ПОЭЗИЯ
И ПРОЗА
Анастасия Скорикова
* * *
Вот так и жил:
дружил, любил...
Неплохо, в общем,
выходило,
на глупости хватало
сил.
А тут на даче прихватило.
На лавку сел и
сделал вдох...
Вдыхая, выдыхая
снова,
увидел сквозь чертополох
и заросли болиголова
косынку синюю реки,
малиновый залив заката.
Ночная бабочка, щеки
коснувшись, трепыхалась
рядом —
пятнистая, как счастья
бред.
И понял он, всё подытожив:
красивее планеты нет
и быть не может.
* * *
Уходя от мамы,
целуешь ее в прихожей.
В зеркало, висевшее
здесь всегда,
мельком посмотришь:
в раме из темной
кожи,
словно слюда, спрессованные
года.
Твердой, холодной
такой же
станешь — когда
лед амальгамы растает
и через край
хлынут отчаянье,
радость, безумный май
в бледных подснежниках,
свет золотой, вода —
прожитой жизни
среда,
со дна
взвесь поднимая
— крупинки былого смысла —
буквы, простые
числа.
* * *
Говорят: «Смерти
нет, смерти нет, смерти нет, смерти нет».
Это только слова,
а она поджидает повсюду.
Дед ушел на завод,
вышла бабушка тоже куда-то.
На столе рядом с
лампой зеленой — коробка конфет.
Если вспомню насыщенный
вкус, то и смерть позабуду.
Черви, пики и буби — на крышке картонной квадратной.
Вот с ликерной начинкой
от «Пиковой дамы» привет!
Обвиняют, бубнят
или крестят — сердцам нет возврата.
Шоколад долго тает,
и память цепляется за
эту слабость и сладость.
Когда закрываю глаза:
та же комната, тот
же буфет — да не та, да не этот.
Серебрится обертка
— фольга на полу — лунный трепет.
Жизнь не сахар...
Нет дома и в сквер переделали двор,
тополя все спилили.
Отыграна драма. Разруха.
Ветер листья выносит — как письма из прошлого
— сор.
На скамейке вся
в черном о тайне бормочет старуха.
НОВОГОДНЕЕ
Божественная бедность
предрассудка,
предновогодней блажи
мишура...
Искусственная серебрится
шубка
у елки в центре нашего
двора.
До слез доводит старенькая
шутка,
несбывшееся счастье
колет в бок.
Еще одним озябшим
промежутком
бог времени тебя
дополнить смог
до тишины пустынного
простора,
до звездной разлетевшейся
трухи.
И ты стоишь средь
праздничного сора
как в детстве — и готов прочесть стихи.
ПУГОВИЦА
В последнее время
не нахожу нужных слов.
Попадаются всё чаще
не те:
вроде окурков и прошлогодней
листвы.
А драгоценные, круглые,
как жемчужины,
припрятанные в сгущающейся
темноте,
мною не обнаружены.
«Ну, — говорю племяннику, — сбегай-ка, поищи!»
В детстве, гуляя
с бабушкой, трепеща,
я подбирала фантики,
пятаки,
а однажды нашла
что-то янтарное —
оказалась пуговица
пальто или плаща.
И распахнулось
тайное.
* * *
Весна начинается
на окраинах, на задворках и пустырях,
мать-и-мачехой желторотой
у стен гаражей гнездится.
Прошлогодний заморыш
жизни, стряхнув первобытный страх,
подставляет солнцу
ребрышки и ключицы.
Пахнет мерзлой землей,
свежей пылью. И хочется налегке
до заката бродить,
отмечая проталин сухие пятна,
точно родинки нежные
на плече твоем, на щеке,
целованные многократно.
* * *
Все женщины Лукаса Кранаха Старшего в зыбкой
оболочке Венеры, Дианы, Лукреции, дамы света
—
в невесомом муслине, с едва уловимой улыбкой,
узкоплечие, большелобые, согретые негой
лета,
из блаженства сырых садов, цветущих когда-то,
где-то,
ускользают во тьму неизвестности налегке,
увлекая в погоню,
оставляя лишь тень победы,
точно хвост верткой
ящерицы в руке.
* * *
Выходишь во двор,
подмороженный звездным светом,
со знанием: всё,
что любимо, увы, конечно.
А тут бесконечность
накроет бездомным бредом,
бессонница крепко
обнимет тебя за плечи.
Шагнешь за пределы
сознанья, срывая крокус,
зацветший опять
с ранней осенью параллельно.
Хотел вечной жизни:
смотри старый фокус-покус,
где мир пропадает
в бездонной бутылке Клейна,
себе повторяя:
«Но я-то ведь не исчезну,
с багровой, лимонной
листвой ускользнув из сада».
И падает, падает
сердце в ночную бездну,
расходится тьма
золотыми кругами ада.
