ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

ЕВГЕНИЯ ДЖЕН БАРАНОВА

Родословная

Один погиб, другой расстрелян,

седьмой за хлеба воровство

пострижен наголо. В постели

не причащали никого.

Татары, русские, евреи

рыдают, охают, скрипят.

Бредет по матушке Емеля

глазами в ад.

А я тут что? Хромой излишек?

Меня не ездили плетьми,

не жгли допросами. Кто выжил,

тот обзаводится детьми.

И вот я существую. Хрупкий

неразговорчивый тростник —

ловлю в стакане сухофрукты,

давлю гармонию из книг.

И вот я женщина (морщины),

я еду к тридцати шести.

Какой остаток звездной тины

мне полагается смести?

* * *

Я выросла и стала глупой.

Не вырастайте никогда.

Спасайте Рябушку от супа,

грызите вилкой провода.

Дарите бабушке магнитик,

кормите кошку шаурмой,

но никогда не приходите

к себе домой.

Как только заполучишь спальню

отдельную — волчок заест.

В шкафу под куполом хрустальным

мертва коллекция принцесс.

С утра увидишь фею злую —

поймешь сквозь тела гололедь,

что выросла в себя — такую,

какой не стоило взрослеть.

* * *

Может, мне пить нельзя.

Может быть, я тоскую.

Только глаза скользят

гильзой от поцелуя.

Может, мне горек грех

осени заполошной.

Я попрошу за всех.

Если за всех, то можно.

Если за всех, то зря

можно не тратить слово.

Я молодой моряк

в поисках неземного.

Я золотой старик,

бронзовая реторта.

Господи, я тростник,

сломленный и протертый.

* * *

Еловой стружкой дольняя кровать,

елейный звук анафоры Пречистой.

Когда б не приходилось воевать,

то кто бы сомневался в пацифистах.

Когда б не приходилось выбирать

из двух побед, из сумерек воскресных,

то я бы научилась завывать

на млечном, на прозрачном, на древесном.

То я бы научилась жить простой,

дни вышивать, как пояс вышивают.

Но я стою над медленной водой

и берег для себя не выбираю.

* * *

Собака перестала есть.

Соседка перестала плакать.

Живые сумерки — как взвесь:

висят на строчках Пастернака.

Активный бродит гражданин,

спешит по холоду в халупу.

А я несу в кармане «Сплин»,

но не уныние, а группу.

И если б музыка жила,

то непременно в том подъезде,

где спит волшебная метла

и стены синие облезли.

Где коромысло дарит дым

бродяжке-дуре-папиросе.

Где ты остался молодым —

до переезда в двадцать восемь.

Бородинское поле

Подошвы оскользнуться норовят.

Здесь берег и зубаст и тороват

на ржавчину и солнечные споры.

Здесь люди умирали заодно,

и конница сносила их в кино

советского большого режиссера.

И церковь златокудрая цвела

на черепе сожженного дотла,

и грезила Цветаева Тучковым…

Тысячелистник, сабельник, чабрец.

Ребенку утомившийся отец

несет образовательное слово.

Богиня битв, прими мой тихий стих

за тех, кто под копытами затих,

за тех, кто был не волен или волен!..

Оранжевая вечная звезда

глядит на травянистые стада

и щурится над миром или полем.