ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Олег Клишин

* * *

Снега мокрого белые нити

вертикально текут за окном.

Тишина. Ни времен, ни событий,

ни границы меж явью и сном.

Лишь холодной размыт акварелью

поздней осени тусклый рассвет.

Жизнь свелась к ожиданьям бесцельным,

постепенно сходящим на нет.

Нет желания, нет настроенья.

А на нет — ни суда, ни обид.

То, что раньше имело значенье,

вдруг рассыпалось, как алфавит

на картинках, для счастья в котором

не хватило второй буквы «эс»,

припасенной для помощи скорой,

для того чтоб связной МЧС

сообщил, что бригада по встречной

мчится под переливчатый вой,

чтоб застрять в толчее бессердечной

перед входом в приемный покой,

где уже невозможно разлуку,

неизбежную, как холода,

отменить. На прощанье друг другу

надо что-то сказать… Лишь тогда

станет ясно, что в боли нет брода,

как в плакучей стене снеговой,

за которой следы пешехода

наливаются темной водой.

* * *

Навсегда одурачены сказками

с неизменно счастливым концом.

Провожающих лица — под масками,

лишь покойник — с открытым лицом.

Пусть все видят — скрывать ему нечего.

Место встречи — прощания зал.

Все, что мог совершить опрометчиво, —

совершил, все, что думал, — сказал.

Ни тревоги нет, ни сожаления

в безмятежно застывших чертах.

То, что в жизни имело значение,

исчезает, рассыпавшись в прах.

Идиому «в гробу в белых тапочках»,

неизбежную в каждой судьбе,

молчаливо сопящие в тряпочку,

примеряем невольно к себе.

Впрочем, есть несомненная выгода

для внесенного в список утрат —

за пределом последнего выдоха

для него завершен маскарад.     

СОН ПАТРИАРХА

В словах особого нет резона.

Все чаще хочется тишины.

Сменивший паркер на Паркинсона

о прошлом смотрит цветные сны.

Где все по-прежнему без обмана —

миражным маревом летний зной

над заповедной дрожит поляной

с зависшей в воздухе стрекозой.

Где встретиться предстоит со всеми —

в разрывах, паузах между строк, —

удерживая в ладонях время,

сквозь пальцы, как золотой песок,

струящееся под предлогом

необратимости. Путь земной

следы сандалий на босу ногу,

обшитых солнечной бахромой,

припорошил шелковистой пылью.

Дрожащую исцеляя плоть,

душе, как бабочке, дарит крылья

благословляющая щепоть.

Как будто годы, что всё забрали,

на миг вернули слепящий свет,

который вновь узнавать по Брайлю

ни времени, ни желанья нет.

Неотвратимое пробужденье

среди ненужных уже вещей —

как бесполезное утешенье,

что утро вечера мудреней.

Как перегруженные обозы,

по небу тянутся облака.

После томов грандиозной прозы

одно желанье у старика:

скорее бы у последней вехи,

запретного пригубив вина,

сомкнуть как можно плотнее веки

с надеждой на продолженье сна.

* * *

Сиделкой быть не привыкла Муза.

Уйдет, как только… — ей не впервой.

Да и другим ни к чему обуза,

любимец публики отставной.

Звонков, визитов — как не бывало.

Звенящая тишина с утра.

С лекарством тумбочка, одеяло,

обрыв кровати, узор ковра.

Неотвратимо приходит время,

когда все время почти ушло,

когда останешься только с теми,

кому до лампочки ремесло

твое — артиста, певца, поэта,

с кем можно молча и дотемна

следить за перемещеньем света

в проеме гаснущего окна.