и после, неравные, увы, в своей художественной значимости.

Дней Николаевых «прекрасное начало» запомнилось не мне одному — ​и лучшее из написанного им в 1980—1990-е годы, уверен, навсегда сохранится в алмазном фонде русской поэзии. Эту первую половину книги советую прочесть очень внимательно: сокровища там едва ли не на каждой странице. Приведу несколько почти случайно выбранных строк. Например, о школьной математике: «И вслед за печальнейшими хорезмскими алгебраистами / Заклинать крошечных гадов чудной арабской вязи?» Или о музыке: «По­мним, помним сжатый рот Шостаковича близорукого / И музыку его свистящую с барабанами и флейтами! / Ватага беспризорных симфоний, но чуть вальсирующую, жуткую, / Десятую больше всех люблю, плачущую, сколько ее не жалей ты!» Или безотчетно страшное: «В жаркий колос зерна взводом собираются в золотой броне и с легонькими пиками, / Вместо сердца клейковина твердая на две трети из белка. / Так-то, так-то, хорохорься, выражайся, ведь еще как будто не пропикали /  Часики всеобщие... Низко-низко батальонами блуждают облака».

Удивительна семантическая точность и интонационная раскрепощенность этих акцентных стихов, ознаменовавших в свое время раскрытие неведомых пространств и возможностей русского поэтического языка. Позже поэт успешно экспериментировал и с «узкими» стихотворными размерами: «Новобранец / Давид / И прапорщик Голиаф / Сошлись на танец / Среди трав. / Сквозь пальцы / Глядит / На них замполит. / Пращой и палицей / Туча висит. // Парной рифмой / Сплелись на лугу, / Неразличимы, / Два побратима. / И ни гугу…»

…А потом что-то стряслось — ​и этот ослепительный рифмованный мир начал сдуваться, в результате чего вторая часть избранного разительно отличается от первой. Как ад от рая… Всем: стилистикой, символикой, лексикой… За неимением места лишь лексикой и ограничусь.

Матерщину цитировать не стану, но — ​поверьте на` слово — ​во второй половине книги ее чересчур (и главное — ​незачем) много. Но кроме того, излюбленными прилагательными становятся теперь — ​«вонючий» и «сраный»: «вонючая трофейная мова», «водка сраная» и «окно дурное» в «вонючем доме», «в своих сраных Байях»… «Лена Шварц» — ​«Царевна сраных рот, / Обводного Ундина…» Не подумайте, что «сраными ротами» автор «Свода» называет многочисленных эпигонов Е. А. Шварц. Нет, просто напечатано безграмотно: Роты (с прописной) — ​старое название района, где жила поэтесса. Тоже там живу, — ​вполне респектабельное место, да и Обводный скоро таковым станет; о Байях и не говорю. Что ж им, этим «актуальным поэтам», всё не так, всё криво и косо, всё у них «сраное» и «..аное»!

Другое неожиданное пристрастье обновленного Кононова — ​образы, связанные с мочеиспусканием. Начинается вроде бы с культурологии: «Фрейд, Юнг, Адлер сошлись / В писсуаре хрустальном». А потом идет просто вразнос (и, увы, не в тональности Артюра Рембо с его обрызганными гелиотропами): «они салютом мочатся на снег», «Ангел / Гнилья / Шлангом / Лия // Лаву / Веществ / Славит / Инцест…» (или здесь изображена ассенизация наоборот?), «ей хорошо ссалось в прекрасной подворотне», «энурез и подагра», «водилы мочатся», «в кустарнике каком-то, где кислило, / Где ссали все, последнюю капе´ль не отряхая»… Многовато, думаю, для одной книжки.

Как и обещал, о прочих описанных в этом разделе «Свода» физиологических выделениях умолчу.

И вот на с. 153 (далеко не последней) как бы подводится своеобразный итог: «Человек уставился в конец своей жизни, / В ораву поганых вещей. / Кроме мочи, что еще из жерла брызжет / Одой химических карандашей». Точка в оригинале. Маловразумительно, нечленораздельно, но прискорбно. А рифмы и вовсе дрянь; песнописцы совписы и то верней рифмовали: «жизни» — ​«брызни».

В чем же причина этой литературной, а быть может, и экзистенциальной беды?

В том, что поэт, «задрав штаны», побежал «за комсомолом» — ​за «неподцензурной поэзией», адептам которой «ссать», «сраный» и «б…омузыка живет приплодом рвотным» представляются освежающей новизной. (Для лучшего понимания: в год демонтажа цензуры в СССР наиболее отъявленным представителям «неподцензурной поэзии» стукнуло двадцать лет.) Не случайно одно из стихотворений переломного для его поэтики времени посвящено Д. Воденникову (цитировать не стану, поскольку смысл текста для меня сокрыт за кривым сводом лексем).

Вот — ​в качестве параллели — ​«стихи» Д. Воденникова (еще и «лидера новой искренности», как написано на обложках его книг): «Стала ссать у клумбы. / Я ее тяну на поводке (на рулетке, а там добрых два метра), она ни в какую. / Сидит. Ссыт». Или: «А ведь раньше было не так: вот уж любили друг друга — ​так это любили, / ссали на место (? — ​А. П.), бегали друг за другом, / я с мокрой тряпкой — ​за ней, а она — ​от меня и по кругу…» И т. д. и т. п.

Такова «новая искренность», в которую некогда неосторожно ступил прекрасный поэт!

А. П.