ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Александр Леонтьев

Обряд

Буря

Ирине Князевой

1

Злая весть прилетит из пустыни,

Дабы рухнуть в сугробы сюда…

Об Отце — иногда, но о Сыне —

Всякий раз, как приходит беда:

Хруст песка на зубах, и сквозь пальцы

Не просеять уже ничего,

Словно кварц в этом мире и кальций

Составляют его естество, —

Так и есть, ибо горе есть горе.

Средиземное — многим шумит!

Но в итоге — лишь Мертвое море,

Соль сплошная... Шалом, Шуламит.

2

Не расти в Палестине осине —

Потому и несется, пыля,

По безудержной снежной пустыне

В наш оазис — в леса и поля —

Эта тройка с волхвами, дворами

Пробираясь к парадным дверям

Человечного хлева, — с дарами…

Не довериться ль поводырям,

Что слепцам указуют на ясли

Нас самих — но во всей полноте?

Если так, то еще не погасли

В темноте эти звезды и те.

3

Состраданьем вернутся страданья

В племя новое: пламя его

Не растопит ледник мирозданья,

Не изменит вообще ничего,

Но опять — бубенцы у порога,

Голос друга (мы разве — не те ль?)…

Буря-бабочка — о, недотрога! —

Общерусская наша метель.

Сколько скорби и сколько удач Ты

Нам навеял — что звезд жестяных

И крестов. Ели, сосны и мачты,

Пальмы крымские… Как же без них!

4

И тогда мы поймем: всё живое

На живое и обречено —

В криках радости, смертном ли вое…

Изначально и вечно равно.

Не замерзнут во льду отраженья,

Не оттают, увы, по весне.

Только наши вращенья, скольженья

Провоцируют холод извне.

Мальчик с девочкой выберут снова

Промокашку катка или брег…

Так не суйте им Книгу Иова

Как начальный судьбы оберег.

* * *

1

Лучший лекарь — и самый лживый —

Примиряет в полночь: ноль — ноль.

Уживись, мол, голубь, с оливой,

Как с размолотым сердцем боль.

Только там, под ледком непрочным

Вытесняющего явь сна,

Зреет то, что не превозмочь нам:

Наступающая весна.

Потаенное, скрытое в нетях

Именуемого душой,

Станет каплями — лишь наметь их —

И водой потом небольшой.

Потечет… Восстанет природа

Как сплошной подснежник обид…

И в страданье, что год от года

Расцветает, никто не забыт.

2  

Старость мыслит уже не кровью,

Но анализами ее:

То, что дружбой звалось, любовью, —

Было только твое, твое!

Выше смерти на свете нету

Ничего, даже бед, обид…

Всё чужое — и канет в Лету.

Вымрешь ты, индивид, как вид.

Слезы, грезы, тоска, надсада…

Помню, в детстве еще сбежал

Из казарменных яслей-сада.

Не жалел. И всегда желал.

Может быть, говорил Рабле нам.

Вот септет оттрубит отбой:

С глаз долой — со всеобщим тленом,

Но из сердца вон — лишь собой.

* * *

С облаком спутал сначала,

Но расступились дома

Через четыре квартала —

Сплошь голубая зима!

Неба холодного мета,

Овеществленье мольбы —

Желто-лилового цвета

Пар из фабричной трубы.

Кто вострубил, в этом гимне

Было не ясно, — палит

Солнце в сусальном зените…

Позже дошло, извините:

Индустриальный, увы мне,

Новых времен Параклит.

Смольный собор

1

В морозный день высок и ярок

— где снизу снег, а сверху синь, —

Из кобальтовых скроен арок,

Он — воплощенное «Аминь».

Пороша отгуляла: тихо.

Как будто кончились вражда

Племен, времен неразбериха

И нет ни грека, ни жида.

2

(Минуют годы — будет снова

взаимный передел Земли.

Собор останется — иного

потомку щедро не сули;

да не прейдут ряды, аптека,

водоканала каланча,

и вновь правами человека

друг друга высекут сплеча…)

3

Из кирпича, не из фарфора,

В глазури белой — нет синей!

Как многовековая фора —

Но кто ж воспользовался ей?!

Пересечет полнеба птица —

И вспыхнет купол! Волшебство

Оставь: пусть не перекреститься —

Полюбоваться на него.