ПОЭЗИЯ
И ПРОЗА
ЕЛЕНА ПУДОВКИНА
ОКНО, КРЫША, ЧАЙКИ
(или Период самоизоляции)
1
Солнце, небо и крыши
Да антенн сухостой.
Мир безлюден, но дышит
Неземной красотой.
Легких тучек движенье,
Их медлительный ход.
Черных птиц мельтешенье,
Белых птиц хоровод.
Что ж, останемся дома
И посмотрим в окно:
Все здесь с детства знакомо
И любимо давно.
На наброске пустынном,
Что нанес карандаш,
Петербургским акыном
Воспеваю пейзаж.
2
За крышей крыша. Скалы труб
кирпичных и антенн жердины.
Есть нижний мир — он зол и груб.
Есть золотая середина.
Она для птиц, она для тех,
кто может и взлетать, и падать,
и вновь стремиться к высоте,
и выводить свои рулады
ни для кого, ни для чего,
а просто потому, что пенью
здесь каждый смертный, но живой
обучен с самого рожденья.
3
Две чайки, из снежной гущи
вылепившись, осели
на соседнюю
крышу.
Их сотворила туча.
Рождественское веселье
ее осенило
свыше.
И смех ее, как снежинки
узорчатые, летает,
ведь
каждый в душе художник.
А творчество тем и живо,
что никогда не знает,
что
можно, что невозможно.
4
На скатах крыш искрится снег.
Дарованная свыше радость
доступна взору. Так бы надо
ответствовать на свет и мне.
Как многоцветна белизна,
открытая лучам небесным!
Заманчиво и интересно
на миг заметить из окна
рожденье вспыхнувших миров,
на ангельское оперенье
похожих. Ведь стихотворенье —
из тех же световых даров.
5
Чайка в грязно-белом оперенье.
Постаревший снег сползает с крыши.
Равнодушие с долготерпеньем,
чередуясь, из пространства дышат.
Все запаяны в свинцовой колбе
здешнею хозяйкой-лаборанткой.
Дворник то ли лед лопатой долбит,
то ли неба серую изнанку.
Хлопья снега на окно налипли.
Закружилась толчея дневная.
В мутной смеси выдохов и всхлипов
что-то зарождается, я знаю.
6
Трубы на крышах от тех печей,
которых давно уж нет.
Они в саду забытых вещей
молчат, как молчит поэт.
Пред небом свидетельствовали они,
что теплится жизнь в домах.
Но видела я, как гасли огни
в душах, в печах, в умах.
Не плачь, стихотворец, Господь с тобой
в безмолвии говорит.
И легкое облачко над трубой,
как дух, в тишине парит.
7
(Вспоминая
Марка Аврелия)
В статичном мире, средь антенн и труб,
есть дыры чердаков, есть чайки, есть вороны.
Здесь правит стоицизм. Здесь «да» и «нет»
синхронно
срывает ветер с губ.
Меж плоскостями крыши и небес
все неизменно. Но дана свобода
дышать и созерцать, смывая год за годом
с себя боязнь и спесь.
8
(Подражание
Кацусике Хокусаю,
запечатлевшему
сто видов горы Фудзи)
Сто видов соседней крыши
запечатлеть пытаюсь,
но мне не хватает цели.
Секунды бегут, как мыши,
торопливо глотая
все, что забрать сумели.
Сегодня другой оттенок
у серого неба. Стало
оно бумагою, фоном.
На нем — штрихами — антенны
и темных труб пьедесталы
для чаек и для вороны.
По скатам, как по наброску,
Грифелем тонкий лучик
проходит, едва касаясь.
И солнце глядит из тучи
сквозь узенькую полоску,
как желтый глаз Хокусая.
Преложение псалма 41
Жаждет лань и стремится на водопой —
так и душа моя тяготеет к Богу.
Но спросили меня: «Где же Бог-то твой?» —
и заплакал я, ощутив тревогу.
В многолюдстве я славословья пел,
в Божий дом входил, ликовал со всеми.
А теперь, в одиночестве, оробел,
и в душе вызревает сомненья семя.
Бездна бездну зовет. Надо мной прошли
годы бед и напастей, подобно волнам.
Для чего Ты оставил меня? Вели
замолчать хулителям вероломным!
Почему ж ты смутилась, душа моя,
видя, как кривятся в усмешках лица?
Уповай на Бога, душа. А я
Буду славить Спасителя и молиться.
Преложение псалма 113
Море, в тревожном танце
задвигавшись, побежало.
И почему, как агнцы,
скачут холмы и скалы?
То Бог превращает камни
в озера. Земля трепещет.
А идолы суть руками
сотворенные вещи
из серебра и злата.
Очи у них незрячи,
гортань их не знает речи,
и уши забиты ватой,
и ноздри не чуют дыма,
и не осязает кожа.
Кто видит богов такими —
сами на них похожи.
Язычник идолов лепит,
старается и хлопочет.
А Бог на земле и небе
делает что захочет.
