ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ

Евгений Водолазкин. Оправдание Острова.

М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2021

Что если бы летописи продолжили писать до наших дней? На этот вопрос решил ответить Евгений Водолазкин, на протяжении трех десятков лет изучающий древнерусские хронографические тексты. В романе «Оправдание Острова» он сам стал хронистом, создав летописи некого государства, снабженные комментариями Их Светлейших Высочеств Парфения и Ксении.

Поскольку книга охватывает довольно большой промежуток времени — ​от Средневековья до наших дней, летописцы меняются. Но общий тон един, и в нем легко увидеть отголоски манеры, выработанной автором еще в романе «Лавр»: он не пытается воссоздать речь представителей определенной исторической эпохи, а лишь использует узнаваемые обороты и синтаксические конструкции, не гнушаясь современной лексики. Так «опекун», «проблемный ребенок», «казенщина» и «скоропостижно скончался» соседствуют здесь с «В лето шестидесятое светлейшего князя Константина по грехам нашим великая сушь продолжалась». По этой причине, а еще потому, что за летописи отвечали монахи (люди, представляющие не личный взгляд, а общий, одухотворенный верой) Никон, Мелетий, Нектарий и другие, включая даже бунтаря Прокопия Гугнивого (кроме официальных записей оставившего обличительную «истинную историю»), они сливаются в альтер эго Водолазкина, по-своему фиксирующего историю Острова.

«Не похожа ли жизнь народа на жизнь отдельного человека?» — ​такой формулой писатель также пользовался в предыдущих произведениях, отражая исторические периоды в судьбах своих персонажей. В новом романе формула выворачивается наизнанку, и героем становится целый Остров. Легче всего его сопоставить с Россией: очень уж много соответствий и узнаваемых героев. Но сюда же вплетены события других европейских государств, приправленные литературными и мифологическими сюжетами, гротеском, сказочными элементами (вроде говорящего кота и говорящей же отрубленной головы). Кроме того, автор намеренно разделяет свой Остров и существующую где-то на большой земле Россию: один из персонажей, наш современник, упоминает Сталина и диктатуру в рамках вопроса «по истории России».

Фиксируя собирательный образ некой страны, автор демонстрирует отказ воспринимать историю как цепь причин и следствий, отказ от стандартного подхода, находимого в любом учебнике: причины войны, повод, цель, итоги. Водолазкин же устами хрониста Илария заявляет: «История есть описание борьбы Добра и Зла, ведущейся руками человеков». А историческими событиями, по его мнению, «можно считать всякую победу одной силы над другой, поскольку соотношение сих побед и поражений определяет духовное состояние народа». Вот и война может не входить ни в чьи планы — ​и всё равно начаться.

Только так, без вычленения важного и сто`ящего время может остаться целостным — ​каким его и воспринимали в Средневековье. Вот и наша летопись фиксирует всё — ​даже трехдневное правление одного из регентов Парфения занимает отдельную главу. Надо сказать, что членение на главы по именам правителей — ​одновременно и успех и неудача. С одной стороны, повествование нужно было структурировать, а формы летоисчисления сменялись и не могли стать опорой. С другой — ​читатель лишается почти единственной интриги: кто станет князем по смерти предыдущего или президентом по итогам выборов.

Одна сюжетная интрига в романе все-таки есть, но и с ней не всё просто. Связана она с комментаторами летописи — ​Ксенией и Парфением, людьми, значимыми для государства. Их обручили еще до рождения; их брак примирил два воюющих рода; много лет супруги княжили на Острове, а после оставались авторитетом и оплотом справедливости. Благодаря включению их линии роман оживает, в особенности когда Ксения и Парфений перестают комментировать события летописи (что характерно — ​примерно после Революции) и превращают данное им слово в дневниковые записи: мы узнаём, что на момент их составления обоим по 347 лет, об их жизни пишут книгу и снимают фильм. Водолазкин не в первый раз наделяет персонажей качеством, которое в виде фантастического допущения помогает осуществить задумку: «замороженный» на десятки лет герой в «Авиаторе», будто существующий в нескольких временах одновременно, — ​Арсений/Устин/Лавр в другом романе… В этот раз невиданное долгожительство помогает сделать Ксению и Парфения современниками сразу нескольких эпох. Но как и почему им удалось прожить такую долгую жизнь? К сожалению, читатель об этом не узнает, приходится довольствоваться тем, для чего им был дан этот срок.

Казалось бы, сюжет не закручен, загадки не разгаданы, конфликта нет… Но эта книга для неспешного чтения имеет другие достоинства. Радость узнавания аллюзий и реминисценций, необычный взгляд на историю — ​и неожиданные и очень меткие определения эпох. Вот о 1990-х: «К тому, что уже продавалось на бензоколонках, прибавились романы Стинга, пластинки Кинга, стразы, стринги и великое множество всего, что и перечислить невозможно».

Дарья Облинова