СТО
ЛЕТ ТОМУ НАЗАД
ЮЛИЯ МОШНИК
Восстание в Кронштадте. Финский эпилог
Вспыхнувшее 1 марта 1921 года антибольшевистское восстание
в Кронштадте продолжалось чуть более двух недель. К утру 17 марта
положение крепости, окруженной со всех сторон и обстреливаемой с занятых
войсками 7-й армии фортов, стало безнадежным. Для повстанцев оставался единственный
возможный маршрут отступления — на форт Красноармейский (Обручев), от
которого по льду можно было уйти в Финляндию.[1] Решение прекратить сопротивление Временный революционный
комитет принимал спешно, не успев проинформировать все подразделения, которые еще
оставались ему подконтрольны. На санях и пешком, с вещами и оружием,
некоторые — с женами и детьми, кронштадтские матросы, солдаты,
гражданские лица начали пробираться к финскому берегу. В 22:45 Финляндское
телеграфное агентство получило от выборгского губернатора Л. К. Реландера,
выехавшего в Терийоки (ныне — Зеленогорск), сообщение, что солдаты
пограничной охраны задержали около 800 пересекших государственную границу повстанцев.[2] К этому времени бои в Кронштадте уже
прекратились. По воспоминаниям очевидцев, на льду залива видна была только колышущаяся
черная масса — солдаты и матросы, бредущие к финскому берегу.
В полночь поездом из Терийоки в форт Ино, где имелись оборудованные
бараки и продукты, доставленные сотрудниками Американского Красного Креста,
была отправлена первая группа кронштадтцев — 600 человек, преимущественно
женщины и дети. Спустя полтора часа в форт ушел еще один состав[3], но беженцы продолжали прибывать. За ночь их
количество выросло до 2000, а к середине следующего дня превысило
6000 человек.[4] 19 марта утренние газеты
сообщали о том, что в Финляндию прибыли 8000 участников восстания.
Эта же цифра, впоследствии многократно повторенная в исследовательской литературе,
фигурировала в рапорте командующего Юго-Восточным пограничным округом подполковника
Э. Хейнрикса.[5] Опрошенный властями первым
начальник артиллерии крепости генерал-майор А. Н. Козловский высказал
предположение, что в Финляндию перейдут из Кронштадта и фортов в общей
сложности около 20 тыс. человек.[6] Позднейшие
свидетельства (прежде всего поименные списки) показывают, что уверенно можно говорить
о 6300—6400[7] кронштадтских беженцах,
оказавшихся 17—19 марта 1921 года в Выборгской губернии.
Для задержания и разоружения
участников восстания были мобилизованы пограничные войска, таможенная охрана и подразделения
регулярной армии, а также определены пункты приема беженцев: Куоккала (ныне —
Репино), Келломяки (ныне — Комарово), Терийоки, Ваммельсуу (ныне —
Серово) и бывший форт Ино.[8]
Только в Райволе (ныне — Рощино) были сколько-то приемлемые условия
для временного размещения, остальным приходилось ждать, когда их отправят в Ино
и предоставят кров. Члены Временного революционного комитета во главе с председателем
С. М. Петриченко были размещены в здании терийокского карантина.
В Финляндию смогли уйти 11 из 15 руководителей восстания. 18 марта А. Н. Козловский обратился
к пограничному коменданту с прошением: «Мы все: гарнизон Кронштадта,
политические деятели, а также гражданское население Кронштадта, прибывшие на
территорию Финляндской Республики, просим Вас, Господин Комендант, быть ходатаем
перед Финляндским Правительством о принятии нас в качестве интернированных
со всеми правами, присвоенными лицам этой категории по законам Финляндской Республики».[9] На следующий день коменданту был передан «доклад»,
подписанный Петриченко, начальником обороны Кронштадта Е. Н. Соловьяновым,
начальником штаба Б. А. Арканниковым и секретарем Э. Кильгастом,
в котором содержалась та же просьба.
С самого начала Министерство иностранных дел Финляндии рассматривало
кронштадтских мятежников как «несомненных беженцев», нуждающихся в убежище[10],
однако единого мнения о том, как в дальнейшем поступать с ними, не
было. Для властей Выборгской губернии необходимость обеспечивать их кровом, одеждой
и продовольствием стала трудной задачей. В интересах финляндских властей
было перемещение кронштадтцев куда-нибудь в центр страны, подальше от границы,
однако это потребовало бы значительных затрат, тогда как в приграничных районах
имелись старые русские форты и пустующие казармы, которые можно было использовать.
Заботу о кронштадтцах в Финляндии в первые месяцы взял на себя Американский
Красный Крест, а правительство страны в срочном порядке выделило на обустройство
изоляционных лагерей 250 тыс. марок Выборгской и 30 тыс. марок Миккельской
губерниям.[11]
Какой линии придерживаться в вопросе о кронштадтских беженцах,
не знал и полномочный представитель РСФСР в Финляндии Я. А. Берзин,
который 21 марта обратился к наркому иностранных дел Г. В. Чичерину
за указаниями. Берзин полагал, что просить Финляндию о выдаче беженцев Советской
России было бы «величайшей нелепостью»12., но считал необходимым потребовать
возвращения «советской собственности» — оружия, изъятого у беженцев
и собранного на льду шюцкоровскими отрядами. Финны возвращать оружие отказались.
Объявлено восстание
Кронштадтское восстание не стало в Финляндии неожиданностью ни
для представителей власти, ни для обывателей, ни для русских эмигрантских организаций,
чьи представительства уже на протяжении трех лет вели в Финляндии активную
работу. «Обстановка [в Кронштадте] весьма нервная, и мелкие уличные стычки
случаются одна за другой. Всеобщее восстание может вспыхнуть в любой момент,
поскольку значительной части городских обывателей надоела большевистская власть», —
писали в финских газетах еще в сентябре 1919 года.[13] В первых двух письменных свидетельствах
о событиях в Кронштадте в марте 1921-го, оставленных самими участниками —
в уже упомянутых прошениях об интернировании, — протест
против захвата власти большевиками назван основной причиной восстания.
Версии о том, что восстание могло быть заранее спланировано военно-политическими
организациями русской эмиграции, действовавшими через финляндских представителей,
неоднократно озвучивались.[14] Косвенным указанием
на такую возможность служит выявленная П. Эвричем[15] докладная записка «Об организации вооруженного
восстания в Кронштадте»[16], авторство
которой приписывается выборгскому хирургу Г. Ф. Цейдлеру, возглавлявшему
Российский Красный Крест в Финляндии и тесно сотрудничавшему с Д. Д. Гриммом —
представителем Врангеля в Финляндии и членом Национального центра.
Однако этот документ, написанный в январе-феврале 1921 года, подтверждает
только то, что эмигрантские круги рассматривали Кронштадт как важнейший пункт, на
который можно будет опираться в том случае, если советская власть пошатнется.
Сенсационная «утка» о якобы
вспыхнувшем в Кронштадте восстании, опубликованная в парижских «Последних
новостях» 10 февраля, в финской прессе появилась на два дня раньше:
8 февраля похожий текст был опубликован в газете «Karjala»[17] и многих других местных финских газетах —
со ссылкой на сообщение в номере «Общего дела» от 2 февраля.[18] Когда же спустя три недели ожидания вдруг стали
реальностью, Финляндия и Эстония были первыми странами, получившими сколько-то
достоверную информацию о событиях в Кронштадте. 4—6 марта была налажена
телеграфная связь с мятежным островом, и Кронштадтское восстание на несколько
недель стало основой новостной ленты в Финляндии. Официальная позиция властей
оставалась неизменной: Финляндия придерживается строгого нейтралитета и не
вмешивается в дела Советской России. С финского берега казалось, что происходящее
в Кронштадте — сигнал о начале краха большевистской власти.
В Питере теперь беда,
Восстание в Кронштадте,
Время впишет его
В историю революций.
Ленин-дед, дядька Троцкий,
Кого вы теперь позовете на помощь?
Народ? Но он восстал!
И с ним — матросские массы.
Сук под вами уже подрублен,
Идеи свои вы распродали.
Что будете теперь делать?
Плохо быть на вашем месте, —
писала 6 марта выборгская «Karjala».[19]
Связи с эмигрантскими кругами
в Финляндии повстанцы наладили быстро. 8 марта (по другим сведениям —
10-го) в Кронштадт прибыл бывший командир линкора «Севастополь», капитан
I ранга барон П. В. Вилькен в сопровождении двух представителей
Российского Красного Креста. Предметом переговоров было оказание продовольственной
и денежной помощи кронштадтцам. От иного вмешательства эмигрантских обществ
в кронштадтские дела Ревком, судя по всему, отказался. О впечатлениях
Вилькена от пребывания в Кронштадте 4 апреля контр-адмирал В. К. Пилкин
писал Н. Н. Юденичу: «…их встречали со слезами. Многие говорили не стесняясь,
при всех, что глубоко раскаиваются в содеянном. Председатель Рев[олюционного]
Комитета Петриченко (писарь с „Петропавловска“) все время старался дать понять
приехавшей в Кронштадт из Гельсингфорса делегации, чтобы не обращали большого
внимания на пункты Кронштадтской декларации, якобы наспех составленной и переделывать
которую будто бы не время. Комитет, по-видимому, очень опасался, как бы не дать
против себя поводов к обвинению, что восставшие „наемники капитализма“, „слуги
Антанты“, „белогвардейцы“ и т. п. <…> Но, конечно, эта болезнь слов доказывает,
что не очень, значит, еще приспичило».[20]
Трудно судить, насколько Вилькен (которого в Кронштадте недолюбливали) правильно
понял или передал настроения кронштадтцев. Пункты Кронштадтской декларации были
составлены очень грамотно, неслучайно она нашла такую массовую поддержку. Дело было
скорее не в «обвинениях» (на это Ревком никак не мог повлиять), а в том,
что повстанцы действительно не хотели, чтобы ими руководили «белогвардейцы». Один
из членов делегации, вернувшись из Кронштадта, дал короткое интервью «Karjala»,
в котором рассказал о том, что С. М. Петриченко, представляясь,
сказал ему с улыбкой: «Вот, смотрите на „белого генерала“, который руководит
Кронштадтским восстанием».[21] Делегат намек
понял и на всякий случай в том же интервью «понизил» звание А. Н. Козловского
до подполковника: восстание в Кронштадте должно было остаться солдатским.
13 марта, когда исход событий
еще не был очевиден, на территории Финляндии оказались первые перебежчики с восточных
фортов. Командующий Юго-Восточным пограничным округом Э. Хейнрикс докладывал
в Министерство иностранных дел, что «с начала восстания из Кронштадта и близлежащих
островов на финскую сторону прибыло через границу в общей сложности 13 человек,
которые сейчас содержатся в терийокском карантине».[22] Одновременно комендант опровергал появившиеся
слухи о том, что на
границу прибыла группа бывших русских офицеров, готовых отправиться
на помощь кронштадтцам.[23]
Две «правды»
В числе первых, кому удалось пообщаться с кронштадтскими беженцами,
был главный редактор гельсингфорсской газеты «Новая русская жизнь» Ю. А. Григорков,
который при посредничестве финских властей смог попасть в терийокский карантин.
«Дальше веранды меня не пускают. Сестра милосердия отбирает у меня пропуск
и спрашивает, кого я желаю видеть. Называю фамилии Козловского и Петриченко.
<…> Наконец, дверь отворяется и входит человек маленького роста, в черной
клеенчатой куртке. Это генерал Козловский. Маленькая бородка с сильной проседью;
темное, худое лицо; нервные небольшие черные глаза, из которых глядит тоска. Мы
знакомимся. „Вот вам две статьи, которые я написал, — говорит генерал. —
Одна называется «Правда о Кронштадте», другая «Причины падения Кронштадта».
Мне терять нечего. В Петербурге осталась моя семья. Я слышал, что она
арестована и двое моих сыновей уже расстреляны.[24] Теперь мне остается только одно: — мстить
большевикам, где только можно и как только можно“». О причинах восстания
и своей роли в них Козловский высказывается вполне определенно: «Движение
в Кронштадте было чисто народное, стихийное, никто из нас, офицеров, его не
подготовлял. Все мы были людьми нейтральными, в политику не вмешивались и служили
большевикам <…>. Большевикам было выгодно объявить, что восстанием руководят
генералы и белогвардейцы. К счастью для них, в Кронштадте нашелся
один генерал. Его и объявили белогвардейцем и организатором восстания.
Сделали меня козлом отпущения». По его словам, брожение в солдатской и матросской
среде началось с осени 1920 года, «когда стали давать отпуска. Люди возвращались
оттуда возбужденные, рассказывали о том, что жизнь в деревне стала невозможной,
так как большевики совершенно разорили крестьян».[25] Выбор председателя Ревкома Козловский объясняет
ораторскими способностями С. М. Петриченко: во время митинга на Якорной
площади 1 марта тот возражал М. И. Калинину и помощнику командира
по политчасти Балтфлота Н. Н. Кузьмину. Содержанием в Терийоки
и питанием Козловский был вполне доволен и жаловался только на отсутствие
табака.
Вторым на встречу с Григорковым пришел С. М. Петриченко:
«Широкое безусое лицо, умные добродушные глаза, хорошая выправка. Говорит хриплым
голосом, который, по его словам, надорван. Типичный митинговый оратор. Говорит гладко».
Рассказ Петриченко — тоже о «ненависти к большевикам». Он
«огорчен, что его не пускают в Ино к беженцам», которые, по его словам
хотят «активно бороться с большевиками». Он боится, «чтобы большевистские агитаторы
не воспользовались его отсутствием для возбуждения солдатской массы», а также
сообщает, что «революционный комитет составляет теперь подробный отчет о событиях
и пришлет его в „Новую Русскую Жизнь“ для опубликования».[26]
Были ли в действительности сделаны заявления о том, что кронштадтцы
собираются из-за финской границы вести политическую деятельность — трудно
сказать. Петриченко такое сказать мог, он хорошо чувствовал, чего от него ждут.
Намного сомнительнее, что об этом сказал Козловский. Офицеры и солдаты, с которыми
Григорков встретился позднее, о своем будущем ничего не говорили.
«Нелепый слух, что… во главе всего восстания стою я»
Постановление Совета труда и обороны от 3 марта, подписанное
В. И. Лениным и Л. Д. Троцким, объявляло «бывшего генерала
А. Н. Козловского и его сподвижников» вне закона.[27] Стараниями большевистской пропаганды стихийное
восстание было представлено как мятеж, спланированный и организованный бывшими
царскими генералами, за спинами которых стояла Антанта, а принятая кронштадтцами
резолюция объявлялась «черносотенно-эсеровской». Заранее были заготовлены и показания
«зачинщиков»: Козловского, Петриченко, матроса Киреева, бывшего священника С. Путилина
и некоего «шпиона Антанты», отказавшегося назвать свою фамилию. Всем им приписывались
разные побудительные мотивы. Предполагалось, что Петриченко «признается» в том,
что он — делегированный на север махновец, Киреев объявит себя контрабандистом,
желающим поживиться во время мятежа. Путилину отводилась роль идейного эсера, начитавшегося
парижских газет. Генерал Козловский должен был принять на себя ответственность за
организацию восстания: «Горя пламенным желанием спасти Россию, восстановить ее могущество,
сохранив старые традиции единой и неделимой, <…> счел необходимым вооруженной
силой свергнуть Советскую власть, связавшись ранее с эмигрантскими кругами
Западной Европы, а именно Англии, Франции и Румынии еще до начала мятежа».
На самом деле А. Н. Козловский примкнул к восставшим
только 2 марта и в состав ВРК не входил. В статье «Правда о Кронштадте»
он несколько раз подчеркивает, что «Кронштадтское восстание было исключительно народное
движение, за спиной народа не скрывались какие-либо политические партии, а тем
более царские генералы и офицеры в погонах».[28] О своей роли в событиях Козловский
подробнее рассказывает в статье «Правда о падении Кронштадта», где поясняет,
что «военные специалисты <…> не участвовали в подготовке восстания, а были
привлечены в число участников потому, что движение было народное, нейтральным
оставаться было невозможно, а нужно было стать либо на сторону коммунистов,
либо народа». Вину за поражение восстания Козловский возлагает прежде всего на начальника
обороны крепости Е. Н. Соловьянова, «обыкновенного пехотного офицера,
окончившего лишь юнкерское училище», человека вялого, нерешительного и не пользующегося
авторитетом. «В последний день обороны управление окончательно выпало из рук
молчащего начальника обороны».[29] «…Все события
могли бы протечь совершенно иначе и дать большой результат, если бы вр. революционный
комитет имел бы в своем составе хотя бы двух-трех человек с головой. Тогда
бы и начальником обороны был назначен кто-либо другой», — резюмирует
он.[30]
Обещанный Петриченко Григоркову «отчет» «Новая русская жизнь» опубликовала
сразу после того, как завершила публикацию статей Козловского.[31] Это статья «Правда о Кронштадтских событиях»,
впоследствии опубликованная в Праге отдельной брошюрой в незначительно
отредактированном варианте.[32]
Лагерь
Перераспределение кронштадтских беженцев по лагерям началось еще в конце
марта. Основным местом содержания кронштадтцев оставался форт Ино, где к началу
апреля находилось 3597 участников восстания. 1700 кронштадтских беженцев содержались
в бывших казармах в Бьёрке (фин.
Койвисто, ныне — Приморск), 648 — в карантине в Терийоки,
168 человек было отправлено в Райволу.[33] Вскоре
большая группа из Терийоки (около 470 человек)[34]
была переведена в лагерь Туукала под Миккели. На каждого заключенного было
заведено личное дело, в котором указывались фамилия, место рождения, специальность,
партийная принадлежность беженца.[35] Согласно
приказу коменданта, вся почта, поступающая беженцам, должна была передаваться ответственному
сотруднику лагеря, который решал, будет ли письмо доставлено адресату. Все советские
деньги изымались, а «царские и думские» рубли подлежали обмену на финские
марки.[36]
В сохранившихся документах лагерь, как правило, называется концентрационным,
что приравнивало его статус к лагерям для военнопленных, существовавшим в Финляндии
после гражданской войны 1918 года. Реже использовалось более нейтральное наименование
«лагерь для беженцев». Для лагеря в форте Ино чаще всего использовалось определение
«изоляционный». По сути же это были скорее фильтрационные лагеря, главной задачей
которых было временное ограждение общества от возможного нежелательного влияния
беженцев, среди которых могли оказаться политически неблагонадежные элементы.
Основным местом содержания кронштадтских беженцев с лета
1921 года был Туркинсаарский лагерь, находившийся в ведении Министерства
внутренних дел Финляндии. К этому времени в нем содержалось около
2300 участников восстания.[37] Еще одна
небольшая группа кронштадтцев содержалась на соседнем острове Тейкарсаари. Инспектором
лагерей был назначен помощник главного полицмейстера Выборга Юусо Миеттинен.[38] Территория лагеря была обнесена колючей проволокой
и находилась под охраной, общение с местными жителями и охраной было
запрещено.[39]
Поначалу обеспечением беженцев занимался
Американский Красный Крест, который свернул свою работу в Финляндии в апреле
1921 года, передав все имеющиеся у него запасы продовольствия, одежды
и медикаментов правительству Финляндии.[40] В мае
1921 года Американский Красный Крест выделил на содержание кронштадтских беженцев
около 418 тыс. финских марок. Сюда включались расходы на аренду складов и офисов,
зарплаты сотрудников, командировочные и хозяйственные затраты и расходы
на питание из расчета на 6269 человек.[41]
По сведениям, приводимым финским исследователем Т. Метсяпелто, обычный рацион
лагерного заключенного в Туркинсаари состоял из 350 г картофеля,
100 г капусты, 400 г мучного супа и хлеба, 50 г жира,
200 г овощей, 100 г бобов и 25 г соли.[42] Осенью 1921 года рацион немного изменили,
сократив количество картофеля, но добавив больше капусты. Беженцам полагалось также
мясо или рыба — раз в неделю, банка сгущенного молока с сахаром —
на 15 человек и банка молока без сахара — на 6 человек.[43] Голод вынуждал некоторых кронштадтцев к попыткам
побега из лагеря, чаще всего завершавшимся тюремным заключением. Уже отпущенные
из лагеря на работы в частном хозяйстве, кронштадтские беженцы вспоминали о голоде
в Туркинсаари в частных разговорах, и это могло повлечь за собой
задержание. В рапорте осведомителя Центральной сыскной полиции Грёнрооса от
24. 08. 1922 года содержатся сведения о бывшем заключенном лагеря Павле
Исаеве, который «настроен против нашей страны. Он, например, заявляет, что от Финляндии
они (кронштадтские беженцы. — Ю. М.) не получали продуктов питания и без американцев померли бы от голода».[44]
Помимо голода, серьезной проблемой в лагере были болезни. На территории
острова имелся лазарет, в котором лечили не только содержащихся в лагере
беженцев, но и тех, кто был выпущен на работы в Главном лесном управлении
или в частных хозяйствах, заболел и нуждался во врачебном уходе. В августе
1922 года из губернии Турку и Пори в лагерь Туркинсаари были отправлены
кронштадтцы Михаил Сальников и Владимир Юдин, у которых был диагностирован
туберкулез.[45] Заболевшего плевритом Михаила
Логвиненко из той же губернии этапировали сначала в Выборгскую губернскую тюрьму,
а затем в лазарет лагеря Тейкарсаари.[46]
Отправка в лагерный лазарет не гарантировала лечения. Кронштадтский беженец
Илларион Лешко, проработавший два года в сельской полицейской конторе, описывал
свои мытарства в прошении губернатору: «Заболел надо было уезжать лечится.
Я приехал в Выборг в полицейское правление. А комендант мне
посоветовал поезжать на остров Туркинсаари. Я пробыл месяц. А комендант
меня непускал в город. Я его несколько раз спрашивался. Лед замерз и я без
разрешения ушол в Выборг. Одно мое малосознательство».[47] Не дождавшийся лечения в лагерном лазарете
кронштадтец в итоге оказался в тюрьме.
Лагерных заключенных, у которых обнаруживались серьезные физические
или психические заболевания, отправляли в Советскую Россию. Главный полицмейстер
Выборга писал в апреле 1922 года губернатору: «В списках подчиненного
мне концентрационного лагеря в настоящее время находятся двое бывших кронштадтских
беженцев, по заключению врача — неизлечимых душевнобольных,
<…> которые ныне находятся в местной губернской больнице. <…> Обращаюсь
к господину губернатору с просьбой принять меры для отправки упомянутых
лиц на родину, поскольку [ф]инляндское государство не может в дальнейшем расходовать
средства на их пропитание и уход за ними».[48]
Подобные же меры применялись при тяжелых инфекционных заболеваниях. Что же касается
умерших в лагере, то по распоряжению министра Х. Ритавуори тела тех беженцев,
кто не имел родственников, должны были направляться в Хельсинкский университет
для изучения в анатомической лаборатории.[49]
Для тех беженцев, которые в силу
своего положения привлекали повышенное внимание властей, выход из лагеря был особенно
сложен. Наиболее пристально полиция следила за деятельностью С. М. Петриченко,
который и в лагере Ино, а затем в Туркинсаари сохранял статус
лидера беженцев. В мае 1922 года Петриченко был арестован в лагере
и отправлен без предъявления обвинений в Выборгскую губернскую тюрьму.
20 июня 1922 года Петриченко писал губернатору Л. К. Реландеру:
«24 мая сего года я был арестован, где нахожусь и по сей день. Во
время моего ареста обвинений никаких предъявлено не было и лишь впоследствии
при допросе, мне стало понятно, что меня подозревают в связи с коммунистами.
Подозрение пало со времени возвращения Поликарпова из Петрограда, т<ак> к<ак>
Поликарпов и Яковенко были отправлены в Петроград, для обследования политических
и экономических дел и выяснить возможность конспиративной работы в Петрограде.
В отправке принимал участие я и генерал Добровольский, который дал
деньги и адреса где можно бы было остановиться в Петрограде, также известно
было и Начальнику Штаба об отправке их. Не знаю, что произошло и какая
участь постигла их в Петрограде, но по возвращении из Петрограда Поликарпов
вкратце в письменной форме сообщил мне свои впечатления о поездке.
<…> Помню, что он сказал, что я должен отправиться в Петроград,
где меня ждет Яковенко. В подтверждение этого имеется письмо от Яковенко, которое
принес Поликарпов. Больше мне ничего не известно. <…> Заявляю еще раз, что
никакой связи с коммунистами как с русскими, а также с Финскими
у меня нет и не было никогда за все время моего пребывания в Финляндии,
что может подтвердить вся моя письменная работа, переписка и документы. Единственное
мое преступление в том, что я стараюсь всеми силами и средствами
вести борьбу с коммунистами, а потому и принял участие в посылке
Поликарпова и Яковенко в Петроград. Четырехнедельное мое заключение, как
видно не дало никаких результатов следствию на предмет установления моей виновности.
Прошу господин губернатор Вашего содействия об отправке меня в лагерь кронштадтских
беженцев, где я могу находиться под надзором до окончания следствия по моему
делу и всегда готовый отвечать за свои преступления. <…> Заключение мое
сказывается нравственно как на мне, так и на моей жене. Также наносится ущерб
интересам всех кронштадтских беженцев находящихся на работах и имеющих со мною
письменную связь и отправку газет, что поддерживает их настроение на чужбине».[50]
Не получив ответа на свое прошение, Петриченко спустя две недели вновь
обратился к губернатору с прошением об отправке в лагерь. Молчание
Реландера объяснялось тем, что он сам не знал, как поступить с руководителем
восстания. Ему пришлось делать запрос в Министерство внутренних дел, которое
в июле дало наконец указание «выслать вышеупомянутого Петриченко с его
женой в Оулу для дальнейших мероприятий».[51]
Из донесений выборгской полиции становится ясно, что основным мотивом задержания
Петриченко и его последующей высылки было подозрение в том, что «командиром
кронштадтцев осуществляется своего рода подстрекательство в среде беженцев».[52]
Адресованное Петриченко письмо члена ВРК Ф. Е. Романенко свидетельствует
о начавшемся после его отъезда разладе в среде беженцев: «…вы пишете относительно
что говорят о вас на острове, то я совершенно об этом мало знаю. Конечно
говорят все по разному ну я не желаю верить никаким этим слухам и разговорам
только одно знаю что вы человек понимающий и наверно разбирайтесь в этом
что худо или что хорошо… и конечно этот чертов дурачок Романов и есть
самое подлое и безсмысленное животное которое вредит всему стаду <…>
он теперь занимает вашу должность».[53] Письмо
Романенко требует комментария. «Слухи», о которых он пишет, вероятнее всего,
связаны с возможным сотрудничеством Петриченко с ВЧК уже в 1922 году.
Прямых документальных подтверждений этому не выявлено, однако имеются показания
сыщика Центральной сыскной полиции О. Карлсона, отложившиеся в Национальном
архиве Финляндии, указывающие на это.[54] Пытавшийся
занять место лидера кронштадтцев — это Митрофан Федорович Романов, который
в 1926 году получит вид на жительство в Финляндии, поселится в Хамине
и в 1933 году станет формальным главным редактором[55] фашистского журнала «Клич», издававшегося в Выборге,
и «хранителем памяти» о Кронштадтском восстании в Финляндии. В марте
1934 года «Клич» опубликует статью М. Романова «Значение Кронштадтского
восстания».[56]
В 1924 году лагерь на острове Туркинсаари был переведен в управление
Государственного центра по оказанию помощи эмигрантам и беженцам.[57] К этому времени из примерно полутора тысяч
кронштадтцев, оставшихся в Финляндии, в лагере содержалось не более
300 участников восстания.[58] Помимо кронштадтцев,
сюда стали отправлять беженцев из Карельской трудовой коммуны[59] и Ингерманландии. Спустя два года лагерь
беженцев на острове Туркинсаари был закрыт.
«А не знаю, и пропустят меня на родину или нет»
В числе кронштадтских беженцев было незначительное число этнических
эстонцев, латышей и финнов. В мае 1921 года эстонцы и латыши
при посредничестве дипломатических миссий смогли выехать на родину.[60] Финские власти дали понять, что не будут возражать
и против возвращения кронштадтцев в Советскую Россию. Воспользоваться
такой возможностью захотели многие.
Неопределенность положения, тяжелые условия жизни в лагере, под
охраной полиции, тоска по родственникам, невозможность контактировать с местным
населением заставляли кронштадтцев мечтать о возвращении — хотя
бы на свой страх и риск. Из Министерства внутренних дел выборгскому губернатору
было направлено распоряжение за подписью министра Х. Ритавуори о том,
чтобы не чинить препятствий для выезда кронштадтцев обратно: «Так как в концентрационных
лагерях для русских Туркинсаари и Ино, в числе военных беженцев из Кронштадта,
имеется большое количество людей, выразивших пожелание вернуться назад в Россию,
доводим до сведения губернатора, что не возражаем против отправки означенных людей
через границу в Россию, и никаких препятствий для этого нет, но должностные
лица могут при необходимости оказать им помощь. Переход через границу следует осуществить,
главным образом, через Карельский перешеек, о чем следу-
ет довести до сведения коменданта Юго-Восточного пограничного округа».[61] Никакой официальной договоренности с советскими
властями о реэмиграции кронштадтцев не было, через границу их переправляли
тайно. Первые небольшие группы были переправлены через станцию Оллила (ныне —
Солнечное) в апреле, а в мае кронштадтцы пересекали границу
уже группами по 100—570 человек.[62] В мае
в Советскую Россию вернулось около 2000 кронштадтцев, а к концу года
количество легальных и нелегальных репатриантов из числа повстанцев достигло
3100 человек.[63]
Добровольно согласившиеся вернуться на родину подавали прошение и расписку,
подтверждая «свое желание добровольно и на свой риск ехать в Советскую
Россию, не требуя от Финляндского правительства никаких гарантий»[64], решение об отправке лично утверждал губернатор.
К пятилетию советской власти
декретом ВЦИК была объявлена амнистия всем рядовым участникам Кронштадтского восстания,
находящимся в Финляндии. Амнистией воспользовалось около 1300 кронштадтцев.[65] Желавших вернуться сопровождали обратно в лагерь
на время подготовки необходимых документов, а оттуда уже переправляли в СССР.
Вот одно из донесений о высылке кронштадтцев, проживавших в районе Котки:
«Кронштадтский беженец Михаил Лазаренко, состоявший на работе у Эйно Ристола
в деревне Хуруксела губернии Кюми и в той же деревне у Ялмари
Ристола бывший беженец Александр Шибаев и Никита Бозонок у крестьянина
Туомаса Клаани отправляются, все по собственной просьбе, в сопровождении полицейского
Матти Йокела на станцию Инкеройнен, а оттуда третьим классом по железной дороге
до станции Выборг в полицейское управление г. Выборга, и далее —
в Туркинсаарский концентрационный лагерь <…>. Эти кронштадтские беженцы изъявили желание
вернуться в Советскую Россию».[66]
Несмотря на то что сроки амнистии продлевались, не все желающие из числа
тех, кто оказался на работе в крестьянских хозяйствах в деревнях, смогли
ею воспользоваться. Уже упомянутый Илларион Лешко смог обратиться к губернатору
с просьбой об отправке на родину по амнистии только в январе
1924 года. Он писал: «Прозьба моя вас прошу неоставить меня. Я хочу заработать
себе денег на харчи себе. Итакже на дорогу но я уже деньги срасходовал. А незнаю
и пропустят меня народину или нети когда неизвестно. И какая меня судьба
постигнет. Я соскучал породине. 1919 года 1 августа невидался сродными.
А хочу повидаться а хоть сжизнью расстаться. Может есть какая казенная
работа или в полицейском правлении… Уменя есть своя одежа. Я никакой агитатор
можети спросится <…> А комендант лагеря отобрал у меня бумаги Амнистию
и удостоверение которое мне прислано с анкетами прошу походатайствовать
о возврате моих бумаг».[67] И. Лешко
обращался в советское консульство в Выборге, но там получил ответ, что
сроки амнистии закончились, хотя пообещали похлопотать.
Были также и те, кто, даже несмотря на тяжелые условия жизни, возвращаться
не хотел. Вместе с тем любое подозрение в неблагонадежности могло иметь
следствием принудительную высылку из страны. В этом отношении характерным можно
считать дело бывшего кронштадтского матроса Григория Соловьева. После выхода из
лагеря, Соловьев был направлен в волость Киску губернии Турку и Пори.
За работу у местного крестьянина ему полагалось жилье, питание и пять
марок в неделю. С наступлением холодов Соловьев попросил хозяина выдать
ему сверх положенного сапоги. Эта просьба показалась крестьянину чрезмерной, и он
обратился в местное отделение полиции, после чего Соловьев был арестован и отправлен
сначала в губернскую тюрьму в Турку, а оттуда под конвоем перевезен
в Выборг. Как докладывал главный полицмейстер Выборга губернатору, Соловьев
возвращаться в Россию не хотел, однако на полицейском рапорте стоит резолюция,
сделанная рукой губернатора: «В Россию!»[68]
Главной же причиной отправки кронштадтцев обратно в лагерь или
в тюрьму было подозрение в коммунистической пропаганде. Коронный ленсман
В. Вуорикоски 15 июля 1922 года сообщал губернатору губернии Турку
и Пори, что отправил в губернскую тюрьму русского подданного, кронштадтского
беженца Григория Шебанова, который «не хочет здесь работать, а хочет уехать
в Россию». Ленсман считал, что Шебанова следует выслать, поскольку «он коммунист,
и это нездорово для рабочих».[69] Такое
же подозрение пало и на Виктора Фомина, который после перехода в Финляндию
попал в Туркинсаарский лагерь, где провел два месяца, после чего был отпущен
на работу, несколько раз менял хозяев, занимался пошивом сапог. Когда он проживал
в Тайнионкоски в районе г. Иматра (февраль 1924 года), кто-то
из местных жителей заподозрил Фомина в «коммунистической пропаганде». Для выяснения
дела в Тайнионкоски 21—23 февраля 1924 года были отправлены сотрудники
сыскной полиции, которым не удалось выявить состав преступления.[70]
Еще одной причиной для ареста и принудительной высылки могло стать
нарушение антиалкогольного законодательства. Как и в случае с коммунистической
пропагандой, окончательный вердикт задержанному выносил лично губернатор, и решение
зачастую зависело от настроения должностного лица, а не от состава преступления.
По делу обнаруженного в нетрезвом виде в Северной гавани Выборга
3 декабря 1922 года извозчика Афанасия Степанова, бывшего кронштадтского
беженца, городской полицмейстер Выборга направлял запрос губернатору, «следует ли
его отдать под суд или выслать в Россию».[71]
Решением губернатора Степанов был приговорен к 300 маркам штрафа и оставлен
в Выборге.
Новая родина
Решение о том, чтобы находящихся в лагере беженцев, трудоспособных
и не вызывающих опасений в благонадежности выпускать на работы за пределы
лагеря, было принято Министерством внутренних дел в мае 1921 года.[72] Основным работодателем для кронштадтцев стало
Главное лесное управление, направившее кронштадтских беженцев на осушение болот.
Работы были исключительно тяжелыми и оплачивались нерегулярно, поэтому большинство
оставшихся в Финляндии кронштадтцев стремилось перейти на службу в частные
крестьянские хозяйства. 3 октября 1922 года главный полицмейстер Выборга
информировал губернатора о сложностях с обеспечением тех кронштадтцев,
которые работали на Лесное управление: «…из государственного Центра помощи беженцам
мне сообщили, что на снабжение продовольствием находящихся на работах в Главном
лесном управлении кронштадтских беженцев Центром пособий выделено 150 000 марок», —
сообщал он.[73] Однако, поскольку Центр
помощи беженцам не мог расходовать деньги планово в силу всё возрастающего
потока беженцев-соплеменников из Карельской трудовой коммуны, на кронштадтцах решено
было сэкономить, отправив их по возможности на частные заработки. Часто с трудоустройством
кронштадтским беженцам помогали русские жители Выборгской губернии, имеющие финляндское
гражданство. Кронштадтцы работали в Валаамском монастыре, в усадьбе архиепископа
Серафима, на заводах купца А. В. Жаворонкова и др.
Документы на право проживания в стране беженцам начали предоставлять
с августа 1921 года. Как правило, те, кто получал разрешение на проживание,
выходили из лагеря и препровождались в отдаленные от границы районы или
по крайней мере в небольшие поселки Выборгской губернии, где не было большого
количества русских. Так, например, из 664 участников Кронштадтского восстания, получивших
право на проживание в Выборгской губернии в августе — сентябре
1921 года, только десяти было разрешено остаться в Выборге.[74] В числе первых, кто сумел получить
право на проживание, были два члена ВРК — И. Орешин и Ф. Романенко.
В стандартном разрешении на проживание беженца оговаривалось, что
нельзя без особого разрешения губернатора менять место жительства, переезжать по
железной дороге, принимать участие в собраниях. Безусловно, было запрещено
хранение и использование русской военной формы. Если беженец решал переехать,
он должен был за 14 дней до предполагаемой даты переезда сообщить о своем намерении
в местное отделение полиции. «Если бы владелец удостоверения нарушил установленные
правила, он должен был вернуться в концентрационный лагерь, где будет решаться
вопрос о его высылке из страны».[75] Удостоверение
выдавалось сроком на полгода.
Со временем кронштадтцы, оставшиеся в Финляндии, ассимилировались
в другой стране, выучили язык, некоторые женились.[76] Те из них, кто дожил до 1951 года, смогли
получить финляндское гражданство.
P. S. В 1933 году по страницам финских газет пронесся слух
о таинственном исчезновении генерала Козловского. На самом деле ничего необычного
не произошло, Александр Николаевич на несколько дней уезжал из дома. Но призрак
«нового дела Кутепова» всерьез взволновал общество, дав повод еще раз вспомнить
о ночи 17 марта, когда тысячи кронштадтцев брели по льду в неизвестность —
к финскому берегу. Спустя годы этот трагический исход оброс таким количеством
слухов, что настоящие события стали за ними неразличимы. Финские газеты писали,
что 12 лет назад генерал, когда в сражающейся крепости закончились боеприпасы
и продовольствие, увел за собой в Финляндию войска Кронштадтского гарнизона,
женщин и детей. «Плечи некоторых женщин были покрыты только косынками. Другие
шли по льду в бальных туфлях и шелковых платьях. Финские военные власти
встретили беспомощных людей и дали им приют».[77] О подлинной истории Кронштадтского восстания
в Финляндии стали забывать. На смену ей приходил миф о Кронштадте.
1. Расстояние по прямой между островом Котлин и Терийоки
составляет около 17 км.
2. Maaherra
Relander matkustaa rajalle // Uusi Suomi. 1921. № 64. Maaliskuu, 18. S.
1.
3. Vallan
kumousliike Neuvosto-Venäjällä // Karjala. 1921. № 64.
Maaliskuu, 18. S. 5.
4. Metsäpelto T. Kronstadtin pakolaisia vai «valkoryssiä» ja
«bolshevistista siitoskarjaa»? Viranomaisten ja viipurilaissanomalehtien
suhtautuminen Kronstadtin kapinaan ja siitä seuranneeseen pakolaisaaltoon
vuosina 1921—1922: Pro-gradu tutkielma. Helsinki, 2014. S. 49.
5. Ibid. S.
49.
6. Vallan
kumousliike Neuvosto-Venäjällä // Karjala. 1921. № 64.
Maaliskuu, 18. S. 5.
7. Haimila M. Suomessa vuonna 1921 menehtyneet kronstadtin kapinalliset //
16. Venäläissurmat Suomessa 1914—22. Osa 2.2. Sotatapahtumat
1918—22. Helsinki, 2004. S. 257.
8. Мусаев В. И. Финляндия
и Кронштадтское восстание 1921 г. // Санкт-Петербург и страны Северной
Европы. Материалы восьмой ежегодной Международной научной конференции.
13—14 апреля 2006 г. / Под. ред. В. Н. Барышникова, П. А. Кротова.
СПб., 2007. С. 352.
9. Кронштадт в 1921 году: новые документы / Подготовка
текста, предисл. и коммент. А. В. Смолина // Русское прошлое. Историко-документальный
альманах. 1991. № 2. С. 354.
10. Невалайнен
П. Изгои. Российские беженцы в Финляндии 1917—1939. СПб.,
2003. С. 20.
11. Metsäpelto
T. Op. cit. S. 51.
12. Кронштадтская трагедия 1921 года. Документы. В 2
кн. М., 1999. Кн. 1. С. 579.
13. Elämä Kronstadissa // Karjala. 1919. № 200.
Syyskyy, 2. S. 2.
14. Щетинов Ю. А. За кулисами кронштадтского восстания 1921 г.
// Вестник Московского ун-та. Серия 8. История. 1995. № 2. С. 3—13;
№ 3. С. 22—44.
15. Avrich
P. Kronstadt, 1921. Princeton, N. Y., 1970. P. 235—239.
16. Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С. 60—62.
17. Matruusikapina Kronstadtissa // Karjala. 1921. № 31.
Helmikuu, 8. S. 4.
18. 20 февраля в прессе было опубликовано опровержение
(Tiedot Kronstadtin matruusien kapinasta perättömiä // Helsingin
Sanomat. 1921. № 50. Helmikuu, 20. S. 10).
19. Karjala. 1921. № 54. Maaliskuu, 6. S. 7.
20. Письмо В. К. Пилкина к Н. Н. Юденичу.
4 апреля 1921 г. // Пилкин В. К.
В Белой борьбе на Северо-Западе. Дневник 1918—1920. М., 2005. С. 473.
21. Linnoituksen johto // Karjala. 1921. № 61.
Maaliskuu, 15. S. 3.
22. Карантин для лиц, пересекающих российско-финскую границу,
в г. Терийоки был создан в 1918 по распоряжению пограничного коменданта
К. Н. Рантакари (ЛОГАВ. Ф. 1. Оп. 11. Д. 3. Л. 1). В 1920 в связи
с большим количеством беженцев еще один карантин был открыт в Келломяки.
23. Vallankumousliike Neuvosto-Venäjällä
// Karjala. 1921. № 61. Maaliskuu, 15. S. 3.
24. Жена и четыре сына А. Н. Козловского были
арестованы как заложники и приговорены к принудительным работам на срок
от года (сыновья) до пяти лет (жена). Дочь Елизавета (Люля) через финского атташе
в Ленинграде смогла наладить связь с отцом и была при содействии
З. Г. Френкеля переправлена в Финляндию (Щербо А. П. Академик
АМН СССР З. Г. Френкель: эпизод подлинного мужества // Медицина и организация
здравоохранения. 2017. Т. 2. № 1. С. 60, 61.
25. Григорков
Ю. Два дня у кронштадтцев // Новая русская жизнь. 1921. № 73
(1 апреля). С. 3.
26. Там же.
27. Кронштадт 1921. Документы о событиях в Кронштадте
весной 1921 г. М., 1997. С. 60.
28. Козловский А. Н. Правда о Кронштадте // Новая русская жизнь.
1921. № 77 (6 апреля). С. 2.
29. Козловский А. Н. Причины
падения Кронштадта // Новая русская жизнь. 1921. № 79 (8 апреля). С. 3.
30. Там же. № 82 (12 апреля). С. 3.
31. Петриченко С. М. Правда
о Кронштадтских событиях // Новая русская жизнь.1921. № 90, 91, 93,
95, 97, 98.
32. Петриченко С. М. Правда
о Кронштадтских событиях. Прага, 1921. 30 с.
33. Haimila
M. Op. cit. S. 257.
34. Metsäpelto T. Op. cit. S. 50.
35. Христофоров В. С. Лидер
Кронштадтского восстания // Морской сборник. 2014. № 9. С. 79.
36. ЛОГАВ. Ф. 1. Оп. 16. Д. 1343. Л. 1.
37. Невалайнен
П. Указ. соч. С. 21.
38. Циркуляр Министерства внутренних дел об условиях возвращения
кронштадтских мятежников // ЛОГАВ. Ф. 138. Оп. 1. Л. 2.
39. Беженцы
в Туркинсаари // Путь. 1921. № 30 (25 марта). С. 4.
40. Bashmakoff N., Leinonen
M. Russian life in Finland 1917—1939: a local
and oral history. Studia slavica finlandensia. T. XVIII. Helsinki, 2009. S. 51.
41. ЛОГАВ. Ф. 1. Оп. 25. Д. 65а. Л. 1.
42. Metsäpelto T. Op. cit. S. 67.
43. ЛОГАВ. Ф. 1. Оп. 25. Д. 65а. Л. 2 об.
44. Рапорт сыщика сыскной полиции об отношении русских к Финляндии
// ЛОГАВ. Ф. 1. Оп. 6. Д. 213. Л. 3.
45. Дело об отправке кронштадтских мятежников Юдина и Сальникова
в Туркинсаарский концентрационный лагерь // ЛОГАВ. Ф. 1. Оп. 6. Д. 219. Л.
1—7.
46. Дело об отправке заболевшего кронштадтского мятежника
Логвиненко в концентрационный лагерь в Тейкари // ЛОГАВ. Ф. 1. Оп.
6. Д. 188. Л. 3.
47. Письма кронштадтского мятежника Лешко И. И.,
содержащегося за бродяжничество в Выборгской губернской тюрьме // ЛОГАВ. Ф.
1. Оп. 7. Д. 5. Л. 2 об.
48. Переписка Министерства внутренних дел и канцелярии
Выборгского губернатора // ЛОГАВ.
Ф. 1. Оп. 6. Д.
92. Л. 23а.
49. Metsäpelto T. Op. cit. S. 59.
50. ЛОГАВ. Ф. 1. Оп. 6. Д. 197. Л. 1—2 об.
51. Там же. Д. 92. Л. 34.
52. Там же. Л. 39—39 об.
53. Там же. Д. 213. Л. 7—7 об.
54. Христофоров В. С. Указ.
соч. С. 80.
55. Настоящим редактором журнала был генерал-майор С. Ц. Добровольский,
помогавший Петриченко засылать агентов в Советскую Россию. В 1945 С. М. Петриченко
и С. Ц. Добровольский были выданы финским правительством в СССР
в числе так называемых «узников Лейно». Оба погибли в 1946.
56. М. Р. Значение
Кронштадтского восстания // Клич. 1934. № 5. С. 9—13.
57. ЛОГАВ. Ф. 1. Оп. 25. Д. 345. Л. 10.
58. Metsäpelto T. Op. cit. S. 87.
59. Килин Ю. Карельский
вопрос во взаимоотношениях Советского государства и Финляндии в 1918—1922 гг.
Петрозаводск, 2012. С. 95 //
http://carelica.petrsu.ru/Reading_hall/Karelski_Vopros/TITUL.pdf.
60. Путь. 1921. № 79 (27 мая). С. 4.
61. Распоряжение Министерства внутренних дел Финляндии об
отправке кронштадтских мятежников в Советскую Россию // ЛОГАВ. Ф. 1. Оп.
6. Д. 107. Л. 1.
62. Metsäpelto
T. Op. cit. S. 70.
63. Haimila M. Op. cit. S. 257.
64. ЛОГАВ. Ф. 1. Оп. 6. Д. 217. Л. 1.
65. Haimila M. Op. cit. S. 257.
66. ЛОГАВ. Ф. 1. Оп. 6. Д. 92. Л. 20.
67. Там же. Оп. 7. Д. 5. Л. 4—5 об.
68. Там же. Оп. 6. Д. 92. Л. 41.
69. Там же. Л. 35.
70. Там же. Д. 123. Л. 1—23 об.
71. Там же. Д. 284. Л. 3.
72. Мусаев В. И. Указ
соч. С. 355.
73. ЛОГАВ. Ф. 1. Оп. 6. Д. 92. Л. 39.
74. Там же. Л. 39.
75. Там же. Л. 31.
76. Сведения о финских подданных, состоящих в браке
с кронштадтскими беженцами см., например, в: ЛОГАВ. Ф. 1. Оп. 16. Д. 670. Л.
1 об.
77. Savo. 1933. № 62. Maaliskuu, 15. S. 4.
